Кролики на Луне

      Утром Чонгук просыпается один, укрытый второй половиной опустевшей части одеяла. Ни Тэхена, ни Ентана в домике нигде не видно. Зато отлично чувствуется холод и боль, насквозь прошибающие все тело. И запах – немым свидетелем прошлой ночи.       На настенных часах сигналит тихим постукиванием секундной стрелки 12:35. Ожидаемо, конечно, учитывая, что они заснули уже под занимающееся утро, но все равно поздно – Чонгук привык вставать раньше, намного раньше. Вот вам и первое по списку открытие за день.       Вторым стала галактика маленьких засосов, рассыпанных по всему телу и обнаруженных уже в душе. Они красовались повсюду, начиная от внутренних сторон бедер и заканчивая шеей. Ну пиздец. У него ведь даже нет ничего из одежды, чем можно было бы все это закрыть. Чонгук роется в шкафчиках в ванной, надеясь найти в них что-нибудь похожее на аптечку, в которой вдруг – действительно, вдруг – где-нибудь завалялся хотя бы один пластырь.       Но все попытки оказались тщетными, и Гук, обреченно вздохнув, натянул обратно толстовку и джинсы, стараясь хотя бы частью воротника и капюшона закрыть красно-синие пятна.       Тэхен нашелся в гостиной в доме Кимов, собиравшим с Чимином на полу огромный пазл с Пороро*. Ентан бегал за Калико, играя с ней и звонко лая. Сокджин читал какую-то книжку в кресле, Хосок с Намджуном говорили о чем-то между собой и пили кофе.       – О, а вот и наша сонная принцесса, – беззлобно говорит Намджун, улыбнувшись, когда Чонгук заходит в дом, – выспался?       Чонгук машинально сжимает рукой на шее самый большой из засосов, смущенно уставившись в пол. Ему кажется, что по одному его виду уже понятно, чем они занимались с Тэхеном всю ночь. И это как-то слишком. С него хватит грязного постельного белья, сложенного (насколько Чонгук смог) и оставленного на краю кровати, и смешанного запаха, который выветриться через пару часов, если открытое окно все-таки сделает свое дело.       – Ага, вроде того, – говорит он негромко, – спасибо еще раз… за дом и ночлег.       – Да ладно, ерунда, – машет Намджун рукой и хлопает по пустому стулу рядом с собой, – садись, давай, голодный, небось.       Чонгук не успевает ничего ответить, как в его животе начинают тихо умирать киты. Намджун смеется и встает из-за стола.       – Тебе кофе или чай?       – Он не любит кофе, – отзывается Тэхен, вставляя еще один кусочек пазла в нужное место, и даже не оборачивается в сторону Гука. Его хочется ударить. Потому что сейчас он конкретно их обоих палит. Но Чонгуку почему-то больше приятно. Словно одна эта маленькая брошенная фраза подтверждает, что между ними действительно что-то происходит.       Намджун кивает, заваривает Чонгуку зеленый чай с мятой и жасмином, ставит на столе тосты, масло, джем, круассаны с шоколадом и хлопья – выбирай, что хочешь, и возвращается обратно на свое место, допивать остатки кофе.       После завтрака Хосок предлагает всем проехаться до соседнего пляжа. «Это недалеко, там красиво очень, и маяк еще есть». «Маяк?», «Ну да. У нас в штате вообще много маяков», «Я не знал», «Я отвезу вас к одному, моему любимому».       С собой решено взять на обед сэндвичи с сыром, салатом и тунцом, какао в термосах, несколько пледов и футбольный мячик, Чонгук еще прихватывает свою камеру.       – Вон он, видите? – Хосок высовывает руку из окна и тычет на северо-запад. – Это маяк Хэд Лайт**, один из самых живописных маяков во всей Канаде. Его построили в 90-х годах XVIII века, и именно он изображен на картине известного американского художника-реалиста Эдварда Хупера в 1927 году.       – А еще его часто раньше печатали на почтовых открытках, – добавляет вдруг Сокджин, смотревший до этого всю дорогу в окно.       – Да, да, ты прав, Джин-и. Он очень популярен в здешних краях. Даже сейчас. Хотя, конечно, местный смотритель тоже уехал, пару лет назад. Но там все равно красиво.       Хосок не обманул. Маяк действительно был хорош собой. Белый камень, аккуратная смотровая площадка, большой дом из белого кирпича и красной черепицы, пристроенный рядом.       Гуляя в его округе, Чонгук даже нашел на одном из камней полу стертую надпись «Аnnie C. Maguire shipwrecked … Christmas Eve …». Гук несколько раз попытался разобрать стертые слова, но так и не смог собрать из них предложение.       – В декабре 1886 года, прямо перед Сочельником корабль под названием «Annie C. Maguire» потерпел кораблекрушение недалеко отсюда. Он следовал в Квебек из Буэнос-Айреса, в Аргентине, и налетел на уступ маяка. В то время смотрителем был Джошуа Строут – бывший капитан дальнего плавания. Когда корабль врезался в них, Строут вместе с женой и сыном соорудили что-то наподобие трапа из простой лестницы и спасли капитана и его команду.       Джин стоял рядом, засунув руки в карманы толстовки, и тоже смотрел на надпись на камне.       – Откуда ты все это знаешь?       – У отца большая библиотека. Перед переездом, он долго мечтал перебраться именно сюда. Все мечтал и собирал отовсюду книги, статьи в газетах, читал очень много.       – А, вот как... Вы с ним похожи.       И Чонгук действительно так думал. Конечно, они были разными, Намджун более открытый, веселый, легко идет на контакт и много шутит, Джин напротив замкнутый, необщительный, но оба, как, оказалось, имели склонность гореть тем, что им нравилось.       Ближе к трем часам Хосок начал созывать всех на пикник. Они разложили на песке пледы, собрав в итоге один большой, разлили всем какао в пластиковые стаканчики, раздали сэндвичи. Даже Ентану досталось пару кусочков рыбы от слишком щедрого Чимина.       День был безветренный и солнечный. С моря приятно тянуло свежестью и солью, вода красиво блестела в солнечных лучах, перекатываясь от темно-синего на горизонте до бледно-зеленого у самого берега. Кроме них у маяка никого не было, и Чонгук успел сделать несколько отличных кадров самого мыса, природы, дома смотрителя. Успел поймать на камеру, как Ентан облизывает Чимину пальцы, как Тэхен в шутку ругается на него, как улыбается Хоби-хен своей улыбкой-сердцем, ямочки Намджуна и полу отвернутый профиль Джина с возмущенным «не надо, не снимай меня!».       Они вернулись обратно ближе к вечеру, когда все вдоволь нагулялись, наелись, наигрались в мяч и прихваченный Uno*** и набегались за Чими, который никак не хотел ехать домой.       На ужин Сокджин с Хосоком приготовили острую курочку с рисом, кимчи и несколько других панчанов – всем ужасно не хватало корейской кухни.       За столом Тэхен сидит рядом с Чонгуком, но не предпринимает ни одной попытки дотронуться до него. Даже случайно. Он, напротив, весь день ведет себя как-то холодно и отстраненно. С улыбкой отвечает на шутки Хосока, поддерживает разговор с Намджуном, делает Джину комплименты насчет вкусной курицы, успевает что-то смешное рассказать Чимину, а на Чонгука совершенно не обращает никакого внимания. И это, мягко говоря, выбивает Гука из колеи. Он силится понять, что он сделал не так, ковыряет вилкой в салате и практически пропускает Намджуновское «да, кстати, забыл сказать...».       – А? – как-то резко вываливает Чонгук в ответную, и все на него смотрят как-то странно, словно он вот вообще сейчас был не к месту.       – Я говорю, – спасает его Намджун, – что мы с Хоби поставили тебе новый двигатель, еще утром, пока ты спал. Поэтому уже скоро вы сможете ехать. Или, если хотите, оставайтесь еще на ночь. Вы нам тут только в радость.       – Нет, – Чонгуку даже подумать не дают, – мы поедем сегодня. Правда ведь?       Тэхен смотрит на него серьезно и прямо, и от этого взгляда хочется провалиться сквозь землю. Да уж, он определенно где-то проебался.       После семи Тэхен дергает Чонгука за рукав. «Нам пора ехать». Да уж, ехать куда-то в ночь самая глупая из всех его идей. Но Тэхен смотрит настойчиво и не выпускает рукав, пока Чонгук не говорит ему «ладно, пошли».       Они прощаются со всеми на улице, у машины. Намджун с Хоби всовывают Чонгуку с Тэхеном номера своих телефонов, Чимин притаскивает в качестве подарка одного из плюшевых белых медведей, Джин только как-то неуверенно машет рукой. Уезжать Чонгуку немного странно, словно ставить точку на каком-то моменте своей жизни, который никогда потом не вернуть. Но ехать дальше действительно нужно.       Кимы провожают парней, стоя на дороге и махая им вслед руками, пока бледно-голубой BMW не скрывается из виду.       Ночь Чонгук, Тэхен и Ентан проводят в машине. Гук сонно таращится на темную дорогу, мысленно молясь, чтобы обошлось без аварий. Ему нервно и как-то пусто. Тэхен спит рядом, откинув сидение назад, и при большом желании его можно коснуться, тормознуть машину и любить, любить, нестерпимо и чувственно. Но за весь вечер они даже парой слов не перекинулись. Тэхен словно заперся в каком-то невидимом панцире, утащив туда все самое важное и совершенно неслучайно забыв пригласить Чонгука.       Даже сейчас, когда он мерно посапывает во сне, в воздухе чувствуется напряжение. Оно липкое и густое, как кошмарные сны. Только этот сон все почему-то никак не заканчивается.       Утром Тэхен просит высадить их с Тани в Монктоне****, сославшись на то, что в городе будет проще найти попутку. Чонгук на это сначала автоматически кивает, потом как-то медленно переваривает информацию, а под конец предлагает помочь с поисками машины. Но Тэхен отказывается, даже не объяснив причины. Просто говорит «нет», и Чонгук замолкает. Он ведь не глупый и вроде как понимает, пытается понять, что у них изначально были разные пункты назначения, что они ехали вместе только то время, когда им обоим было по пути, и что в этом и весь смысл автостопа. Куда именно собирается добраться Тэхен, для Чонгука остается загадкой. Ему, если честно, даже в голову не приходит спросить. Он просто как-то наивно постепенно начал думать, что им путешествовать вместе еще очень долго. И сам не понял, что его подставил его же собственный мозг.       У Тэхена свои планы. И на остаток этого лета, и на жизнь вообще. И то, что Чонгук подвернулся ему по пути, совершенно ничего не должно менять. Чонгук понимает это, болезненно принимает к сердцу, проезжая мимо еще одного дорожного знака. Но желание забрать Тэхена себе перекрывает все разумные мысли. Хочется не просто забрать его, как какого-то бездомного щенка, а забрать всего абсолютно, без остатка, за всеми его придурями и странностями, обнять и держать так крепко, чтобы ему самому не захотелось потом уходить. Но Чонгук молчит и продолжает неспешно вести машину по хайвею. Где-то на подкорках сознания внутренний голос требует немедленно остановиться, повернуть в какую угодно сторону, но ни в коем случае не ехать вперед. Не ехать к краю, теперь самому настоящему последнему краю, с самой настоящей душевной смертью.       Но внутренний голос Чонгука слышит, кажется, только один Ентан. Иначе он не смотрел бы с таким пониманием и грустью, тихо поскуливая на коленях Тэхена. Тэхен ласково гладит его за ушами и отстраненно смотрит в окно всю дорогу до города.       А потом, выходит из машины, перепроверяя все свои малочисленные вещи, и закрывает пассажирскую дверь. И с этим глухим звуком внутри Чонгука тоже что-то захлопывается. Что-то ломается, крошится в мелкую, космическую пыль, и от этого не озвученного «что-то» остается только одно болезненное воспоминание. Которое тут же хочется выставить вон, чтобы в будущем даже не смело маячить перед глазами.       Но вместо этого Чонгук тоже выходит из машины и мнется, стоя у капота. Он не знает, как себя вести. Не знает, что обычно говорят на прощание, когда вы оба понимаете, что больше никогда друг друга не увидите. Удачи? Хорошего тебе пути? Спасибо за все?       Но Чонгук не хочет, чтобы эти несколько дней, проведенных вместе, вдруг стали «всем», что у них было. Ему было катастрофически мало. Ему все еще катастрофически мало. Но от одного его «не хочу», ничего не изменится. Но попросить хотя бы одну маленькую просьбу никогда не поздно.       – Обними, обними меня крепче, хотя бы в последний раз, – почти беззвучно умоляет Чонгук, и отчаяние сквозит в его охрипшем голосе.       – Иди сюда, – говорит Тэхен и утягивает Чонгука в свои объятия, – не плачь.       Чонгук не сразу замечает, не сразу переходит на стадию осознания, что его щеки действительно мокрые, а с подбородка заметно капают соленые слезы. Разреветься вот так ему кажется позорным, глупым и действительно отчаянным. Но посмеяться над этим почему-то не выходит. Выходит только дрожащими руками сжать на спине полосатую рубашку, уткнуться лицом Тэхену в шею и тихо всхлипывать. Он его доломает. Вот прямо сейчас еще чуть-чуть и окончательно доломает. Своими теплыми руками, оглаживающими лопатки, своими мягкими губами – поцелуями в макушку, щеки, уголки губ, своим теплом, запахом и щемящей нежностью, пропитывающей каждое прикосновение.       Но больше всего, когда спустя несколько минут все-таки отстраняется, осторожно приподнимает пальцами за подбородок лицо Чонгука к своему и улыбается. Почти по-настоящему мягко, почти по-настоящему радостно.       – Может быть, мы когда-нибудь… – говорит Тэхен, и натянутая, фальшивая улыбка гаснет в его глазах. Потому что они оба знают, что «может быть» и «когда-нибудь» это «никогда». Совсем-совсем никогда.       Чонгук кивает и тоже натянуто улыбается. И вспоминает слова какого-то психолога, что если неприятный момент неизбежен, его нужно рубить сразу, без всякой анестезии, пока он не потянул за собой на дно. И если Чонгук уже давно на дне, то у Тэхена еще есть шанс выжить.       – Ладно, да. Скоро начнет темнеть, тебе лучше идти сейчас...       Тэхен ничего не отвечает на это, невесомо треплет Чонгука по волосам на прощание, убирая выбившуюся прядку на место, целует осторожно, почти неощутимо в краешек губ, подхватывает Ентана на руки и действительно, развернувшись, уходит.       Когда фигура Тэхена становится расплывчатой и зыбкой на фоне городской улицы, Чонгука резко вываливает в реальность. Холодную, одинокую и пустую, в которой больше нигде не существует места для Ким Тэхена и его лунных кроликов.