Конкур

The Oh Hellos - Bitter Water

Зной лета сменился прохладой сентября. Наступление осени медленно окрашивало всё вокруг в тёплую палитру цветов, и Тэхён восторгался сочетанием жёлтого и бурого повсюду. Ерим и Дэхи собирали листья для аппликаций, которые предложила сделать Элайза, сидевшая в беседке с журналом и пером под раскидистым деревом каштана, когда граф проходил мимо. Видеть энергичную и бойкую девушку в их доме уже не было чем-то необычным — скорее не видеть её было таковым. — Тэхён, куда ты? — спросила Эла, даже не поднимая головы от журнала. Она щурилась и прикусывала край пера, словно бы не могла подобрать нужное слово для своей истории про девушку-стрелка, сбежавшую из племени индейцев в новый мир. — Я… иду на прогулку, — пожал Тэхён плечами. Его сёстры пронеслись мимо него, чуть ли не сбивая с ног, со смехом обсыпая собранными букетами листьев. — Эй, разбойницы! — крикнул он, смахивая с себя следы чужого преступления. Девочки уже бежали вперёд, крича о том, что Тэхён копуша и никогда не смог бы догнать их. — Идёшь на прогулку с Джеем? — уточнила Элайза так же беззаботно, как и прежде, наконец окунув наконечник пера в чернила и начав выводить красивые, острые готические буквы. — Нет, — легко соврал Тэхён, внутренне задрожав от иррационального страха, с недавних пор постоянно преследовавшего его. — Взял с собой альбом для эскизов и уголь. — Потряс он в доказательство своей сумкой-почтальонкой, перекинутой через плечо. — Собираюсь сделать пару набросков. Эла подняла голову. Тэхён нашёл забавным, как её рыжие волосы сливались с природой вокруг, делая её лысой на первый, ещё рассредоточенный взгляд. — Тогда удачи тебе, — сказала она, почесав щёку и оставив на коже тёмное пятно от чернил. Тэхён усмехнулся, зная, что говорить об этом он девушке не станет. Он отдал шутливый поклон и пружинистым шагом направился в сторону конюшни, где Белла при виде него радостно подняла уши и заржала. Хотя, вероятно, такой эффект также могло возыметь яблоко, которое Тэхён достал из кармана, начав играючи перебрасывать его из рук в руку, заставляя лошадь с фырканьем вертеть головой туда и обратно. — Соскучилась, девочка? — прошептал Тэхён, погладив её по шее. — Пойдём, пропустим ветер сквозь твою гриву.

°°°

Привязав Беллу к пню, возле которого стояла Берти, Тэхён, уже наученный, ловко спрыгнул на землю. Почва была мягкой и скользкой после дождя, но, припорошенная рыжей листвой, казалась весьма безопасной. Эту неделю стихия бушевала, и повсюду были лужи, похожие на маленькие прудики. Когда Тэхён спустился с холма, Чонгук сидел на одном из двух пеньков, который сам однажды спилил и прикатил к озеру. У него на коленях был маленький, изжитый блокнот, в который он записывал стихи сточенным до обрубка карандашом. Тэхён заметил, что Чонгук писал всё чаще. Он думал, что так на него влияла смена времени года. — Что пишешь? — Тэхён наклонил голову и заглянул одним глазом Чонгуку в блокнот. Тот пожал плечами, повернув записи и разрешив Тэхёну посмотреть. Юноша сразу же стал читать, безмолвно шевеля губами. Там, где густая листва и великий дуб навис, Крался находчивый, мудрый и хитрый лис. Рыскал, мотая рыжим, пушистым хвостом, И медленно брёл до далёкого дома тайком. Никто не любил одиночку в мире жестоком, Ведь лис наш родился, бедняжка, с пороком. У него имелась причуда одна: Ломавшая всякую жизнь слепота. От возмущённого вида Тэхёна губы Чонгука приобрели форму довольной ухмылки. — Чонгук! — воскликнул Тэхён, отшатываясь. — Почему так жестоко? — Потому что правда, — вздохнул конюх, вновь повернул блокнот к себе. Он почесал лоб кончиком карандаша, после указывая им куда-то в глубь между деревьев. — Видел его недавно. Он слеп и совсем один, живёт только нюхом да слухом. Некая горечь забралась в сердце Тэхёна, который тут же постарался от неё укрыться, доставая из своей сумки кусок пирога, завёрнутый в бумагу, и протягивая его благодарно кивнувшему в ответ Чонгуку. — И что станется с этим лисом? — спросил он, любопытно склоняя голову к плечу. — Ничего, — пожал плечами Чонгук, убирая упавшую на лицо прядь волос за ухо. Тэхён был благодарен: ему думалось, что ещё чуть-чуть, и от его взгляда эта прядь загорелась бы. — Он останется один. От его слов Тэхён поник. — Чонгук, так нельзя, — возразил он, упрямо упирая руки в бока. — Придумай ему друга. — Какого ещё друга? — мужчина фыркнул, надкусывая пирог, показательно тщательно его жуя. — Не знаю, — закатил Тэхён глаза. — Волка? — Лисы не дружат с волками. — Ну и что? Это же поэзия, она должна нести что-то. — Моя и несёт. — И что? — Тэхён был готов смеяться. — Что мир не всегда добр с теми, кто отличается от других. И иногда единственный вариант для таких, как этот лис, — быть одинокими. — У тебя есть я, — возразил Тэхён со всей серьёзностью. На эмоциях он обхватил руку Чонгука, лежавшую на блокноте, своей. Мужчина быстро опустил глаза на их ладони, потом поднял на лицо Тэхёна, да так и оставил свой взгляд на нём. — Я не говорил о себе, — Чонгук приоткрыл рот будто бы от изумления и недоумённо выгнул брови. — Но ты имел это в виду, — раздосадованно покачал Тэхён головой. Он не был глупым, чтобы не понимать этого. Он знал, что значит отличаться от других, знал, что порой это действительно было больно и невыносимо. Но одиночество — ещё более плохой вариант, нежели борьба с ним. — У тебя есть я, а у лиса должен быть волк, — поставил он точку. Чонгук отвернул от него голову. Тэхён мог бы поспорить, что сейчас мужчина с хмурым выражением лица передразнивал его. — Я даже нарисую тебе иллюстрацию к этому стиху. И, отняв руку от чужой ладони, Тэхён достал свой альбом и уголь. Дальше они сидели в тишине, которую никто не смел нарушать, пока Чонгук вдруг резко не выдохнул, словно держал всё это время воздух в своих лёгких, не дыша и ожидая чего-то. — И как же они встретятся? — спросил он внезапно, отчего рука Тэхёна дрогнула и прочертила по листу кривую линию. — Может... — Он прикусил задумчиво губу. — Лис помог волку спрятаться от охотников в своей норе? — Ладно. — Чонгук дёрнул плечом, склонившись к коленям, на которых лежал блокнот. — Хотя это очень неправдоподобно. — Зато интересно. — Тэхён вскинул голову, широко улыбнувшись Чонгуку. Он поднял набросок, на котором рядом друг с другом сидели волк и лис, и протянул его Чонгуку. — Как тебе? — Как и всегда, — мужчина подарил Тэхёну улыбку, что раскрашивала и глаза, — умопомрачительно. С последним произнесённым им слогом на рисунок приземлилась жирная капля. Она расползалась по бумаге большой кляксой и заставила двоих людей тут же поднять головы вверх и обнаружить, что за время их пребывания в тайном местечке небо заволокла беспросветная серость туч. — Боже мой, снова дождь, — пробормотал Тэхён. — Надо уходить, — сказал Чонгук и быстро встал с пенька, засунув маленький блокнот и карандаш-обрубок в нагрудный карман жилета. Тэхён также быстро сложил всё своё добро в сумку, после чего они вместе взобрались на холм, в резвом темпе оседлав лошадей.

Sia - My Love

И помчались вперёд, стремясь как можно скорее добраться до дома, но дождь безжалостно обрушился на них, накрыл внезапной волной в желании утопить. Он набирал скорость быстрее, нежели Тэхён и Чонгук, и был столь силён, что буквально делал больно, когда соприкасался с кожей. Чонгук прокричал что-то, но был заглушен внезапным громом, окрасившим синим пламенем небо и будто бы расколовшим его надвое. Белла встала на дыбы от испуга. Тэхён закричал, чудом не упав. Чонгук, спустившийся с Берти и державший её теперь за поводья, появился перед Тэхёном хмурый и взволнованный одновременно. — Спускайся! — прикрикнул он, и юноша незамедлительно послушался. — Видишь ту постройку?! — Чонгук указал рукой в сторону сарайчика, стоявшего посреди сгнивших и выжженных солнцем кукурузных стеблей, с треском ломавшихся под напором дождя. Тэхён быстро кивнул, взволнованно хватаясь за насквозь промокший рукав рубашки Чонгука, как ребёнок, который боялся потеряться среди темноты. — Нам надо туда. Лошади перепуганы, они могут убежать и не вернуться. В доказательство его словам Белла вновь встала на дыбы. Тэхён ближе примкнул к Чонгуку, взволнованно ахая. — Ну же, не бойтесь, пойдёмте, — сказал Чонгук. Тэхён знал, что это было адресовано Берти и Белле, но ему всё равно казалось, что речь шла и про него тоже. Когда они добежали до постройки, оказалось, что та была заперта на замок. Это были чужие владения, и Тэхён даже мог припомнить, что их владельцем был мистер Бьюкенен. Ему было немного тревожно от того, что они так неожиданно сюда врывались. Чонгуку, видимо, тревожно нисколько не было, когда он выбивал хлипкую дверь с ноги. — Боже, так же нельзя! — закричал Тэхён. Чонгук махнул на него рукой, ответив «Я потом починю» и загоняя лошадей внутрь. Животные сразу начали тесниться у стены, иногда обеспокоенно вздёргивая голову лишь заслышав раскаты грома. В сарае дождь звучал глухо. В нём было темно — лишь рассеянный свет, проникающий сквозь щели в старых досках, позволял видеть очертания инструментов для посева, стола со скамьей и бочку, предположительно когда-то наполненную водой. С Тэхёна капало. Его волосы прилипли ко лбу, впрочем, как и одежда к телу, заставляя зябко ёжиться от холода. Чонгук попал в ту же ситуацию, стоя рядом с вьющимися от влаги волосами. Он был полностью облеплен тонкой хлопковой тканью рубашки, ставшей почти прозрачной, сквозь которую вырисовывался каждый мускул тела. Тэхён сглотнул, слизывая с губ капли воды, что стекали с его волос. Он смотрел на грудь Чонгука, на его мышцы живота и выделявшуюся линию торса с жадностью голодающего, который не видел еды многие дни, а после истекал слюной по куску жареного мяса, что поставили перед ним, наказав не есть. Тэхён хотел дотронуться до Чонгука. Ему было интересно, какова его кожа на ощупь, такая ли она, как он себе воображал? Это было желание, которое должно было быть пришпилено, как крылья бабочки. Однако Тэхён был слишком добр, слишком нежен, чтобы причинить кому-то боль, даже если это было крошечное, бесполезное насекомое. Его разум отключился, рука потянулась вперёд, дрожащие пальцы легли на живот Чонгука. Тот был твёрдым. Таким, каким юноша его и представлял: крепким и тёплым, словно нагретый под солнцем камень. Жар кожи шёл даже сквозь мокрый материал рубашки, и Тэхёну казалось, будто он грел руку у пылающего в камине огня. А потом очаг потух и резко стало холодно: Чонгук выдохнул и втянул живот, уходя тем самым от касания. На Тэхёна это подействовало как студёная вода в лицо, пробуждающая от крепкого сна. Перепуганный, он отдёрнул ладонь. Его глаза забегали, а шею пережал жуткий страх. Он не должен был так поступать. Он не должен был трогать Чонгука. Он не должен был хотеть его. Он не должен был распускать руки. Он не должен был так прямо показывать свою истинную суть. Он не должен был обнажаться. — Мне так жаль! — воскликнул он, отшатываясь назад и препираясь спиной к грубой дощатой стене. — Я не хотел! Лицо Чонгука было наполовину скрыто в тени. Другая же его часть была расписана светом, проникающим через маленькое окошко под самой крышей. То было неидентифицируемым. Чистым и нераспознаваемым, как лист бумаги. — А я думаю, что хотел, — сказал Чонгук, подходя ближе и замыкая Тэхёна между собой и стеной. Прозвучал очередной раскат грома, от которого юноша вздрогнул перепуганным зверьком. — Я не… не, — он забормотал, но мысли были столь запутанны, и он не понимал, что ему нужно было говорить и что следовало делать. — Ты всегда так смотрел на меня, — Чонгук издал странный звук, похожий на хмыканье, но одновременно с тем нет. Это был, скорее, какой-то нервный, быстрый выдох. — П-правда? — Тэхён в ужасе сжался. Он всегда был так очевиден? Лишь выставлял себя дураком в чужих глазах в своих жалких попытках казаться нормальным. Он никогда не был таким. — Да, — Чонгук кивнул. Тэхён умирал под его взглядом. На самом деле он не видел его на себе, лишь чувствовал, ведь собственные глаза сомкнул от ужаса, боясь распознать в лице мужчины очевидное презрение. — Ты никогда не видел, как я смотрю на тебя в ответ? Тэхён почувствовал руку у себя на щеке. И пискнул, готовый расплакаться. Он боялся того, к чему Чонгук подводил. Говорил ли он об отвращении, прежде чем обозвать его грязными словами, придуманными обществом для ему подобных? — Тэхён, открой глаза, — не то просил, не то приказывал Чонгук. — Я боюсь. — Будь храбрым. — А если я не хочу? Чонгук молчал некоторое время, позволяя им внимать шум дождя, нещадно стучавший по крыше, и прерывистое от волнения дыхание. — В таком случае, быть храбрым придётся мне. Тэхён не успел как следует обдумать это — он даже не был уверен, был ли способен на рассуждения в данной ситуации, — как рука Чонгука приподняла его голову за подбородок, а на собственные губы с напором обрушилось тепло. Однажды Тэхён уже целовался с мальчиком. Он мог бы сказать, что это было хорошо, если бы только тогда ему не было так страшно. Единственное, что он помнил, — это как они прятались в закутке под лестницей, когда их губы касались друг друга, а пальцы неловко переплетались. Тэхён даже не мог восстановить в памяти причину, по которой они стали целоваться. Он помнил лишь то, что все дети играли в прятки на его именинах, а он по случайности затаился с незнакомым очаровательным мальчиком — вроде, братом одного из его тамошних друзей — в одном месте. Тэхёну было около девяти, и фрагмент с поцелуем стал, пожалуй, самым ярким, чувственным и трепетным его воспоминанием. До сегодняшнего дня. Он целовался с Чонгуком, даже не до конца осознавая этого. Тэхён был в том возрасте, когда каждый поступок подкреплялся ответственностью, но сейчас он не мог осознать последствия. Только губы Чонгука на его губах и ладонь Чонгука, удерживавшую его под подбородком. Чонгук — дыханием во рту, Чонгук ласкающим языком меж зубов, когда Тэхён испуганно выдохнул после особенно громкого раската грома, позволив ему проскользнуть внутрь. Чонгук запахом сена, земли и отголосками лавандового мыла в лёгких. Чонгук под кожей, в нетрезвых мыслях, в дрожащих руках, которыми Тэхён хватался за его плечи, стремясь притянуть ближе в каком-то ненормальном желании втереть в себя. И не чувствовал самого себя, погибая в человеке напротив. Отдаваясь без остатка, до последнего своего атома, стремящегося быть ближе. Он осознал себя оторванным от земли и сросшимся конечностями с телом Чонгука, когда зубы того прикусили его под подбородком, оторвавшись от распухших губ после долгих, неизвестно сколько длившихся поцелуев. Тэхён пьяно приоткрыл глаза, запрокидывая голову и ловя рассеянный свет сквозь маленькие, проделанные термитами отверстия в крыше. Он отрезвил себя собственным фальцетным стоном и каплей, которая упала сверху на его щёку, будучи столь холодной на его раскалённой докрасна коже, что это вывело его из невменяемого состояния. Он понял, что был припечатан спиной к стене, а ноги его так крепко прижимали Чонгука к себе, что можно было почувствовать даже больше, чем Тэхён когда-либо надеялся. Язык мужчины рисовал по его шее замысловатые узоры, и Тэхён на секунду вновь был готов потеряться в этом. Однако его слабые пальцы поднялись по чужим широким плечам до затылка и крепко вплелись в мокрые волосы. Он настойчиво потянул за них так, чтобы Чонгук оторвался от своего занятия, вырывавшего из Тэхёна хныкающие звуки. — Чонгук, — прошептал он, отстраняя мужчину от себя. Тот смотрел на него с блеском в помутнённых, невероятно чёрных от страсти глазах. Его губы были красными и блестящими от слюны, а щёки румяными, как от опьянения. Тэхён не думал, что когда-нибудь сможет увидеть его в подобном состоянии. Он был невероятно красивым, и граф не представлял, откуда у него нашлись силы отстраниться от Чонгука. Он разомкнул ноги, скрещенные за чужой поясницей, и аккуратно встал на землю. Устоять было сложно: всё тело казалось изнурённым и будто бы напичканным ватой вместо костей и мышц. Он был словно тряпичная кукла. Чонгук шумно дышал, его руки сжимались у Тэхёна на талии. Казалось, он сам не осознавал, что с ними произошло. А произошло нечто ужасное и катастрофичное, бедственное. Тэхён был уверен, что это было помутнением рассудка. К нему медленно подкрадывалась паника, а сердечный ритм из быстрого превратился в глухой, тяжело сталкиваясь о рёбра и причиняя тем самым боль. — Это несколько вышло из-под контроля, — прохрипел Чонгук. Его пальцы разжались, перестав держаться за Тэхёна. Он чуть опустил голову, вероятно, осознавая, что провинился. — Мы не должны были этого делать, — пробормотал Тэхён в бреду. — Боже мой, — зажал он рот ладонью. А губы под ней горели пламенем и были столь чувствительные, будто всю их площадь занимали гематомы. Чонгук встряхнул головой, подобно собаке отряхивая воду с длинных волос, и зачесал их назад, начав нервно чесать макушку. Он выглядел встрёпанным и напряжённым. Тэхён смотрел на него пристально, с суженным от ужаса понимания зрачком. Смотрел на всё ещё мокрого и зацелованного им, всё ещё румяного и до безумия притягательного. Всё ещё настолько такого невообразимого, что хотелось выть. — Это твоя вина! — крикнул он от отчаяния, обхватывая себя руками за плечи. Брови Чонгука поползли на лоб. — Моя?! — он указал на себя пальцем, усмехаясь в неверии. — Никто не просил тебя целовать меня! — кричал Тэхён на грани истерики. Его губы дрожали, и бросало то в жар, то в холод. Он думал, что его лихорадило и что, возможно, в ближайшие дни он сляжет с простудой. — А тебя трогать меня! — парировал Чонгук одинаково пылко. Его глаза сощурились в неверии, глядя на Тэхёна так, будто от него он ожидал обвинений в последнюю очередь. — Я не виноват, что ты такой!.. — Тэхён не мог выразить свои мысли словами, крутя ладонью в воздухе. Он поморщился: ситуация казалась ему безвыходной. Возникшая проблема предстала огромной пропастью, в которую он по случайности свалился и из которой было невозможно выбраться, столь она была глубока. — Ар! — Ты хочешь меня, — медленно говорил Чонгук, растолковывая, будто объяснялся с ребёнком, да ещё и для пущей точности пальцем указывал себе на грудь, — а я тебя. С этим ничего не поделаешь. — Мы должны держать эти низменные желания при себе и… — Низменные? — повторил Чонгук глухо. Если раньше он выглядел раздражённым и распалённым, то сейчас это стало больше похоже на то, будто у него вовсе не было эмоций: он выглядел опустошенным. — С каких пор чувства к человеку стали считаться таковыми? — Я говорил не про чувства, — Тэхён скривился. — А про порочные, недопустимые желания, которым мы дали вырваться. — Считаешь себя отвратительным потому, что тебя привлекают мужчины? — Чонгук сложил руки на груди в желании отгородиться. — Осуждаешь за свою страсть? Тэхён, и так красный, вспыхнул ещё сильнее. Так и было. И то, что он считал именно так, как сказал Чонгук, явственно отражалось на всём его лице и во всём красноречивом молчании. — Значит, и меня считаешь отвратительным, — резюмировал Чонгук. Голос его сквозил насмешкой. — Нет! — В ужасе Тэхён отшатнулся, будто слова Чонгука приобрели физическое воплощение и толкнули его. — Конечно, я так не считаю! Тэхён сжался пуще прежнего. Ему было зябко и боязно, и он желал спрятаться в тихом тёмном месте как мышка. Но реальность была такой, что он стоял мокрый и испуганный, запертый с Чонгуком и непониманием в хлипких стенах чужого сарая. — Можем мы просто сделать вид, что я не трогал тебя, а ты не целовал меня? Чонгук смотрел на него со сталью. Он явно не считал, что то, чем они занимались, — плохо. И он явно ничего не хотел забывать, пребывая в каком-то яростном, ощутимом неприятными мурашками безмолвии. Было тихо. Чересчур. Тэхён обратил внимание на то, что по крыше больше не звучала барабанная дробь, а гроза не давала о себе знать. — Дождь перестал, — прошептал он. Чонгук кивнул, будто давно знал об этом, но делиться информацией не хотел. — Надо возвращаться. Всё то время, как Тэхён дёргано поправлял волосы и мокрую одежду, прежде чем седлать лошадь, Чонгук не спускал с него глаз. Он следил орлиным взглядом, и Тэхёна не отпускало чувство, что в любой миг на него могли наброситься, схватить цепкими лапами и унести в места настолько далёкие и опасные, выход из которых невозможно было бы найти. А может, уйти вовсе бы и не хотелось. В тот день они ехали обратно впервые в гробовом молчании. Воздух был сырым, одежда неприятно липла к телу, а ветер пронизывал до костей. Губы жглись и горели, искусанные жалом страсти, пока сердце надрывно и тоскуя выло. Чонгук ехал впереди и не пытался притормозить Берти как обычно. Он позволял ей гнать вперёд, отрезая их от вечно медлительного и осторожного Тэхёна, который смотрел на фигуры, окружённые жаром заходящего Солнца, с тоской и страхом. Он думал о том, насколько велика была пропасть между ними. Ему казалось, что не было ей ни конца ни края и что ни один мост на свете не смог бы соединить эти два обрыва.