Лето, что никогда не закончится

      «Эти деревья словно монстры из теней: не успеешь оглянуться, а уже сожрали», — единственная более или менее адекватная мысль, что посетила голову Лави. И, словно прочитав её, внезапно налетел порыв ветра, обрывая уже начавшие желтеть листья и заставляя парня поёжиться не то от неожиданного холода, не то от страха. Да, а как вы думали — если парень, то ничего не боится? Нифига подобного! Конечно, не то чтобы рыжий прямо-таки боялся темноты, нет, он просто… Ай, ладно! Кого он обманывает? Хотя, как говорит его старик, у каждого страха есть свои истоки. Вот и у его детской фобии они должны быть. Может, он боится не самой темноты, а тех, кто, возможно, в ней обитает? Ну там… призраки, оборотни, вампиры, стоматологи, замректора Рувелье и прочая-прочая нечисть. Или это он сам себе это всё со скуки и выдумал? Да, точно! Так оно и было. И нет, ему не кажется, что улица, по которой он идёт, постепенно сужается в попытке расплющить его. Совершенно точно не кажется.       И ребёнок, одиноко сидящий на бордюре, ему тоже привиделся.       — Ага, а Земля плоская и Канда не натурал, — пробурчал себе под нос Лави.       Он, остановившись, немного поразмыслил и решил, что лучше уж пойти себе спокойненько домой, не влипая в передряги хотя бы на этот раз. Но тут плечи уткнувшегося в коленки ребёнка начали подрагивать, словно он плакал, однако капюшон на голове мешал разглядеть его (или её? Комплекция тела-то детская) лицо. Вдруг его хулиганы побили, а телефон отобрали? Или заблудилось дитятко, отбилось от старших и теперь не может найти дорогу домой? Он на секунду представил, как в образе рыцаря идёт и спасает ребёнка от обидчиков или приводит его домой, а там его ожидает куча благодарностей и вознаграждение. А потом окажется, что родители потеряшки — знаменитые на весь мир бизнесмены, а их сыно-дочь — единственный наследник семейного дела. Вот тогда он заживёт!..       Хотя эта реальность слишком нереальная, чтобы быть правдой. А вот ребёнок вполне себе материальный, раз не успел исчезнуть за то время, пока зеленоглазый предавался мечтаниям. Он даже, кажется, не заметил, что рядом кто-то находится, пока сам Лави не дал об этом знать, подойдя ближе. Он невесомо коснулся хрупкого плеча, привлекая к себе внимание и вполголоса, едва шевеля губами, спросил:       — Всё в порядке? Помощь не нужна?       Да-а-а-а… В его фантазиях эти фразы звучали пафосней, нежели то, что вышло в итоге.       — Д-да нет… Всё в порядке, спасибо за беспокойство.       Мальчишка (именно мальчишка, больше семнадцати студент бы ему не дал) стал спешно утирать рукавами чёрной толстовки глаза. В порядке, значит? Отчего же он тогда плакал? Вот уж точно не от счастливой жизни. Ветерок сбивает капюшон с головы парня, открывая Лави вид на бледное лицо, цвета стали глаза, один из которых пересекает неровный белый шрам и… абсолютно седые волосы. От корней до кончиков прядей. Таких простым окрашиванием не добиться.       Лави стоит как вкопанный. Взгляд не отводит от этого маленького заплаканного ангела. Не может поверить, что кто-то посмел обидеть этот чудный лучик луны. И ведь действительно: паренёк красив. Не так, как сам Лави, не так, как того требуют глянцевые журналы. Он словно состоит из тончайших шёлковых нитей или хрупчайшего хрусталя, который, если тронешь, рассыплется. Рыжий слова выдавить из себя не может, думает, что словами спугнёт это прекрасное видение.       А сам седовласый юноша, видимо, трактует оцепенение прохожего по-другому. Он, словно испугавшись, быстро накидывает капюшон обратно на голову и на грани слуха шепчет:       — И-извините. Мне пора.       Спешно поднимается и пытается уйти, но реакция Лави намного быстрее. Он хватает парнишку за рукав кофты и тянет, заставляя обернуться. Перекладывает обе руки на плечи и немного наклоняется, чтобы их глаза были на одном уровне. Прекрасные очи его прекрасного вынужденного собеседника распахиваются, выдавая удивление их владельца. В них мелькает непонятный рыжему страх. Лави раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но мальчик зажмуривает глаза и сжимается весь, словно готовый к удару с его стороны. Боже, как же с ним обращались в семье? Взгляд цепляется за едва заметный в темноте улицы синяк на правой скуле, и ответ напрашивается сам собой: не очень хорошо, раз опекуны посмели ударить его и, видимо, не один и не два раза.       — Послушай, — Лави старается как можно сильнее смягчить голос. Парень приоткрывает один глаз и немного расслабляется, поняв, что на этот раз бить его не будут. — Я не хочу тебе зла, не хочу тебя обидеть или ранить. Просто хочу помочь. Веришь мне?       Лави для большей убедительности отпускает плечи юноши и отступает на один шажок. Показывает, что действительно не хочет навредить. В голове некстати всплывают воспоминания о том, что примерно так же он действовал с Кандой Юу. Этот нелюдимый ворчун перевёлся в среднюю школу, где учился рыжий. Эталон цундере, грубиян со всеми, особенно с некоторыми приставучими зеленоглазыми субъектами, он не сразу прочувствовал, что от Лави так просто не отделаться. А когда понял это, было уже поздно: наглый нарушитель личного пространства попал прямо в коротенький список друзей Канды. А носить звание лучшего друга этого японца очень престижно. Из какой задницы Юу его только не вытаскивал! Да даже одно его имя имело сильный вес в обществе. Правда, расплата за подобную помощь была непомерно велика — от оплаты порции собы до работы грушей для битья. Один раз Лави даже в больницу загремел с переломом. Из-за чего темноволосый так разозлился, было непонятно. Но постепенно ярость сменялась снисхождением, мол, что с этого придурка взять? Видимо, его много раз роняли в детстве, вот таким идиотом и вышел. А перепалки из серьёзных стали шуточными. У Канды в крови играл охотничий азарт, и историк этому не препятствовал, послушно подставляясь под удары. Но рука у японца тяжёлая, словно стальная! А когда они и в один универ поступили… Лави стал приставать с удвоенной силой. Как только выдавалась свободная минутка, он спускался на этаж математиков, коим являлся синеглазый, и докапывался к нему, словно мамочка к явно нетрезвому сынку, косящему под адекватного. Он, что естественно, тоже в долгу не оставался: вскоре после завязки этого спектакля шла кульминация (чаще всего драка, реже — битва под названием «кто кого обиднее оскорбит», и единичные случаи, когда этот шальной дуэт устраивал показательные выступления с чтением поэм наизусть и переделанными на новый лад стихотворными строчками), а за ней — развязка в виде звонка на пару, внезапно заглянувшего на этаж Рувелье или Линали, которая раздавала им подзатыльники и ждала, пока парни извинятся друг перед другом. А когда дружное «Прости» всё же звучало, все расходились с миром по аудиториям. Правда, вся эта ситуация повторялась из раза в раз. Студенты иногда сами порядком уставали, и тогда дело ограничивалось ленивыми переругиваниями в адрес оппонента. Но невзирая на это Канда мог всегда спросить совета у Лави, а тот никогда не отказывал ему.       Вот такая странная у них дружба.       Мальчик, всё же сдавшись под пристальным взглядом изумрудных глаз, неуверенно кивает. Лави удовлетворительно хлопает в ладоши.       — Тогда не против ли ты пройтись со мной? Обещаю, ничего странного делать не буду, — сказал он, а про себя добавил: «Наверное».       Парень внимательно изучает лицо рыжего, словно ищет какой-нибудь подвох, но не находит в его словах ни капли неискренности и выдаёт тихое «Да». Но, опомнившись, спрашивает:       — А куда мы пойдём?       На что получает незамедлительный ответ, будто историк только и ждал этого вопроса:       — Конечно же, в ближайший переулок, где я тебя раздену и изнасилую, а после обворую, — но после он понимает, какую глупость сморозил, только получив расположение мальчишки, и немедленно исправляется: — Шутка. Тут недалеко есть выход к морю. Ты знал?       Собеседник его отрицательно мотает головой.       — Нет, я всю дорогу сюда проспал. А это правда?       В серых глазах Лави видит детский восторг. Такой чистый и невинный ребёнок почему-то выглядит намного старше самого парня, но при этом радуется таким глупым вещам, как скопище солёной холодной воды в одной большой луже, именуемой морем. Как вы понимаете, рыжий воду никогда не любил. Наверное, потому что в детстве, когда ему было лет семь, они всей семьёй ездили к океану, и забравшийся слишком далеко на надувном матрасе Лави навернулся и пошёл на дно, запаниковав. Повезло ещё, что старший брат подоспел вовремя. Его тогда еле откачали, а мама ещё целую неделю не расставалась с бутыльком валерьянки. После этого случая мальчик навсегда зарёкся заходить в воду дальше, чем по колено.       — Угу, — перестав ловить вьетнамские флешбеки в детство, выдавил из себя Лави и для большей убедительности (хотя какая ещё убедительность, когда ребёнок поверит каждому его слову) добавил: — Чистая правда. Ну так что, идём?       Он протянул мальцу правую руку, предлагая за неё взяться, чтобы не отстать. Седовласый сначала посмотрел на ладонь, как на какое-то чудо, после помотал головой и взялся за неё. Лави, вместо кожи руки нащупав что-то мягкое и напоминающее ткань, удивился. Но после вспомнил о словах однокурсников и решил пока не доставать юношу расспросами на наверняка болезненную тему. Неужели это и зовётся чувством такта? О боже, впервые он заботится о моральном состоянии совершенно незнакомого человека (да и вообще живого создания). Был бы здесь Канда, он бы отпустил язвительный комментарий о том, что «Да неужели?! Одноклеточные способны эволюционировать?! Возрадуйся, ибо ты только что вырос в моих глазах!» Что-то слишком часто он вспоминает этого ворчуна. Не к добру, ой не к добру.       Тем временем они успели свернуть в один проулок, тем самым срезав путь к побережью. Чувствуя тепло чужой руки, Лави совсем перестал обращать внимание на тьму вокруг. Он поставил себе цель: увидеть, как на грустном лице его нового знакомого появляется улыбка. И ради этой цели он готов даже пожертвовать такой дорогой вещью, как собственное время. Он прибавил шагу, зная, что море уже близко.       Во время этой своеобразной прогулки ни один из парней не проронил ни слова. Лави думал о своём, мальчишка, возможно, тоже. Он был настолько поглощён своими мыслями, что не заметил, как странный рыжеволосый резко остановился, а когда заметил, было слишком поздно. Не успев затормозить, он врезался своим телом в чужую спину. Лави от неожиданности вздрогнул, обернулся, наткнулся на виноватый взгляд и неожиданно тихо рассмеялся. Под аккомпанемент непонимающей мордашки сероглазого он, упёршись руками в колени, содрогался в беззвучном хохоте. В голове витала лишь одна глупая мысль: «Ну я прямо как на первом свидании, ей-богу». Успокоившись, он поднялся и, раскинув руки в стороны, отошёл из прохода, торжественно произнеся:       — Дамы и господин, вашему взору представляется великое и неповторимое море! Прошу любить и жаловать!       Сказать, что мальчишка был шокирован, — ничего не сказать. Конечно, ведь его глаза увидели то, чего, возможно, никогда не видели. Широкая береговая полоса жёлтого песка вперемешку с мелкими ракушками, находившаяся в паре метров от них, постепенно переходила в гальку. На неё мирно и даже плавно наседали слабые волны, создавая приятный шум в ушах. Ни противных чаек, ни бродячих животных, ни, тем более, людей. Тёмно-синее небо с тысячами звёзд и одинокой луной отражались на поверхности воды, края которой не было видно.       — Это… так… красиво, — губы седовласого сложились в лёгкую улыбку. Кажется, в уголках его глаз появились слёзы.       — Да, ты прав, — вынужден был согласиться рыжий. Действительно, есть в ночном море какая-то загадочная сила.       Немного подумав, он добавляет:       — Хочешь пройтись? — а сам, присев, уже снимает свои кроссовки и носки.       Мальчик в который раз одаряет его макушку недоверчивым взглядом (Лави, видимо, уже затылком такое различает), но всё же кивает и повторяет действия студента, после взяв обувь левой рукой и направившись к берегу вслед за ним.       Тёплые камушки, сглаженные водой и нагретые за день, приятно массируют лодыжки; волны, то прибивающиеся к берегу, то отходящие от него, ласкают кожу; луна мягко освещает их путь. Плечи расправлены, голова немного опущена, одна рука в кармане бриджей, во второй — немного потрёпанные красные кроссовки. Улыбка из привычной яркой превратилась в нежную и едва заметную, но настоящую. Лави давно не чувствовал себя так спокойно, как сейчас. Переведя взгляд на своего спутника, он отметил его похожее состояние. Вопрос сам собой слетел с губ:       — Откуда у тебя этот шрам? — и рыжий прикусил свой язык.       Придурок!.. И вот почему не спросить о погоде, возрасте, увлечениях, друзьях или долгах по учёбе?! Обязательно надо задевать больные темы! Вот уж точно язык без костей! Дурная твоя башка! А ведь каким милым ребёнком был! Все соседи и знакомые семьи диву давались: какой же вежливый мальчик рос! А что стало с ним? Ух, позорище!       — Детская травма, — внезапно подал голос мальчик, словно только этого вопроса он и ждал. — Семья попала в аварию, осколок стекла задел глаз. Врачи говорили, повезло, что хоть глазное яблоко цело осталось. Но в итоге видеть им я нем могу: ослеп.       — Погоди, а разве при слепоте цвет глаз не должен изменяться? — Лави вновь проклял свой длинный язык и природное любопытство. Ему и так оказали честь и ответили на душещипательный вопрос, так зачем ковыряться в этих ранах?       Парень, проявляя верх терпеливости и идиотоустойчивости, вновь ответил, пожав плечами:       — Линзы. Если присмотреться, можно увидеть, что правый глаз темнее левого.       — Угу. Послушай, извини, что заставляю, но можешь рассказать мне об аварии? — Лави спешно добавляет: — Если не хочешь, заставлять не буду.       — Да нет, ничего страшного, всё равно давно это было. Не помню точно, когда, мне лет шесть-семь было, может, восемь, — он пнул камушек, опустив голову, так что теперь волосы скрыли его лицо от чужого взгляда. — Ехали с семьёй с отдыха: я, мама, папа и сестра младшая, Джулия. Было темно, лил дождь, да и дорога неровная была. Мы с мелкой о чём-то болтали, мама спала, а отец вёл машину. Я тогда отвлёкся на секунду, а всё произошло именно в этот момент. Пьяный водитель прочного джипа против плохо видящего отца в подержанной машине. Результат очевиден. Медики пытались внушить мне, что всё произошло быстро и безболезненно, что они ничего не почувствовали, но я не верил. Машину сильно задело, отец не справился с управлением, мы пару раз перевернулись и съехали с трассы, врезались в дерево. Я на пару минут потерял сознание, а когда очнулся — напротив меня сидела Джули, из её шеи хлестала кровь, глаза были широко распахнуты, она плакала, — сероглазый обнял себя рукой, мелко подрагивая.       Лави хотел остановить его, но юноша быстро успокоился сам. Он вдохнул поглубже и продолжил терзать себя воспоминаниями:       — А я легко отделался: всего два перелома и частичная потеря зрения. Хотя я предпочёл бы уйти вслед за семьёй. А врач, оперирующий меня, знаешь, что сказал? Что, мол, любит меня Бог, раз я выжил-таки, — непонятная ирония проскользнула в его словах. — Любит, как же. Если бы любил, то знал бы, что ради семьи я на всё готов, и спас бы их, а не меня. Мама, она… ребёнка ждала… восьмой месяц… мальчик. Мы его хотели Робином назвать, а тут…       Не сдержался, заплакал. Тихо и для прохожего совершенно незаметно. Так плачут только тогда, когда уже смирились с потерей. Первый всхлип, второй… Третьего не было: его подавили скрипнувшие зубы. Видно, что мальчик считает их слабостью или не хочет перекладывать свои проблемы на Лави. Он зол сам на себя. На своё бессилие. «На весь мир», — подумалось рыжему. Он сделал шаг к юноше и обнял его так нежно, как только мог. Положил подбородок на седую макушку и тихо-тихо прошептал:       — Слёзы — это нормально. Плакать можно, когда грустно или радостно, когда больно или хорошо. Слёзы делают тебя живым, эмоции — человеком. Плачь, если хочешь. А если для тебя это слабость, то я никому не скажу о ней.       Прикрыл глаза, вслушиваясь в возобновившиеся рыдания сгустка боли, что находился в его руках. Мальчишка уткнулся носом чуть ниже ключиц, его руки сами собой схватились за футболку, нещадно комкая её. Лави чувствует, как дрожит его тело, как намокает ткань в районе груди. Но ему плевать. Перед ним открылся тот, кто потерял всё: дом, семью, понимание окружающих. Кто даже плакать себе не позволял. Он доверил ему самое сокровенное — свою память и боль. И Лави разделит её с ним, как бы тот ни противился.       Он не помнил, сколько они так простояли: мальчик, ищущий опору и поддержку, и он сам, желающий помочь ему. Может, полчаса, час, два. А может, и вовсе минуту. Но даже если и так, это была лучшая минута его жизни. Безумно хотелось утащить юношу в свою берлогу и отобнимать и закомфортить до смерти — правила приличия не позволяли. «Как говорится, на первом свидании — знакомство, на втором — поцелуй, а на третьем можно и в постель», — подумалось ему. И тут же захотелось оторвать свою голову и выбросить её куда подальше. О чём он вообще думает?! Правду говорят: испортился ребёнок.       Седовласый тем временем уже успел успокоиться и только нервно вбирал воздух в лёгкие. Хватка на футболке ослабла, руки опустились и слегка оттолкнули рыжего. Тот всё понял и отошёл на полшага. Рука в перчатке утёрла покрасневшие от слёз глаза. Мальчик в последний раз шмыгнул носом, после чего произнёс:       — Это… простите, что… — но тут же был перебит:       — Только не надо извиняться. Я из благородных побуждений решил бескорыстно помочь, а не извинения слушать! И не стоит так уважительно обращаться, я ненамного уж и старше!       Его собеседник замер в оцепенении, но спустя пару мгновений неожиданно усмехнулся. На вопросительный взгляд он пояснил:       — Ты странный. Впервые кто-то такое мне говорит.       Лави обиженно нахмурился и фыркнул:       — Ой, посмотрите, кто заговорил!       — Ладно, я всё понял, ты не странный, ты слегка… мгм… шизанутый! Вот!       Зеленоглазый аж запыхтел от возмущения. Чтоб его, мастера стёба, да так надурить!.. Уму непостижимо!       — Ах ты ж… Мелкий засранец!       Кулак слегка ударил по седой голове, ероша волосы на ней. Юноша отбрыкивался, как мог, но кто сказал, что от этого клеща-историка можно так легко отделаться? Вцепится всеми лапками и не отпустит, пока не признаешь его победу. Или не позовёшь его деда: у него дихлофос всегда с собой. А тут не хочется ни того, ни другого. И приходится терпеть, вяло отбрыкиваясь больше для проформы, чем всерьёз. Но и Лави не дурак (хотя похож, даже очень): знает, когда нужно остановиться. Одной рукой приобнимая парня за плечи, второй он достаёт телефон из заднего кармана джинсов. Ноль один один и семь. Да уж, поздновато он сегодня домой придёт. Как бы старика своего не разбудить слоновьим топотом. А то он может и по голове надавать. Пятитомным сборником поэм.       Он мягко отстранился и глянул в чистые серые глаза. Еле заставил себя сказать следующее:       — Наверно, нам пора прощаться.       Мальчик нехотя ответил:       — Да, ты прав.       — Кстати, мы ведь даже имён друг друга не знаем. Некрасиво как-то получается.       — Ты только это заметил? — изящно выгнутая бровь как нельзя кстати описывала разочарование в умственном развитии студента. — Очень наблюдательно.       — Пф, а сам-то, — явно намекая на недавнее, ответил старший.       — А я всё никак от шока от встречи с тобой не мог отойти. И представить только: за бедным мальчиком-сироткой прискакал рыцарь на белом коне! — ничем не прикрытый наглый сарказм.       — И что за язва мне попалась, — пробормотал Лави, принимая своё поражение в этой словесной битве. — Но, может, всё же познакомимся?       Мальчик нахмурено кивнул, но начинать явно не спешил. Поэтому рыжий решил начать первым:       — Я Лави Хибан (ударение на и), двадцать лет. Второй курс исторического факультета. Люблю вечеринки и читать, не люблю скуку и когда меня будят. Надеюсь на сотрудничество!       — Аллен Уолкер. Семнадцать лет, старшеклассник. Люблю поесть и тишину, не люблю ложь и идиотов. Приятно познакомиться. А теперь мне пора. Увидимся, Лави!       Аллен (рыжий ещё долго будет повторять это имя) спешно обернулся и побежал обратно к месту встречи. Хе-хе. Он думал, что наблюдательный историк не заметит его пылающего лица и ушей? Какой наи-ивный. И милый в этой своей наивности. Хибан успел лишь крикнуть ему вдогонку:       — Завтра у выхода к морю! — в надежде, что его всё-таки услышат, а после чего больше для себя добавил: — Аллен.