***
Пробуждение ранним утром я бы ни в жизнь не внесла в список лучших вещей, приключившихся со мной за последнее время. Полночи проворочавшись в постели, я упрямо пыталась выкинуть из головы все лишнее, но ни окончательно затихнувшие в черепной коробке мысли, ни размеренное сопение Люси на соседней кровати никак не подталкивало моё уставшее тело хотя бы на шаг приблизиться к сладкому забвению. Глаза то и дело распахивались, словно сами по себе, чтобы без конца всматриваться в светлеющее дерево двери среди непроглядной темноты. Кого я ждала? Процесс продолжался бы до бесконечности: я то впадала в тревожную дремоту, то снова боролась с надоедливыми мыслями — и так по кругу в перерывах с гляделками то со стеной, то с дверями. Мне так сильно хотелось уснуть, что невозможность совершить этот до обидного элементарный процесс расстраивал почти до слез. Я нервничала от того, что уже болят бока, что голова ходором ходит, и желудок скручивается болезненными спазмами, но ничего не могла сделать. Слезы скапливались в уголках глаз до тех пор, пока я совсем не обессилела. Отключиться. Уснуть. Я не помню в какой именно момент, но мне удалось провалиться в глубокий сон уже после того, как шум, доносящийся с улицы, немного затих. Город никогда не спал, но в определённый период ночи становился менее активным. Это можно было заметить, если мучаться от бессонницы и головных болей. Я думаю, Люси, например, даже не подозревала о том, что в какой-то момент — между половиной второго ночи и тремя часами — внешний шум становится глухим, словно доносится откуда-то издалека. Сирены не кричат так отчётливо, словно хрипнут и отдыхают перед тем, как снова заходиться перед самым рассветом. Рассвет тут наступает рано. Поэтому прервавшийся сон сначала воспринялся мной, как что-то нереальное. Где-то звонил телефон, и мелодия казалась мне знакомой, но я шарила руками по постели рядом с собой и под подушкой, но не могла найти шумный девайс. Люси закряхтела и суетно перевернулась на другую сторону. — Выкючи ег... — сквозь сон пробормотала она и, кажется, сразу же вырубилась сама. Честно говоря, мне и самой особого наслаждения разрывающийся звонком смартфон не подарил. Я нащупала его ещё через несколько секунд на прикроватной тумбочке, вибрирующим на самом краю. Пришлось сначала протереть глаза рукой, потому что первая попытка разглядеть хоть что-то на ярком экране закончилась провалом и вновь проступившими слезами. Отвратительно. Солёная влага высохла и шершавой коркой собралась во внешних уголках глаз. Я вздохнула и села на кровати, наконец-то принимая вызов. На экране светилось «Ба» и синее сердечко. Что у неё случилось в... пять часов утра? — Да, — прохрипела я в трубку. — Ба, что случилось? Мне даже не пришлось прикладывать никаких усилий, чтобы окончательно выскользнуть из тёплых объятий сна. Бабушка никогда не тревожила мой сон без надобности. Практически лучше кого-либо она знала о моих частых стрессах и сопутствующих бессонницах, так что с уважением относилась к данной проблеме. — Мишель, доченька, приезжай в Сан-Франциско, — она говорила ровным голосом, но я услышала отчётливо — что-то не так. Бабушка сорвалась на последнем слове и на пару секунд затихла. Я нахмурилась и тут же выскользнула из постели. Тревожить Люси мне не хотелось, так что я решила выйти на балкон. — Я приеду, — в отличии от бабушки, мне слабо удавалось скрыть дрожь в голосе. Горло отчего-то сжалось в спазме. — Скажи мне, что случилось? — Мама и папа... — я слышала, как тяжело даются ей звуки, и сама застыла в немом шоке. В ушах зазвенело моментально стоило только бабушке начать говорить. — Произошёл взрыв на заправке, когда они там были. Они... Приезжай скорее. Воздух резкой болью стал комом в глотке, а голова тут же стала настолько тяжёлой, что едва не завалилась набок — я поняла, что слабо контролирую собственное тело. Осознание того, что я не присутствую — на этом балконе среди уличного шума, на связи с бабушкой, нигде в этом мире вообще. Кто-то другой взял трубку и с того конца стала доноситься торопливая сбивчивая речь, но я не могла, и, может, не хотела находить в себе силы для того, чтобы хотя бы попытаться узнать голос говорящего. Собственные слова вязкой кислой слизью собрались на языке. — Причиной взрыва... разгерметизация подземной емкости с газом... в результате загорелись... пожарные локализировали... её нашли... Ты слишком тихо говоришь. Я ничего не слышу. Я не понимаю и половины из того, что ты пытаешься мне сказать. Из динамика телефона продолжали нескончаемым потоком литься слова. Они смешались с шумом оживленной улицы — неужели в пять утра такое возможно? Куда они все спешат? Пусть остановятся хотя бы на секунду. Мне нужно собрать мысли в кучу. Чье-то дыхание заглушает все звуки. Глубокое и частое. Громкое. Спустя пару секунд я поняла, что оно исходило от меня. И сердце так забилось о ребра. Я сбросила вызов, опустила руку. Может, снится? Пришлось ущипнуть себя за руку. Тонкая кожа запястья недовольно вспыхнула болью и запульсировала. Не снится. Я прижала руку к груди, словно это помогло бы мне выровнять дыхание. Ощущение такое, словно мне не хватает кислорода, и это по-настоящему пугает. Паника накатывала, но я не знала, какой из всех известных мне способов подавить её, способен облегчить жжение между рёбер. Я задержала вдох в горле и набрала номер бабушки. Через два гудка мне ответили и что-то спросили, но я не могла выдавить из себя вразумительный ответ. Только один короткий вопрос: — Они живы? — Мишель, доченька... И громкий вскрик. Я не могла... Мне нужно было знать. — Молли? — В больнице. Голова закружилась, наверное, из-за недостатка воздуха. Остаться стоять на своих двух, только как? Я не могла зацепиться за собственное дыхание. Закашлялась, захрипела, стала оседать прямо на холодную тёмную плитку. Телефон грохнулся где-то рядом. Мамы больше нет. Папа мёртв. Они умерли. Я приказала своему дыханию возобновиться. Хотя бы ради того, чтобы сердце прекратило так остервенело колотить ребра. Раньше я умела сосредоточиваться на дыхании, но сейчас приходилось бросать почти все свои силы, чтобы не сойти с ума. Шутка. Всё какая-то глупая шутка. Меня отвлекли чьи-то руки, мягко опустившиеся на мои плечи. Как сквозь толщу воды я услышала голос Люси и подняла взгляд. Наверное, я слишком сильно сконцентрирована на том, чтобы не пропускать вдохи. Мозгу нужен кислород. — Ты чего сидишь так? Кто звонил, Мишель? — кажется, голос у неё все ещё был достаточно сонным. Я моргнула и перевела взгляд на блондинку. Снизу вверх. — Мишель? Нужно попытаться сглотнуть эту вязкую субстанцию, облепившую язык и горло. Я не смогу ответить на вопрос Люси, если не сделаю этого. Хотя бы попытайся, давай. — Родители погибли, — слова на вкус, как кислота. Жжение во рту, в глотке, в желудке, в глазах. Оно распространилось по моему телу необратимым процессом. Я все ещё не могла дышать, когда сказала эти страшные слова. Я просто не понимала, что можно сделать с собственным дыханием. — Что ты такое говоришь? — в шоке на меня уставилась блондинка, испуганно отодвигаясь назад. — Поднимайся. Дай мне свой телефон. Люси подняла меня на ноги, потому что я не чувствовала твёрдой поверхности под собой. Мир, не торопясь, пропадал вокруг меня. Стало так больно, так больно. Я видела, что подруга кому-то звонит, воспользовавшись моим телефоном, но не могла разобрать слов. Она точно шевелит губами. С кем она говорит? Сосредоточься на сраном дыхании, Мишель. Заставь себя дышать! Отрезвляющая боль прошлась волной по телу, когда я резко рухнула на колени перед прикроватной тумбочкой и стала ворошить её содержимое, небрежной кучей сваливая все возле кровати. Мне нужно взять с собой документы, деньги, карты, ключи от родительского дома, от своей квартиры. Билет. Мне нужно купить билет. — Я открою, собирайся скорее, — не знаю, с кем Люси разговаривала, но она тут же пошла ко входной двери и щёлкнула замком. Мне нужно сказать Брэндону, что я уезжаю. Только вот билета у меня все ещё нет. Мне показалось, что я больше не выдержу этого. Боль во всем теле была слишком резкой и стремительной. В груди растекалась леденящей лужей. Холодом растекалась по всему телу. Мне нужно привести мысли в порядок. Нужно дышать. Дышать. Я нашарила ключи от машины и тоже кинула их в общую кучу всего необходимого. Нельзя ничего забыть. Думаю, девочки помогут упаковать мои вещи, потому что я сама не знала, как найти время ещё и для этого. Их можно выслать позже, это все не так важно. Сейчас главное как можно скорее добраться домой. Люси не прекращала разговаривать по телефону. Комната вдруг наполнилась до краёв её движениями, и мне снова стало трудно контролировать дыхание. От недостатка кислорода кружилась голова, но я не знала, как ещё можно поступить, кроме как продолжить глубоко и медленно вдыхать густой воздух. Ноги запутались, я не смогла встать с пола с первой попытки, но когда мне удалось, я почти облегчённо выдохнула. Люси, прекрати мельтешить перед глазами. Прошу. Кое-как дошатавшись к шкафу, резким неосторожным движением я распахнула дверцы, едва не вывалив на себя все его содержимое. Футболка, джинсы, кофта — все это полетело в сторону кровати. — Люси, нужен билет, — наконец-то сказала я. Почему до этого молчала? Что творится в моей голове? — Не беспокойся об этом, — ответила блондинка и принялась аккуратно паковать мои документы и остальное необходимое в свой чёрный рюкзак. — Поедешь пока так. Мы выселимся из отеля и сразу приедем следом. Если что-то понадобится, напишешь список. Мы справимся тут, и поможем справиться тебе дома. Будь на связи, держи в курсе, сообщай обо всем. Её короткая речь сопровождалась моими торопливыми движениями и попытками не запутаться в одежде, и это давалось с трудом. Я пренебрегла бюстгальтером, а потом потерялась в длинных рукавах тонкой кофты. Джинсы в стоячем положении надевать не рискнула и плюхнулась на кровать. Все движения получались какими-то автоматическими, будто на автопилоте. Мне хотелось захныкать и разрыдаться, но из моих глаз все ещё не упало ни одной слезинки. Я хотела разразиться водопадом, думала, что так обжигающе холодная боль хотя бы на секунду затихнет в груди. Ничего не получалось. Картинка шла пикселями перед глазами, как будто кто-то внутри моей головы установил самое плохое качество изображения. Как будто нарочно. И я не понимала, как выключить мир вокруг себя. Я не могла справится с элементарным, потому что пальцы дрожали и не могли ухватиться за бегунок на молнии. Просто потянуть вверх и продеть пуговицу через петлицу. Нужно остановиться и дышать, успокоиться. Помогли мне холодные тонкие пальцы Брэндона, перехватившие мои запястья. Он быстро справился с молнией и пуговицей, потом поправил края футболки, одернул кофту. Я не могла поднять взгляд вверх, потому что перед глазами все поплыло. Он был рядом. Он пришёл ко мне и помог справиться с дрожью в руках. Ладони блондина легли на мои плечи, а затем он притянул меня к себе, вжимая моё ослабленое тело в свое сильное. И тогда я наконец-то дала волю слезам.***
Теперь по порядку. Мои родители и Молли вернулись в Сан-Франциско около двух часов ночи. Они не пересекли границу города, но были всего в десятке километров от дома, когда решили остановиться на заправке. Возможно, чтобы заправить автомобиль, а может, сестра захотела один из этих отвратительных хот-догов, которые обычно продаются в таких местах. Ей банально могло захотеться в туалет. Я пока не знала всех тонкостей, но времени подумать было предостаточно, так что я была практически уверена, что разгерметизация подземной емкости с газом была виной одного из работников заправки. Я просто отказывалась верить в то, что подобное могло быть глупой случайностью. Мне не хотелось верить в это. Родители умерли на месте, когда произошёл первый взрыв. Моё сознание рисовало страшную картинку перед глазами, но как выбросить её из головы я просто не представляла. Сестра стала жертвой второго взрыва, уже не такого серьёзного, и отделалась парой переломов, сотрясением мозга и небольшими ожогами. Её назвали счастливицей, хотя от этого не становилось легче. Как можно назвать счастливцем человека, утратившего разом двух самых родных людей в мире? Язык не поворачивается. Меня захлестывали чувства, но я больше не чувствовала такой растерянности, как сразу. Я раскладывала ситуацию по полочкам, обдумывала все по порядку. В какой-то момент картинка наконец-то собралась воедино. Мир наконец-то стал куда реальнее, хотя мозг упрямо отказывался до конца принимать кошмарные новости. По порядку. Думай обо всем, но по очереди, Мишель. Наверное, в какой-то степени причиной моего внешнего спокойствия стал Брэндон, не отпускающий моей руки ни в тот момент, когда мы выходили через огромные двери отеля, ни когда мы, уже будучи в аэропорту, торопились пройти паспортный контроль. Он держал мою ладонь, когда вёл по узкому проходу салона самолёта, когда мы взлетали, и когда приземлялись. Он был со мной во всех смыслах этого слова, и мне даже дышать давалось легче. Тихо, без лишних вопросов, он брал и делал, оставался в поле моего зрения, ощущался тёплым дыханием в моих волосах и спокойным сердцебиением, когда я опустила голову на его грудь, не чувствуя в себе достаточно сил для того, чтобы держаться в кресле ровно. — Не забывай дышать, — в какой-то момент попросил меня Брэндон. Мы летели уже минут сорок, наверное, хотя до этого полтора часа проторчали в зале ожидания. Все было так медленно и так раздражающе, что хотелось взвыть. Но я послушала его и вдохнула так глубоко, насколько хватило сил. Похоже, я и впрямь забыла об этом. На пару секунд стало проще. Тиски, сковывающие моё сердце, немного разжались. Я почувствовала, что в глазах снова собирается влага. От того, что я не пускала слезы непрекращающимся потоком, солёные капли текли из носа. Потому снова и снова я шмыгала и терла мокрое лицо ладошкой и влажным рукавом кофты. — Что со мной? — прошептала я. Мне не хотелось, чтобы Брэндон услышал. Скорее, я задала вопрос сама себе. Но он прислушивался даже к моему дыханию, потому так же тихо ответил мне: — Ты скорбишь. Он ведь из тех людей, кому довелось перенести утрату родителя, так что глубоко внутри, я уверена, он скорбил вместе со мной. Невозможно не сопереживать человеку, если знаешь точно, что доводится ему чувствовать. Мне не хотелось, чтобы Брэндон ощущал себя плохо из-за меня, но это давало какую-то призрачную надежду на то, что он знает, как справиться с этим, а, значит, сможет помочь и мне. Блондин был тёплым и самым родным в тот момент, когда я требовала того больше всего на свете. Мне нужно было пережить утрату наедине с собой, так было бы правильнее всего. Но я была достаточно эгоистичной и упрямой, чтобы наслаждаться незримой поддержкой Брэндона рядом. Он вытер мои слезы и прижался губами к макушке, кутая меня в своих объятиях. Давая свободу выбора. И я выбрала скорбеть. Потому что как только я переступлю порог аэропорта, это я знала наперёд, мне придётся быть сильной за всех: бабушку, дедушку и Молли. У меня было всего пару часов полёта прежде, чем груз ответственности ляжет на мои плечи. Он будет давить на затылок, сожмет душу, заставит сердце облиться кровью в который раз за день. Больше выбирать я не могла. По крайней мере до тех пор, пока не поставлю сестру на ноги. У меня все ещё оставались причины для борьбы, так что нужно было только найти в себе силы. Я не знала как. Я не понимала, что, черт возьми, со мной не так? Прошло всего несколько часов с того момента, когда моя жизнь обрушилась. Только вчера я была безгранично счастлива, готова совершать новые личные подвиги, бороться до конца, идти вперёд, несмотря ни на что. Почему все именно так? Когда я свернула не в том направлении? Ещё вчера... я обнимала маму, обнимала папу. Вчера. Мне хотелось, чтобы все прекратилось и я наконец-то проснулась в своей постели, в отеле, в Лос-Анджелесе. Мне хотелось, чтобы кошмар закончился, а я открыла глаза, очнувшись в новом дне. Мы бы собрали свои вещи, встретили брата Люси из аэропорта и переехали в новое жилье. Как планировали ещё несколько дней назад. Принялись бы строить свою жизнь заново. Соорудили бы новый этап, написали, придумали что-то новое, что-то свое. По факту у меня не осталось ничего из прошлой жизни, кроме горячего, такого знакомого, воздуха Сан-Франциско. Он встретил нас первым, стоило только сделать шаг за пределы здания аэропорта. Он осел в лёгких, прилип к коже на лице. Был уже день, но, по ощущениям, я все ещё не вырвалась из кошмарных пяти утра, когда все оборвалось. Солнце светило так высоко, словно было в зените. Я знала, что это невозможно. Мне хотелось спрятаться. Хотелось убежать обратно, чтобы растянуть неумолимо приближающийся переломный момент. Я знаю, что слабачка. Но об этом знаю только я. На самом деле, плевать, что обо мне подумают остальные. Я потеряла родителей. Я имею право быть в беспорядке. Брэндон помог мне стянуть кофту и забрал рюкзак из моих рук. Потом повёл за собой. Я шла, не разбирая дороги, хотя знала эти места, как свои пять пальцев. Мне страшно было представить, как сейчас я выглядела, потому что явно пребывала не в самом лучшем виде с заплаканным лицом и растрепанными волосами, собранными в хвост ещё в отеле. Блондин посадил меня в такси и забрался следом. Кое-как мне удалось прохрипеть адрес больницы. Я откровенно боялась туда ехать. И пока Брэндон звонил Клэр, я решила набрать бабушку. Сил и желания у меня не было, собственно, так же как и выбора. Пора брать себя в руки. Она сказала, что дедушка поехал домой отдыхать, а она ждёт нас в больнице, поскольку не хочет оставлять Молли надолго одну, и скоро ей нужно будет отлучиться, чтобы поехать в морг, — все это безжизненным голосом. В нем я едва узнавала свою бабушку. В этом городе было знакомо все, и хотелось верить, что сейчас пузырь вокруг меня лопнет, рассыпется на части и вдруг окажется, что все хорошо. Что я просто привезла своего парня в родной город, чтобы познакомить с друзьями и показать студию, в которой провела несколько лет своей жизни. Я бы рассказала ему, как мы прятались от строгих преподавателей в балетной школе, которая находится в пяти кварталах от моего дома. Я бы привела его в небольшую квартиру в обычном двухэтажном доме мотельного типа, которую смогла позволить себе совсем недавно. Вечером, когда жара спадёт, мы бы вышли на открытую балюстраду и я рассказала бы какую-то глупую историю со своего детства, ткнула бы пальцем в сторону, где виднелась крыша театра. Там я мечтала выступать. Так сделала бы самая обычная девушка. Так поступили бы любые влюбленные в этом мире. Но ничего не произошло. Реальность продолжила сдавливать мои мозги, словно клещами. Глаза болели, хотелось зажмуриться, хотелось умыться. Смыть с себя слой пота, уличной пыли и гримасу скорби. Я уже ненавидела это состояние. Я ненавидела себя в этом состоянии. Мы приехали в больницу, и, расплатившись с водителем, снова вышли под палящее солнце. Может, мне просто кажется? Может, я просто преувеличиваю? Шаг за шагом, я, едва не срываясь на бег, влетела в здание больницы. Мельтешащие люди раздражали зрение, и мир кружился вокруг меня. Мы с Брэндоном вошли в лифт и поднялись на нужный этаж. Тут было намного прохладнее. В воздухе стоял тяжёлый запах лекарств и хлорки. Наверное, я и правда выглядела слишком озабочено, чтобы самостоятельно справиться с потоком вопросов, которые мне задавала девушка за стойкой регистрации. Она сказала, куда нам следует пройти, сочувственно скользнув по мне взглядом. Я не нуждалась в этом. Удивительно, но на душе стало ещё хуже. Не думала, что это вообще возможно. Бабушка ждала нас возле палаты, судя по всему, за дверью которой находилась Молли. Она сгорбилась, будто бы стала вдвое меньше, чем я её помнила. Тёмная одежда бесформенным мешком висела на ней, карамельного цвета волосы стянуты в низкий пучок. Она всегда так собирала свои длинные пряди. Ба обнимала себя за плечи, словно пыталась согреться или не дать себе рассыпаться на части. Я понимала её. Мне тоже хотелось исчезнуть. Когда моя рука выскользнула из руки Брэндона, а я сама укутала в объятиях бабушку, слезы хлынули новым потоком. Мои и её. Она всхлипнула так громко и так болезненно, что по моему телу пошли мурашки. Все это время я плакала беззвучно. Может быть, мне следовало бы зарыдать в голос. Может быть, это облегчило бы камень, прижавший моё сердце. — Почему?! Почему это произошло с ними?! — мне было так жаль, но я не знала, как утешить ба. Разве слова способны сотворить такое чудо? Я глотала свои слезы, шмыгала носом и прижимала её ближе к себе. — Миш-е-ель, как справится с этой болью? Мы стояли в руках друг друга, в горе друг друга, разделяли чувства друг друга. Бабушка утратила дочь и зятя, а я лишилась родителей и едва ли не потеряла сестру. Никто из нас пока не представлял, как дальше жить со всем этим, но сейчас я могла говорить только за себя, потому что не собиралась сдаваться так просто. Я перетерплю, а после стану немного сильнее. Так мне показалось тогда, под дверью палаты, в которой мирно спала моя Молли. Я подумала, что не стоит тревожить её своим присутвием. И мне показалось, что я смогу переступить порог морга, но мне не удалось даже нажать на ручку двери, чтобы выйти из машины. Осознание того, что они там, в этом холодном помещении, изувеченные, обгоревшие и, скорее всего, больше не похожи на себя, накатило на меня бурлящей лавиной. Я сжала руки в кулаки и опустила голову вниз. Позже я обязательно пожалею об этом или посчитаю самым разумным решением в своей жизни, но двери морга так и не распахнулись передо мной. Мрачная обстановка, царящая внутри, не встретила меня с распростертыми объятиями. Холодный воздух не осел тяжёлым грузом в лёгких. Я в целом не была уверена, смогла бы сделать хотя бы один вдох, если бы решилась переступить порог невзрачного серого здания. У меня было достаточно времени, чтобы подумать об этом, пока мы преодолевали расстояние между двумя больницами. Я вернулась к Молли с мыслями о том, что однажды смирюсь. Земной шар продолжал двигаться в огромном, необъятном Космосе, пока люди теряли, находили, прощались, начинали жить заново. Всё это было нормально в глобальных масштабах, но только не в моих личностных. Я боялась увидеть в глазах сестры отчаяние, и больше всего на свете мне хотелось облегчить её страдания. Если бы это было возможно, я бы без раздумий приняла её боль на себя. Молли уже пришла в себя, когда я заглянула в её палату по возвращении из морга. Бабушку я отправила домой. Ей нужно было прийти в себя. Хотя бы полчаса тишины. Сестра, к счастью, выглядела намного лучше, чем я успела себе придумать. Зафиксированная от самого бедра аппаратом Илизарова нога выглядывала из-под тонкого больничного одеяла, и гематома тянулась по правой стороне челюсти до самого виска, тёмным пятном расползаясь по всей скуле. Несколько аккуратных швов от брови до линии роста волос, и практически серый цвет кожи. Он едва ли не сливался воедино с унылым цветом больничной пижамы. — Привет, — сорвавшимся голосом тихо сказала я, проходя вглубь палаты. У изножья кровати стояло небольшое, но удобное кресло. Видимо, бабушка перетащила его сюда, потому что второе, точно такое же стояло в углу комнаты, напротив входа. Я плюхнулась в него, не глядя, и тут же ощутила, насколько сильно устала. Мышцы, словно забитые металлом, возмущённо заныли. — Привет, — слабо выдохнула ответ Молли, склонив голову на бок. Она смотрела на меня, и в её глазах блестели слезы. — Как ты себя чувствуешь? — я знала точно, как она себя чувствует, и понимала насколько глупо звучит вопрос, но я хотела слышать её голос. Возможно, это дало бы мне хотя бы призрачную надежду на то, что ещё не все потеряно. Сестра говорила медленно, но абсолютно разборчиво, так что я почти выдохнула с облегчением. — Не знаю, какими наркотиками меня накачали, но такой лёгкости в теле я не ощущала никогда раньше. — Ты легко вышла из наркоза, Молли. И очень быстро. Врачи дают хорошие прогнозы. — Честно говоря, до сих пор качает, как будто по волнам, — призналась Молли. — Тошнит? Может, вызвать медсестру? — Не нужно, все в порядке, — она изобразила подобие улыбки, только взгляд совсем не изменился. Я жадно рассматривала её лицо, пытаясь обнаружить каждую царапинку. — Давно ты тут? С контролем времени сегодня у меня были явные трудности, так что на пару секунд я задумалась и взглянула на экран телефона. — Три часа назад прилетела из ЭлЭй. — Ты сама? Ответом на вопрос сестры стал Брэндон, тихо застывший посреди входа в палату. Сначала он осмотрелся, видимо, сомневаясь, стоит ли рушить хрупкую атмосферу, воцарившуюся в небольшой комнате, а затем все же вошёл внутрь и так же аккуратно прикрыл за собой дверь. В руках блондин держал стакан, судя по всему, кофе и два энергетических батончика. Все это он сразу же ткнул мне прямо под нос с видом не принимающим возражений. — Это самое сносное, что удалось раздобыть. Ты сегодня ничего не ела. Привет, Молли! — Привет, — сестра снова приподняла уголки губ. — Я рада тебя видеть. Нехитрая снедь на вкус была, как сладкий размоченный картон, она ставала комом в горле, но я заставляла себя проглотить хотя бы это. Пустой желудок напоминал о себе болезненными спазмами, а во рту стоял привкус желчи, так что горький кофе стал настоящим спасением. Меня приводила в ужас одна только мысль о том, что всего двенадцать часов назад Молли балансировала на грани жизни и смерти, словно на расшатаном канате, который в любую секунду мог разорваться прямо под её ногами. Она жива и практически цела, но этот мир настолько беспощаден, что я больше не могла быть стойкой в своей вере перед завтрашним днем. Мы все такие хрупкие и призрачно защищенные перед волей случая, что любое, даже самое слабое, сомнение по щелчку превращается жестокую действительность. Жить с убеждением, что жизнь может списать тебя со счетов буквально в любой момент — отвратительно. Я эгоистично желала, чтобы Молли как можно дольше находилась в этом расслабленном, полупьяном состоянии после наркоза. Мы не обсуждали смерть родителей, но я практически видела в её глазах немой вопрос. Мишель, почему же ты молчишь? По правде говоря, я не знала, как подойти к этому разумно и максимально безопасно. Правильнее всего мне показалось просто промолчать. Хотя бы сегодня. Пока ещё есть время. Перед похоронами я должна была совладать с собой.