Самый живой

"Морти, есть дело." Рик вваливается в его пыльную затхлую комнату, хранящую в себе запах неотмытой крови и сигарет, непрошеным беззвучным ураганом. Сегодня - через дверь, и кто знает, как надолго. У Морти приятно вибрирует внутри только от одной этой фразы, а больше и не надо. Вечер бьётся под окнами ранней темнотой, жидкой и зябкой, когда Рик грубо - почти нежно - вытаскивает Морти из-под одеяла, хватая предплечье цепкими, как металлический крюк-кошка, пальцами. И такими же стальными. Морти, как и всегда, покупается на обманчивую теплоту, только через секунды вспоминая, что тело учёного - аугментированный титаном и "железом" полуфабрикат, и он даже не хочет знать, на сколько процентов. На сколько процентов ему далеко до Рика, на сколько процентов тот уже не человек, а может - и в последнее время это чувствуется острее всего - никогда им и не был. Насколько они на самом деле противоположны. В такие вечера, как этот, о таком думать не хочется. В такие вечера, зябкие и промозглые, они летят через портал долгих несколько секунд, утопая в едкой зелени, а на выходе их уже поджидает очередная, неприглядная или вполне безобидная, давно забытая кем-то тайна. И совсем-совсем не место думать о том, что не успел переодеть пижамные штаны, светлые и с "облачным" принтом, или что руки напарника до того нечеловечески-жёсткие, что от этой жёсткости делается по-человечески дурно, совсем по-настоящему на доли секунды, с подступающим чувством тошноты и эффектом зловещей долины, ползущим где-то между лопаток. Портал выплёвывает их на старый, проросший зеленью во всех своих внутренних полостях и почти без "окон", чтобы не было страшно случайно упасть в чёрную пустоту, космический корабль, замшелый давно и во всех смыслах. Рик сплёвывает на пол и жестом приглашает Морти следовать за ним, бесшумно продвигаясь вглубь зелёных зарослей. • Чем дальше по бесконечным нешироким коридорам - тем больше света начинал улавливать его зрачок. Морти замечал, как некоторые листья, крохотные и словно нанизанные на держащие их тонкие веточки, закрывались и съёживались от лёгких случайных прикосновений, словно делали так всегда и по привычке. Странное место. Он ступал босыми ступнями по мшистому ковру, рассматривая темно-зелёные и фиолетовые листья всевозможных форм и размеров, от острых, крупных и словно вырезанных в собственной мясистой плоти - до крохотных и округлых, тонких и светлых, где-то почти совсем под ногами. Лианы свисали с густо заплетённых стен и тёмного потолка, лампы на котором, казалось, не горели уже очень давно - и словно бы совсем не источали опасности. По крайней мере, учёный шёл впереди с расправленной широкой спиной, обтянутой, как дополнительной, не до конца полинявшей кожей - серо-голубой водолазкой с растянутым горлом, шёл и не уклонялся от едва заметно тянущихся к теплу рук светлых побегов и усиков. "Он тут уже всё проверил," - догадался Морти. Они подходили в какому-то источнику света, скрывавшемуся в переплетеньи узких коридоров. Свет оттуда, белый и приятно искусственный, какие бывают только ночью в зимних садах, тонкими паутинками тянулся по извилистым, то и дело изгибавшимся под прямыми углами коридорам, отражаясь от плотных тёмных листьев с почти зеркальной поверхностью. У Морти не было карты, но он чувствовал, как они продвигаются вперёд, ближе к месту назначения. Воздух становился всё менее затхлым, а лишайники и трудноопознаваемого вида грибницы на стенах сменялись роскошными зелёными мхами, мягкими пористыми губками то и дело проглядывающими из-под листьев, корней, одеревеневших старых лиан и приятно встречающими ступню девственно-мягкой ковровой твердью. Здесь уже не было ощущения, что эти пространства кем-то брошены. Скорее - никогда и не были заселены, а если и были - то ненадолго и по ошибке, и природа нехотя уступила, но лишь на столетие или два. Выдернул Морти из размышлений о психологическом воздействии на разум ландшафтного дизайна Рик, оповестивший коротким "почти пришли". В этот вечер он был непривычно молчалив, хотя и сам Морти не спешил пускаться в шумные обсуждения мирского, и всё гадал, совпадение ли это субъективных состояний или влияние места. Так и не придя ни к какому выводу за наличием слишком многих переменных, он вынырнул из клубка белых глистообразных мыслей, неловко ткнувшись носом в спину учёному. Выглянув из-за него, Морти обнаружил впереди небольшое, похожее на старую лабораторию пространство, залитое белым светом, раскинувшееся во все стороны и внутрь самого себя множеством гибких побегов, больше зелёных, чем фиолетовых. Некоторые листья, просвечиваясь у самых ламп, казались отчаянно салатовыми - но не той, земной желтоватой салатовости, а почти холодной, светло-зелёной. Успокаивающей. Может, всё из-за света. Потоки кондиционированного воздуха приятно холодили стопы и словно пытались забраться под длинные штанины, но лишь едва задевали невесомыми пальцами лодыжки. Пока Морти осматривался, не решаясь ближе подходить к увитым гибкой зеленью белым лампам, большим и на уровне его глаз, Рик уже вскрыл какие-то металлические ящики - некогда очень белые, а теперь желтовато-ржавые и со следами чьих-то воздушных корней, оставляемых такими лианами, как плющ, словно отпечатки лап очень медленного и таинственного зверя - и теперь увлечённо копался в них, водрузив прямо на заплетённый медицинский стол. Морти отчаянно продолжало казаться, что всё это просто очень странный, немного даже вычурный для его подсознания сон в духе дестких сказок, где таинственный молчаливый волшебник похищает маленького мальчика или девочку прямо из их постели, утаскивая в странные, но непременно завораживающие места и даря под конец путешествия волшебные камни, которые те на утро, уже совсем поверив, что это был сон, находят под подушкой или зажатыми в кулачке. Морти даже не удивился бы, выуди Рик из этого ящика мерцающие кристаллы, переливающиеся на свету опалами и гранёными рубинами. Но у его волшебника была седая голова и серая мораль. Он был худощав и сух, много пил, матерился, как сапожник и сыпал научными терминами так, будто Морти сиюсекундно мог гуглить эту тарабарщину, не теряя нити разговора. А иногда, совсем обезумевший или пьяный, он мог вложить в руки Морти оружие и велеть стрелять. И Морти думает, что - а может, так на самом деле и ведут себя все волшебники. Все, которые хоть сколько-нибудь чего-то стоят, все эти настоящие и несчастные не-шарлатаны, видившие чудеса Вселенной и заплатившие ей за это. Может, детский мозг, податливый и нежный до отчаянной резкости мира, просто вырезает такие моменты, замыливая действительность, как на плёночных фото начала нулевых? Может быть даже, у всех таких вот детей из сказок и легенд на самом деле был свой Рик? Морти подходит ближе, тихо ступая по мягкому, хорошо освещённому ковру из мха и старых гнилых листьев, и заглядывает сначала в высокий металлический ящик, едва ли обещающий все тайны Вселенной, а затем - и в светло-серые глаза учёного, где зрачки от яркого света сузились до двух цепких точек, нечитаемо-острых и немного усталых. В радужках отражаются, плескаясь невероятными сказочными переливами, тёмные опалы. •