Кролики на Луне

      Через несколько недель Чонгук начинает постепенно вынимать себя наружу. Без большой охоты, но через огромное «надо». «Надо», потому что обещал себе, что доснимет за отцом все оставшиеся маяки. «Надо», потому что жизнь, как бы ни прискорбно это звучало, продолжает куда-то катиться. «Надо», потому что Намджун-хен звонит ему почти каждый день, и врать о том, что он в порядке, получается откровенно ужасно. Но больше всего «надо», потому что внутри еще наивно и предательски теплится дурацкое «Может быть. Когда-нибудь».       – Да вы издеваетесь, что ли? – раздраженно бросает Чонгук в воздух, когда видит высокое ограждение на дороге, ведущей к маяку Ендо*. На кой черт его там поставили, было непонятно. И раздражало до ужаса. Потому что этот маяк был последним. Самым последним из списка. После того, как Чонгук добрался до Ярмута**, сделал фотографии местного маяка и забронировал билет в Корею, оставив машину на хранение у одного старого друга отца, живущего в Норидже**, который обещал в скором времени через своих знакомых переправить ее до Сеула. Да, это займет ни один месяц, но Чонгук просто не выдержал бы одиночных скитаний в пустом BMW через всю планету. К счастью, некоторые авиакомпании все еще работали, и он без труда меньше чем за сутки добрался до Пусана.       С Пусаном у его отца было связано много воспоминаний. Там он познакомился с матерью Чонгука, там родился и сам Гуки и жил первые три года. Там он научился ходить, пользоваться палочками и разговаривать. Там жили его бабушка с дедушкой. Для отца Чонгука маяк Ендо действительно был путеводной нитью до дома.       Но самому Чонгуку он только доставлял проблем, потому что из-за ограждения пришлось спускаться вниз почти к самому подножию склона, чтобы пойти по другой туристической дороге. Это заняло и время, и силы, и хотелось, чтобы все это оправдало себя, но в итоге ничего особенного в маяке Чонгук не нашел. Только саму белоснежную башенку, прикрепленный к ней музей и смотровую площадку, с которой открывался прекрасный вид на отвесные скалы и бескрайний морской горизонт, от которого Гуку стало только тоскливо и грустно. Ностальгия неприятно колола в груди.       Отсняв весь материал, Чонгук с чувством выполненного долга решил вернуться в свою старую квартиру в столице, в которой неожиданным образом обнаружился Мин Юнги.       Чонгук стоит на пороге и едва сдерживает себя, чтобы не припечатать к дурацкой виноватой хеновской улыбке смачный удар. Юнги хочется прибить, с хорошим таким размахом и чувством. Чтобы понял, что людей нельзя так пугать. Но Чонгуку не удается даже как следует замахнуться, потому кроме улыбки, ему в ответ прилетает протянутая банка колы. Которую, к слову, уже давно перестали выпускать.       – Придурок, ненавижу тебя, – цедит Чонгук сквозь зубы, но банку все равно забирает.       А потом оттаивает, успокаивается и слушает в каком-то полупустом баре невероятные истории хена, где его брат переезжает из Тэгу в Сеул, не предупредив об этом Юнги, где сам Юнги из-за какого-то розоволосого идиота – или все-таки чуда, Юнги пока для себя не решил – ломает свой единственный телефон и останется без всякой связи, и спустя только три недели добирается до нового дома брата и его семьи. С этим самым крашенным чудо\вищем.       – А мне ты почему ни разу не позвонил, как приехал в Сеул? – обиженно ноет Чонгук и хмурит брови.       – Потому что запоминать сотовые номера никогда не входило в мои планы, – Юнги пожимает плечами, – но все же хорошо, я жив здоров. А ты вот выглядишь не очень.       Юнги-хен прав, Чонгуку все еще плохо, и скрывать это бессмысленно. И он обязательно расскажет ему обо всем, не сегодня, но когда-нибудь обязательно, а пока Чонгука хватает только на протяжный выдох и холодные ладони, прижатые к стенкам полупустого стакана с пивом:       – Хен, а ты знал, что давным-давно на Луне жили белые кролики?