Самый живой

"Может, побрить голову под единичку?" - ловит быстро ускользающую, совершенно нечеткую, на уровне размытого визуального образа мысль Морти и тут же осекается: он знает, как это будет. Знает свой покатый высокий лоб, который спасают только кудри, знает большой затылок, на который неприятно смотреть в зеркале, стоит лишь чуть повернуть голову. Он знает себя, как ему кажется, даже слишком хорошо. Так хорошо, что иногда тесно и душно в теле, оно надоедает и жмет, такое маленькое и слабое, идентичное с триллионами других Морти из триллионов других миров. Хочется вылезти из него, сбросить, как кокон, как старую чешуйчатую шкуру, тесную и пахнущую, почему-то, солью и сухой землей. Он так хорошо знает себя - а хочется не знать. Засыпать с этими мыслями почти так же привычно, как со спасительным образом Джессики в голове - этакая Дева Мария на страже его шатающейся гетеросексуальности. Наутро Морти просыпается с четким осознанием двух вещей: "сегодня среда" и "пора подстричься". Жаркий июльский воздух врывается в автобус, несущий Морти через пол-города, а раскаленный асфальт гладит ступни через подошвы кроссовок и почти нежно забирается горячими пальцами раскаленного парника под штанины его джинс. Морти привык. У Морти бывало и похуже. Морти, за несколько лет втайне отсмотревший все колбы, точно знает даже, когда и как бывало - но, само собой, никогда не озвучит. Парикмахером оказался спокойный и понимаюший мужчина чуть старше тридцати, достаточно хорошо знаюший свое дело, чтобы Морти остался доволен тем, что смотрит на него из зеркала - возможно, впервые в жизни. Дверь салона распахнулась в послеполуденную дрему, когда солнце красит все плоскости персиковым и желтым, больше не обещая выжечь тебя насквозь. Теплый предвечерний воздух непривычно касается затылка, свободная горчичная футболка из тонкой ткани, заправленная в подкатанные внизу темные джинсы, наконец не липнет к телу. Можно выдохнуть, можно даже пройтись до парка. Можно отключить телефон и сделать вид, что существует только этот момент, а ты в нем - обыкновенный и совершенно непримечательный молодой человек без четкоопределяемой на первый взгляд цели в жизни. Может, даже и на второй (но ты не настолько везучий). Можно даже сделать вид, что игнорируешь все зудящие под кожей маячки, что сам не представляешь из себя огромный днк-маячок и что, конечно, в затылок тебе не дышит перегаром всевидящее око, прикрывшее сейчас тонкое, с сеткой темных капилляров, веко, чтобы дать тебе отдышаться. Чтобы дать тебе иллюзию того, что можешь это сделать. Портал открывается (как забавно) на твоих попытках открыть бутылку воды: замечаешь его нефритовые отблески в полной шипящего газа жидкости и на стеблях слегка влажной после недавнего полива травы. Склон покатый, и ты, отпив немного и стараясь не общать внимания на покалывание в натертой ладони, устраиваешься поудобнее почти совершенно горизонтально, намеренно глядя перед собой. Кроны деревьев в это время года невероятно пышны. Широкая ладонь ложится на макушку и слегка ерошит челку, ярко выделяющуюся теперь на фоне сбритых затылка и висков. Самую малость, так, чтобы было не слишком заметно, наклоняешь голову, подставляясь, и артритные пальцы зарываются в темные кудри, а ты закрываешь глаза. - знаешь, - неловко начинает Морти, чувствуя ступнями пустую отмель перед неумолимо подступающей волной паники, огромной и всесметающей, - я ведь даже отключил телефон. наивный жест! делаю вид, что тебя не существует, что всего этого не существует тоже, что даже меня привычного не существует, потому что как могут сдать нервы у того, чего нет. мне просто нужно немного.. Он запнулся, глотнув воздуха. Запнулся, потому что совершенно не понимал, чего же ему так отчаянно не хватало. Отпуска? Передышки? Покурить? Стирателя памяти? Спокойной жизни? Другого тела? "Нормального" напарника? Да увольте. Это вертелось на языке, это витало в воздухе, пряталось в глубоких тенях старого парка и системе автоматического полива (каждые два часа). Это жгло Морти глаза под солнечными очками, скреблось под короткострижеными ногтями и дышало перегаром в затылок. Этого было так много, так катастрофически много, что Морти зажмурился посильнее, подождав, пока его тело тряхнет несколько раз, а на глазах выступят так упорно сдерживаемые слезы: не слишком много, несколько капель. Морти был переполнен, но всего на несколько капель - жить можно. Сейчас начнет. Сухая Рикова ладонь опустилась на лоб, запретив открываться и так изо всех сил зажмуренным глазам, уставшим и видевшим явно слишком много дерьма. Рик больше его не сотрет: не ребенок уже. Не то чтобы он перестал жалеть юношу, просто все пробудившиеся знают одно неприложное правило: не возвращать взрослых в "матрицу". Переиграть не получится, и киборг взвешивает каждый шаг, каждое движение, прежде чем наклониться и накрыть рот парня своим. Глаза пекут от слез, язык жжет от чужого алкоголя, а трава короткими сухими стеблями, спрятанными под мягкой зеленью, врезается в затылок, побритый под единичку. Морти, возможно, даже спросил бы, почему так остро всем органам восприятия, но ответ ему и так известен: потому что никогда до этого он ими по-настоящему не чувствовал.