Переменная облачность

Несмотря на позднее время, сна не было ни в одном глазу. Безрезультатно провертевшись около часа, Майский раздраженно уселся на диване, с тоской покосившись на дверь гостиной. Неожиданно сильно захотелось курить, но для этого нужно было или выйти на балкон, который находился в соседней комнате, или пробираться на лестничную клетку, рискуя в обоих случаях разбудить хозяйку. Сергей вспомнил, как три вечера подряд, уезжая из конторы, заставал начальницу сидящей в кабинете над бумагами, и вздохнул. Определенно, с этим долбаным маньяком спокойный сон им всем в ближайшее время не светит… Прерывая невеселые размышления, завибрировал на столике телефон. Женька, дерганая и усталая, набросилась сходу.       — Майский, ты дома ночевать вообще собираешься? Сергей тихо охнул, стукнув себя рукой по лбу. Надо же, так закрутился, что даже забыл позвонить и сказать, что домой не приедет! Вернее, не совсем забыл: когда вез в ФЭС очередного злодея, по пути пытался дозвониться до Жени, но механический голос в трубке все время твердил о недоступности абонента. Решив перезвонить позже, Майский занялся текучкой, и все остальное напрочь вылетело из головы…       — Солнышко, ну извини, — забубнил виновато, — я ж тебе говорил, что у нас сейчас на службе непростая ситуация…       — А я не понимаю, почему какие-то непростые ситуации должен решать именно ты! — повысила голос Евгения. — У вас там что, кроме тебя вообще никто не работает? Сергей, ничего не ответив на этот риторический вопрос, поудобнее развалился на диване — возмущаться по поводу его работы Женька могла часами.       — Это ни в какие ворота, Майский! — судя по тому, что Женя уже дважды назвала его по фамилии, раздражение достигло критической точки. — Ладно я, понимаю, что твою единственную любимую женщину, то есть работу, мне не переплюнуть, но хотя бы о дочери подумай! Ради ребенка хотя бы вспоминай иногда, что у тебя есть свой дом! — и на этой оптимистичной ноте Евгения сбросила вызов. Майский с тоской посмотрел на замолчавший телефон, но перезванивать не стал. Если Женька не в духе, ничего путного из этого не выйдет — в лучшем случае она просто не ответит, в худшем все обернется маленьким семейным скандалом. И ведь это они еще не женаты… Да ко всему прочему, ее жутко раздражает, что он так много времени проводит со своей начальницей — чем-то Галя очень сильно Женьке не понравилась. Хотя Сергей не мог и представить что-нибудь более нелепое, чем ревность к Рогозиной — после стольких-то лет дружбы, помноженных на нерушимые принципы полковника и железную субординацию. Хотя… Галя всегда была такой. Даже там, под алым небом войны…

***

За год войны человека можно узнать лучше, чем за десять лет дружбы в мирное время. Война — увеличительное стекло или, скорее, кривое зеркало — то, что раньше казалось значительным, важным, здесь утрачивает свой смысл; а какая-то мелочь может иметь цену жизни… Последний патрон; единственный кусок хлеба; фляжка воды на всех; сорвавшийся с горы камешек под неловким движением; минута до прибытия медицинского вертолета… Никогда не знаешь, какой пустяк решит за тебя сегодня — жить или умереть. И люди там виделись словно под микроскопом. Все достоинства, все недостатки увеличивались в геометрической прогрессии, разрастались до максимума. Если струсил сегодня — завтра предаст. Если смелость — то на грани смерти, безумия, подвига. Все неважное, наносное, вся шелуха рассыпалась под горным ветром — и оставалось лишь самое главное. Настоящее. Никаких полутонов, полумер — да или нет, свой или враг, жизнь или смерть. И эта худенькая высокая женщина с неизменными тенями под пронзительно-синими глазами была точно такой же. Без компромиссов, слабостей и сомнений — свинец, кремень, сталь, несокрушимость, железная правота. Он помнил, как наблюдал за тем, как практически под открытым небом она оперировала парня-боевика — совсем молоденького сопляка, из мести за своих положившего половину отряда.       — Да и хрен бы с ним, возиться еще с этой сволочью! — высказался в сердцах Сергей, глядя на кровавые разводы на камуфляже. Полчаса назад у него на руках умер его лучший друг, с которым пережили столько ожесточенных боев — только затем, чтобы Генка погиб от пули обезумевшего фанатика, не дожив нескольких дней до приказа о награждении…       — Я врач, Майский, — не дрогнув, ответила Галя. — Мой долг — лечить. Неважно кого. Как всегда четко, твердо, бескомпромиссно. Как всегда — по велению принципов. Никогда никак иначе. Иначе — это была бы уже не Рогозина.

***

Рано или поздно, но им всем пришлось пройти через руки (или правильнее сказать — скальпель) военного хирурга Рогозиной. Пулевые, ножевые, осколочные; навылет и по касательной; совсем несерьезные «царапины» и смертельные ранения… Было всякое. Кого-то вытаскивали, кого-то… Не получалось. Не хватало времени, нужных лекарств, банально — везения… Но тогда, скорчившись на операционном столе, он не мог думать ни о каком везении — только о нестерпимой боли. В госпитале порой не хватало бинтов и спирта, что уж тут говорить об анестезии… Максимум — стакан водки, чтобы притупить ощущения. Оставалось только терпеть, сцепив зубы — заорать, желательно матом, при женщине было бы чересчур даже в подобных условиях.       — Ничего, Майский, мы тебя вытащим, еще и не таких вытаскивали, — голос Рогозиной сквозь багровую муть — как обычно уверенный, деловитый, спокойный. Никогда и ни в чем не сомневаться. Не колебаться. Делать что должен. Не поддаваться панике, страхам и слабостям. Быть выше всего человеческого. Быть тверже стали. Всегда и во всем. Закон выживания.