Не лезьте в политику!

      «Этот высокомерный эгоистичный дворняга, нисколько не умеющий слушать, запоминать и фильтровать информацию, никогда не забудет сюрприза, с любовью преподнесённого ему мною!» — именно такой шторм бушевал в мыслях Саши Ля Флёр, всё захлёстывая и захлёстывая волнами негатива её сознание.       Она, руководствуясь своими основными принципами вкупе со здравым смыслом, не пожелала любоваться на жестокую бойню, устроенную мистером Баркином и должностными мордами, и с отвращением удалилась с поля брани через пожарный выход, невероятно нужную вещь для страны с улицами в доме.       Да, говоря о неумении овчара «слушать, запоминать и фильтровать информацию», сеттерша была права — Чарли с умным выражением морды пропустил мимо ушей довольно объёмную лекцию доктора Брекстона об истории чиновничества Союза, где особо подчёркивалось, что подобного рода драки являются давней традицией, принять участие в которой могут лишь государственные служащие со стажем работы минимум два года, обязательно женатые и честно заработавшие положенное жалование из республиканского бюджета.       Гордо подняв вверх голову и громко цокая каблуками, Саша перешагнула последнюю ступеньку лестницы и вышла через автоматическую дверь наружу, попав на настоящую Тортугу — внутренний двор Высшего собачьего университета Майкла Брейкноуза, самого престижного в СБП, место, где студент-агроном мог перевоплотиться в дегустатора, набивая пузо неизвестными культурами в оранжерее, юрист — во врача-гинеколога, проводя осмотр статуи Юстиции, а математик — в шамана-оккультиста, прыгая через искусно написанный некогда студентами-художниками костёр и выкрикивая что-то наподобие: «Тардавк эб сюлп эбаавд сюлп тардавк а…» и «Аве Тракед», и всё это в обрамлении исполняемой местными Шопенами, Паганини и Джонсонами «улучшенных» классической музыки и блюза, смеха разной тональности и звона стеклянных бутылок (да-да, опять)…       «Ага… И как же мне проучить этого выскочку? — на секунду задумалась Саша, не обращая никакого внимания на царившую вокруг вакханалию, равно как и она на неё. — Может быть так? — мимолётно взглянула сеттерша на злобного шпица, унижавшего бедного ротвейлера путём обмакивания головы последнего в грязный заболотившийся пруд. — Нет-нет, сломать самолюбие этого четвероногого Нарцисса слишком уж просто, — покачала она головой. — Так? — посмотрела она на сумасшедшего чихуахуа, отчаянно пытавшегося застрелить безмятежно потягивавшего из соломки молочный коктейль бульмастифа из мини-самопала, но тут же вздрогнула, явно не ожидав от себя такого. — Бррр, ужас! Это ведь какой-никакой мой возлюбленный, пусть и непутёвый драчливый пьянчужка! Ладно… Ага-а-а-а!»       Внимание мисс Ля Флёр сконцентрировалось на устроенной ревнивым Отелло в облике кане корсо трагедии. — Как вы прекрасны и умны, мисс Ля Флёр! — сладким голосом сказала сеттерша, широко улыбнулась на манер чеширского кота и кокетливо поправила свою роскошную чёлку. — Ответ же плавал на поверхности! Так-так, господин бригадный генерал Бенджамин Хьюз, где вы там проживаете? — завершила она монолог, коварно блеснула очаровательными изумрудными глазами и, как подобает отряхнувшись и распушив шёрстку внеземной красоты, плавным движением лапки покрыла голову шляпкой и на крыльях ветра полетела, словно Венера в сопровождении Амура, на Олимп. Вот и долгожданная колесница, сияющая золотисто-чёрными цветами, готовящаяся с угрюмым возницей в шляпе-канотье направить её на пир богов.       Ах, каким же прекрасным может быть произведение искусства, сочетающее в себе массивный и строгий романский стиль, изящную декоративную готику, симметричный Ренессанс, фантастический модерн и неоднозначный деконструктивизм! Нет, это не исковерканное описание Собора Парижской Богоматери из одноимённого романа Гюго, а вполне правдивое, Центрального Собачьего вокзала.       Центральный Собачий вокзал, самый большой и известный во всём Союзе Бравых Псов, был торжественно заложен в присутствии первых морд государства инициатором его строительства министром путей сообщения мистером Эдвардом О’Мёрфи 14 апреля 1984 года и строился по 1 января 1992 года, проектируясь четырьмя совершенно разными и не знакомыми друг с другом архитекторами и став впоследствии сердцем железнодорожной системы Республики, уникальной в своём роде, — дабы не привлекать абсолютно ненужного и даже опасного внимания со стороны хомо сапиенсов, бравые псы, полностью отказавшись от гражданских флота и авиации, стали покорять недра земли, пронизав их многочисленными сосудами, питавшими весь Союз. «Мы — великая железнодорожная держава!», «Путейцы — гордость нашей страны», «От Гренландии до Австралии» — именно такие лозунги, подозрительно напоминавшие девизы из одного недавно исчезнувшего государства, звучали с экранов телевизоров и крупными буквами печатались на плакатах, призывая всё больше собак в ряды храбрых железнодорожников.       Большие вокзальные часы пробили полдень, и к восточной платформе, опоздав всего лишь на полчаса, прибыл сверхсовременный скоростной поезд «Марлин»; приблизился к перрону стуча колёсами, разрезая воздух своим острым, как у тёзки, носом и пощёлкивая скользившим по проводам пантографом. Раздался гудок. — Да! Мы сделали это, Барбос Рексович! — с щенячьим восторгом вскричал молодой метис дворняги и спаниеля Космос, помощник машиниста. — Нас должны представить к награде!       Барбос — немолодой восточноевропейский овчар — с облегчением вздохнул, протёр покрасневшие от приобретённой бессонницы глаза, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, расслабил узел галстука и, неохотно пожав лапу радостного помощника, прохрипел: — Эта награда и гроша выломанного не стоит! — Но почему? — удивился Космос, выпучив свои и без того немаленькие глаза. — Вы не рады? Мы! Судьба предоставила нам возможность открыть движение по длиннейшей во всей Республике Атлантической магистрали, протяжённостью в 9449 километров, что на 160 километров 8 метров длиннее, чем Транссибирская, являющаяся самой длинной у людей! Москва, Минск, Варшава, Прага… Сан-Франциско, в конце-то концов! Почти 11 лет строительства! Без смены машиниста!       Машинист лишь изобразил на морде некое подобие улыбки и указал в окно. Начальник поезда, пан Вацлав Западловский, едва ступив на платформу, тут же утонул в нахлынувшей на его, будто цунами на прибрежную деревушку, толпе журналистов, репортёров и простых зевак, а спустя пару секунд уже воодушевлённо рассказывал о «тяжелейшем и опаснейшем пути, сравнимым разве что с походом народа Моисея в землю обетованную», ослепляемый вспышками фотоаппаратов и оглушаемый восторженными возгласами, собственным акцентом и невесть откуда взявшимся оркестром. — Этот пустоголовый балабол, вот кто истинный херой Республики Содом Шалавых Псин! — издевательским тоном сказал Барбос, презрительно плюнул в сторону гордого пана, в конец опустошил стакан с кофе, забросив обутые ноги на компьютеризированную панель управления, и задымил сигаретой. — Барбос Рексович… Но ведь это запрещено… — воскликнул Космос. — Ай, — поморщившись, отмахнулся машинист, снял зубами туфлю и как следует почесался, зажмурившись от удовольствия. — Мне, Кос, похрен на это «запрещено»! Скажи-ка мне лучше, друг, не запрещено ли нас, простых работяг, годами гонять как блохастых по бане туды-сюды с перекуром в пять дней и центовой зарплатушкой? — Нет, — проговорил помощник — за пять месяцев совместной работы он успел привыкнуть к «диким» повадкам машиниста и его своеобразному поведению.       А Барбос, отдав по рации незамысловатую команду техникам по эксплуатации, продолжал: — Нам, собакам, никакая власть сроду не нужна, понимаешь? Мы не люди. Как там болтал этот кардинал? Вешая на людей всех кошек, мы сами стали хуже их? — Ха-ха, ну вы и загнули, Барбос Рексович! — оживился оптимистичный Космос. — Он епископ, ему, в отличие от вас, всё с лап сойдёт. — Хрена им лысого! — крякнул овчар, выпустив овал дыма. — Я никого из них не боюсь! До последнего держаться буду! — Ну и правильно! — засмеялся метис. — Как тот бунтарь с картины, — продолжил машинист и кивнул на располагавшееся по правую сторону от двери полотно — репродукцию картины Франсиско Гойя «Третье мая 1808 года в Мадриде». — А ведь хорошая картина, Космос, не какой-нибудь блевотный пейзуж… Нормальных-то мы не видим, одни железяки! — Согласен. Ну, куда теперь путь-дорогу держать будем? — В Портленд, куда же ещё? — А как там наши пассажиры? Выгрузились?       И тут, в очередной раз подтверждая последние сказанные слова, вторая рация Барбоса зашумела. — Барбос Рексович, Барбос Рексович! — донёсся из неё напуганный голос Герды, одной из проводниц, заглушаемый потрясающей симфонией криков, воя и бранных слов. — Тут у нас ТАКОЕ! Ни в сказке сказать, ни пером не описать! — Вот зараза-то какая! Начальника, скота, нет-то… — недовольно прорычал машинист, но Космос прервал его: — Кажется, у нас гости.       И действительно, в разросшейся до невероятных размеров и буквально затопившей перрон толпе виднелась пара квадратных фуражек, которые пробивались к локомотиву. — Квадратики пожаловали, — с усладой потёр лапы Барбос. — Так, ничего не трогать, само всё сделается, — в последний раз обратился он к Герде и повесил рацию. — Полиция… Предъявите ваши документики.       В дверном проёме электровоза образовались вполне себе обычные, но в то же время очень запоминающиеся личности: двое полдогов* транспортного отделения полиции СБП; словно обросшие шерстью герои чеховского рассказа «Толстый и тонкий». «Тонкий» — дворняга средних лет соответствующего роста и телосложения — обладал чрезвычайно вытянутой физиономией и непропорционально длинными и тощими ногами, даже более, чем у прототипа, а «толстый» запоминался широкой губастой мордой со слишком уж выпученными глазами — с позволения моих дорогих читателей я переименую наших доблестных полицейских в Журавля и Жаба; исходившие от них благовония в образе жуткой смеси перегара, дешёвых сигарет и аналогичной цены парфюма также въедались в память. — Полиция, — неприятным голосом продублировал Жаб. — Предъявите ваши документики, — окончил Журавль.       Барбос усмехнулся и, перейдя с русского на чистый американский английский, сказал: — Вижу, что не сучки по вызову, но всё-таки задам вам тот же вопрос.       Жаб нахмурился. — Вот наши удостоверения! — сердито квакнул он и сунул под нос овчару две пустые обложки. — И попрошу не оскорблять сотрудников, — важно прогнусавил Журавль. — Вы ведь знаете, что попадаете под статью уголовной части Кодекса. — Ладно, ладно! Вот мои документы.       Полдоги жадно схватились и стали вглядываться в протянутый им ухмылявшимся овчаром рекламный буклет недавно закрывшегося стрип-клуба «Венера». — А какова цель вашего визита, господа полицейские? — хихикнув, спросил Космос. — Экхм… Согласно… приказу министра внутренних дел Республики… СБП, — начал Журавль, не переставая внимательно рассматривать «документы», заливая их обильно стекавшей с высунутого языка слюной, — поимка опасного… преступника… — С вашего… за отсутствием начальника… разрешения… мы осмотрим поезд… — продолжил Жаб, пытаясь отнять буклет у своего настойчивого напарника.       В глазах машиниста вспыхнул огонь, и пёс радостно-приветливым голосом воскликнул: — А-а-а, ну ежели с нашего разрешения! Милости просим, осматривайте, ощупывайте, покусывайте, вылизывайте! Делайте что хотите, мы будем очень рады!       Но вместо ожидаемых объятий Барбос внезапно схватил не успевших вовремя среагировать квадратов за шиворот и принялся что есть мочи раскручивать их, словно живая центрифуга, а затем безо всяких раздумий направил «болотных обитателей» прямиком в тёплые объятия добрых пассажиров через машинное отделение.       Ох как ругались бы рвали на себе шерсть ныне почившие коммунисты во главе с их бессменным лидером, товарищем Фредериком Хаундом, ибо творившийся в вагонах беспредел беспощадно ломал такое распространённое в левых кругах понятие как «дружба народов»…       Первым делом в чудом избежавших удара током и слабо осознававших происходящее полдогов смачно окатило холодным вином из бочонка, а затем они были сбиты с ног стаей огромных (размером с кролика) лягушек и безымянным псом, в отчаянии повторявшим фразу «Mon délicieux!»** и окончательно погрузились в пучину интернационального хаоса. Барабанные перепонки рвались на части от больно резавшей слух брани на многочисленных языках индоевропейской и даже уральской семей; двери новейших купе грубо выламывались и использовались в качестве щитов гордыми панами, защищавшимися от летевших в них гигантских картофелин, матрёшек и трофейных яблок, посылаемых их оскорблёнными восточными «братьями»; испанец и португалец щедро одаривали друг друга обвинениями в безграмотности, нисколько не подозревая о разном происхождении; а мораванин, усмехаясь, насильно поил несчастного чеха тёплым пивом. — Ни… с места, — сквозь зубы процедил Жаб. — ПОЛИЦИЯ! — во всё горло закричал Журавль, вскочил на ноги и, выстрелив в воздух холостым патроном, взмахнул дубинкой и вместе с коллегой ринулся усмирять обезумевшую толпу, на деле же просто подливая ещё больше масла в разгорающийся с каждой секундой огонь. Впрочем, это было только начало — в середине состава те же поляки жалобно поскуливали и выли, по классике терпя поражение за поражением от суровых любителей пива и сосисок, заставивших прежде трусливых лягушатников позорно выбросить белый флаг по заветам славного 1871 путём обстрела испортившейся копчёной колбасой; а в самом конце вынужденные объединится европейцы противостояли американцам, идя в бой под град яблочных пирогов, бутылок с зажигательным виски и прочих предметов, стойко ассоциирующихся с Соединёнными Штатами.       Но в сей огромной бочке дёгтя всё же присутствовала одна крохотная ложечка мёда, коей являлся вагон №14, обжитый спокойными и невозмутимыми жителями швейцарского отделения Союза Бравых Псов. Именно в нём и разместились наша непревзойдённая мисс Саша Ля Флёр и самый талантливый во всей Республике военачальник, бригадный генерал Бенджамин Хьюз; да, к великому счастью сеттерши, он и был тем самым таксистом, подобравшим её у университета. Бордер-колли в тот день не походил сам на себя — он не пытался изобразить изображать из себя «крутого пса», говорил уверенным деловым тоном и больше напоминал Александера Смита или кардинала Коррумперо, чем прежнего «самовлюблённого павлина», предположим же, что так повлиял на него посох епископа Бермана. — Почему мы едем именно в Портленд? — поинтересовалась Саша, безмятежно лёжа на верхней полке и болтая ногами. — Потому что в Портленде, мисс Ля Флёр, — важно начал Хьюз и поправил галстук, — располагается одна из моих вилл, «Олимп». Висячие сады Семирамиды, театр «Эсхил», десять теннисных кортов и невообразимое множество прочих атрибутов роскошной жизни, обязательных для каждого уважающего себя гражданина Союза Бравых Псов. — М-м-м, «Олимп»… — мечтательно проговорила сеттерша, а мысленно усмехнулась: «Ха, пока что мой гениальный план работает!»       Бригадный генерал улыбнулся и продолжил: — Но нет, не думайте, мисс Ля Флёр, что я напоказ демонстрирую вам мои владения, нет. Все они некогда принадлежали достопочтенному Роберту Римли, второму премьер-министру Республики, и по его завещанию после смерти в 1991 были поделены между его сыном, теперешним командующим ВМС, и тогдашним президентом Эндрю Дунно, который, в свою очередь, передал их победившему на июльских выборах Рэю Делино в знак принятия поражения, а тот пожаловал виллы моему отцу, министру обороны генералу Джону Хьюзу, от которого они перешли ко мне. Вот такая немного запутанная история. — Как интересно! А почему поезд обычный, а не ваш личный? — Всё очень просто — дабы не привлекать внимания назойливых папарацци; этот маскарад, — указал пёс на выглядывавший из чемодана костюм таксиста, а потом на сдвинутые на лоб угрожающие светоотражающие очки, — для той же цели. Вы ведь представляете, какие заголовки заполонят бульварную прессу? — О-хо-хо! — засмеялась Саша. — Случился бы настоящий выстрел! Так, что там такое? — насторожилась она, прислушавшись к доносившемуся откуда-то из соседнего вагона странному шуму. — Кажется, кому-то нужна помощь. — Должно быть, вам послышалось, — пожал плечами Хьюз. — Но так и быть, проверим.       Отодвинув дверь купе, бордер-колли осторожно выглянул в проход, и на его глазах из тамбура вывалился наш знакомый полдог Журавль, насквозь промокший, избитый и испачканный кетчупом, но с победным видом сжимавший подмышкой отчаянно вырывавшегося мелкого дворнягу чёрного окраса, который, судя по сыпавшимся из бездонных карманов драгоценностям и золотой серьге в правом ухе, являлся не до конца ассимилировавшимся представителем одного развесëлого народа, происходящего родом из Индии. — Приём, приём! Боров? — прохрипел пёс в переместившуюся с пояса на шею рацию. — Ситуация крайне тяжёлая, без свистка не обойтись! Конец связи. Ай! Ублюдок недоношенный! Стоять, крысёныш!       Пискнули (спасибо незаменимому глушителю) три выстрела. Первый сбил горе-вора с ног, второй вдребезги разбил одиноко стоявшую на полу бутылку киршвассера, а третий по роковой случайности поразил правый глаз бригадного генерала. Хьюз взвизгнул от нестерпимой боли и, не выдержав, упал на кровать, зажав кровоточившую рану. — О мой бог, что с вами, мистер Хьюз? — ахнула Саша, соскочила с полки и бросилась к раненому псу. — Пассажир ранен, срочно! Скорее!       Но тщетны были её удары по кнопке связи с начальником поезда; а с Бенджамином случилось то, что заставило сеттершу в ужасе отпрянуть. Его поскуливания и тяжёлое дыхание постепенно исказились, перейдя в жуткую помесь шипения аспида и рычания аллигатора; тело раздулось, как воздушный шар, вследствие чего костюм разлетелся на клочки. Лже-Хьюз с невероятной ловкостью поднялся с полки и через голову сорвал с себя ставшую малой оболочку, обнажив багрово-красные мускулы, из которых сочилась отвратительного вида и запаха загустевшая кровь. Пред не на шутку испуганной Сашей предстал тот, кого правоохранители окрестили «Кровавым Странником», загадочный и неуловимый ужас всех жителей Союза Бравых Псов… — Барбос Рексович, что за чёрт? — раздражённо выругался Космос, наблюдая за тем, как выдал ошибку и отключился последний дисплей панели управления. — Мы ведь справимся? — Естественно! — лихо гавкнул овчар. — Эта никчёмная электроника никогда бы не пригодилась бывалому машинисту!       Вдруг пресловутая рация отчаянно запищала и выдала, словно не желавший принять своё поражение командир, озлобленно-неразборчивое «В… Н… ЕЗЖАЙТЕ!!!», после чего последовал неслабый удар током, мигом взбодрив и устранив сопротивление Барбоса и его помощника. — Понял, понял, — жалобно простонал машинист и со скрипом передвинул ручку контроллера. Тяговые двигатели локомотива слаженно сгруппировались, резисторы так же соединились в цепь, и поезд, набрав первую позицию и прогудев, медленно тронулся с места, оставив позади заварившуюся малую порцию каши и заезжая в новую, в разы превосходившую первую…