Спустя несколько месяцев.
Утро.
Покои Фарьи Султан.
Темноволосая албанка сидела на своей кровати, держа на руках новорожденного мальчика и взволнованно поглядывая на его также едва появившихся брата и сестру, лежащих в маленьких колыбельках рядом с кроватью. — Надеюсь, Сулейман выберет ей страшное наказание за гибель вашего невинного старшего братика, — прошептала бывшая Валерия. — За вашу же судьбу не волнуйтесь, ведь я сумею вас защитить и от дворцовых интриганок, и от треклятых соперников, и от страшных законов, и от свадьбы с нелюбимым человеком, что здесь практика распространенная, — Проговаривая последнюю фразу, Фарья смотрела на голубоглазую девочку, которая была точной копией матери новоявленной Султанши в младенчестве. Мальчики же походили на их отца: волосы, цвет которых нельзя назвать ни светлым, ни темным, и уже смелые, смотрящие куда-то вдаль глаза. Правда, тот ребенок, которого Фарья Султан сейчас держала на руках, был, что уже на данный час было ясно, куда более плаксивым и раздражительным, чем его брат. Этот Шехзаде родился на час раньше, чем его близнец, и по правилам дворца считался теперь в полной мере старшим из двух братьев, что несомненно имело значение: в случае смерти всех Шехзаде кроме двух близнецов он должен был быть объявлен главным наследником. Видимо, в том и была причина того, что на руках, даже сейчас охраняя младенца пуще остальных своих детей, Фарья держала именно его, а не его младшего брата или юную госпожу — девочку, о рождении которой мечтала Валерия до того, как оказалась в гареме и изведала законы Империи. Албанка боялась. Очень боялась. Она видела, какими глазами на нее и ее детей смотрели члены Династии во время процедуры имянаречения новорожденных. Видела, как Эйдже с Эстер безмолвно клялись убить госпожу и ее тройняшек, Айгюль представляла тугие веревки на шеях соперников ее сына, а Махинбану, которой тоже скоро было рожать, скоро становиться матерью, улыбчиво и также молча молилась о смерти маленьких Шехзаде. Лишь Айше Хафса вместе с Айпери и, что самое интересное, Махидевран сохраняли абсолютное спокойствие с некоторыми вспышками радости, которые казались искренними, — бывшая подруга Валерии даже сказала ей, что очень довольна тем, что удача повернулась лицом к сопернице, даровав ей утешение в лице сразу троих детей. Фарье было странно поведение весенней розы, и она не смогла поверить в чистоту намерений девушки, но решила на нее понадеяться. А зря. Гюльбахар действительно считала чем-то правильным и хорошим случившееся, это так, но теперь ей было вполне ясно, что чужое «хорошо» здесь часто будет являться ее «хуже некуда», почему и не видела в рождении соперников ее сына ни капли замечательного, не собираясь просто брать и мириться с этим фактом. — Я чуть не умерла, когда мне стало известно, что Принцессы вынудили их родителей оставить их во вражеской стране еще на пару лет... Превосходно, что сейчас их абсолютно точно вышлют, — одну может даже и казнят! Остались бы Эстер с Хауной здесь, над вами бы такие черные тучи повисли, что страшной напасти было бы не миновать, — расслабленно, но в то же время слегка волнительно вздыхала Фарья: вдруг старшенькая все же сможет оправдаться?.. Кстати, они действительно вынудили. Вернее Эстер, которая была в курсе еще одной тайны ее матери благодаря Эйдже. Так она смогла остаться во Дворце, продолжая бороться, вместе с союзницей в лице ненавистной сестры, а также избавить Хафсу Султан от хлопот, которые могли бы возникнуть в случае отъезда Айгюль, из-за истории с завещанием — жаль, что совсем не надолго... Двери в покои распахнулись, и в них вошел Шехзаде Сулейман, выглядевший обеспокоенным. — Шехзаде! — воскликнула Фарья, приподнимаясь с кровати. — Надеюсь, Вы уже наказали преступницу. — Эстер будет сослана и извинится перед тобой. Я отправлю ее на родину вместе с младшей сестрой, — неуверенно ответил Сулейман, следом неслышно произнеся: — В целом, время уже пришло. Мы долго прожили в одном Дворце, народ должен был поверить... — Уедет в шикарный английский дворец?! За это отвратительное злодеяние?! — не сдержавшись, вскрикнула Султанша. В глубине души ей было ясно, что Принцессу иначе не накажут, но она все же надеялась совсем на иное. — Она очень хотела жить в Манисе, так что для нее это будет худшим наказанием, — не соврав, уже более твердо проговорил Сулейман. — Неужели Вы не поверили в ее вину до конца?! Я же собрала все доказательства! — продолжала кричать расстроенная Фарья, периодически вскакивая с кровати. Почему тварь, лишившая жизни ее малыша, на поиски доказательств чего наложница потратила больше года, вообще, по ее мнению, не понесет наказание?! Неужели в это мире действительно совсем нет справедливости? Наследник вздохнул, чувствуя себя абсолютно запутавшимся, идущим ко дну.Вчера днем.
— Шехзаде, мне нужно поговорить с Вами наедине, — попросила, когда имянаречение уже было окончено, и из покоев албанки начали выходить члены правящего рода, Фарья, далеко не уверенная в том, что это дело не замнут, а в ее самые настоящие доказательство поверят — речь же идет о принцессе Англии. Когда Наследник и его фаворитка вместе с детьми остались в покоях одни, настороженно вопросил: — О чем ты хотела поговорить со мной, Фарья? — Мне известно, кто убил нашего с тобой первого ребенка, — решительно выдохнула Валерия. Брови Сулеймана поползли вверх. — Как ты помнишь, одну из ступенек тогда подпилили, что было совершенно точно ясно по порезу в том месте, которым она была прикреплена к другим частям лестницы, — Шехзаде кивнул. Его давно ушедший гнев вернулся, руки сжались в кулаки. Он хотел поскорее услышать имя виновного, которое доселе никому не было ведомо по той причине, что полноценное расследование из-за того, что в тот отрезок времени во Дворце было много иных насущных проблем, чтобы лично вырвать ему сердце. — Я очень долго искала улики, — продолжала тем временем Султанша. — Сначала я обнаружила в той злосчастной отвалившейся ступеньке, которую мне дали рассмотреть, в прорезе, который явно образовался тогда, когда рука пилившего соскочила, сделав порез неровным и с неким узким выемом, исходящим от него, кусок ткани. Он не мог оказаться там раньше того, как был сделан порез, ведь тогда выема еще не было, и позже того момента, но раньше моего падения с лестницы — наступи кто-либо на ступеньку до меня, он бы тоже упал, но такого не случалось. Наряд ли бы кто-то случайный сидел рядом со ступенькой или стоял, наклонившись к ней, так как ее подпилили ночью, когда девушки и Аги уже спали, и ночью же я упала, да и даже днем на лестнице редко сидят, а уж наклоняться к ступенькам всем тем более незачем. Я не всовывала в прорезь кусок ткани, но это мог сделать некто иной, кто трогал ступень после происшествия... Либо же — кусок ткани является частью одежды пилившего, причем скорее всего куском платья: рука соскочила, а следом и нога. Судя по расположению в выеме куска, такое вполне возможно... Я сразу же догадалась, какого платья это кусок, но решила никому ничего не говорить, чтобы не обвинять зря, — мало ли, эту личность подставили. Как я догадалась? О, это редкий для нашей страны материал, в гарем его не привозят, а одна из иностранок, постоянно здесь живущих, одежду такой ткани никогда не носит, что я успела заметить. В отличие от второй, — Наследник невольно ахнул. Что она такое говорит?.. Айгюль или Эстер?! Нет! Наверняка это ошибка или же ложь! Навряд ли бы кто-то из вышеназванных пошел на такое страшное преступление! Быть того не может!.. Правда же? — Я стала следить за той, которую подозревала, и вскоре из-за двери услышала ее разговор со служанкой, которую ей выделила Айше Хафса Султан. Валиде Султан всегда была дружна с... этой Принцессой, поэтому приказала служить ей одной из самых верных и честных служанок гарема, Хатун, которая здесь давно. Она журила Принцессу, страшно ликующую по поводу того, что она «наконец наказала эту дрянь за ущемленную гордость», но англичанка угрозами заставила ту Хатун молчать. Я многие месяцы искала подходы к рабыне, пытаясь заставить ее все рассказать, но она долго была непреклонна: Принцесса грозилась уничтожить ее семью... Вчера вечером я стала матерью Шехзаде и госпожи, утром же снова позвала Хатун к себе, убедив ее, что, являясь Султаншей, смогу ее защитить, если она поможет мне доказать вину Принцессы. Эта достопочтенная Хатун сейчас придет сюда, ступеньку тоже принесут, — Фарья жестом приказала своим рабыням действовать. Одна из них стала открывать сундук в покоях девушки, а две других вышли из покоев, собираясь пригласить в них свидетеля... свидетелей. — Мне ясно, что даже слов этой глубокоуважаемой Хатун и куска ткани Вам может быть мало, чтобы убедиться, поэтому я пригласила во Дворец семью этой женщины, получившую некоторое количество угроз от слуг Принцессы, а также одно письмо. Видно, она решилась написать его, так как была полностью уверенна в том, что они не использует его как доказательство, потому как она сумела их запугать. Эта семья — семья одного из Визирей Совета, Максуда Паши. Жена Паши Надийе Хатун почитаема народом, она занимается благотворительностью не первый год, кормя и давая кров обездоленным, строя школы, возводя мечети. Это семье ты должен поверить, учитывая наличие письма... Принцесса Эстер виновна в смерти нашего малыша, Шехзаде. Слова Фарьи прозвучали как гром среди ясного неба. Эстер! Как же так?! Разве такое возможно?.. Нет, пожалуйста, пусть это будет не она! Пусть это будет не женщина, с которой он в последнее время наверняка был больше, чем с кем бы то ни было! Пусть это не будет женщина, к которой он успел привязаться больше, чем к самому себе, не будет женщина, к которой он испытал действительно сильные чувства... ...Увы и ах, доказательства были неоспоримы, а Эстер была убийцей невинного ребенка. Растерянность и надежду Сулеймана сменил адский гнев. Он буквально выскочил из покоев своей наложницы и направился в покои английской принцессы. Почему ему на долю выпало провести столько месяцев вместе с самой настоящей тварью, скрывавшейся за маской жизнерадостной любительницы развлечений, сердце которой никогда не поддается мраку?!Покои Принцессы Эстер.
— Убийца! Как же я тебя ненавижу! — ворвался в покои Сулейман, потянувшийся к шее вскочившей с места и на несколько мгновений шокированной Эстер, до которой не так уж долго доходило, что наверняка было причиной гнева Шехзаде. Фарья уже давно смотрела на нее недобрыми глазами, стараясь держать приветливую улыбку... Все-таки ей стало что-то известно, и доказательства, раз Наследник ей поверил, она нашла. Где же Принцесса просчиталась? — Зачем ты сделала это, дрянь?! — Отойди от меня, — собрав волю в кулак, усмехнулась Эстер, до шеи которой так и не добралась рука Сулеймана, опустившаяся на полпути, но старший Шехзаде вовсе не собирался делать шаг назад и в прямом, и в переносном значении. — Я сказала, отошел от меня, — все также беззаботно, но уже чуть громче произнесла англичанка. — Зачем ты это сделала?! — заорал Сулейман. — Я не сделала, я попыталась, — спокойно улыбнулась Эстер. — Попыталась убить Фарью, но не очень-то удалось, — Старшая дочь Айше Хафса Султан наигранно обиженно надула губы, — Только отродье ее пострадало. Ах, как жалко, — протянула Принцесса, — что не все вышло... Хорошо, что мой гнев на эту Леру прошел сразу после случившегося с ней. Для Валерии хорошо, конечно. — Ты — монстр, — обезжизненно вздохнул Сулейман, глубоко ужасаясь, глядя на возлюбленную... теперь уже бывшую возлюбленную. — Скажи мне, зачем ты это сделала. — Когда мы гуляли во Дворцовом Саду после твоего возвращения из похода, — я тогда позвала тебя, чтобы повторить нашу первую встречу, ведь это был второй раз, когда мы находились наедине, — я спросила тебя, считаешь ли ты меня самой красивой девушкой из всех, которых ты видел. Ты же мне сказал, что твоя наложница Фарья Хатун красивее меня, и что именно за красоту ее ты выделяешь девушку среди остальных... Как видишь, тебе не стоило ущемлять ею мою гордость, — легко пожала плечами Эстер. — Каждый раз, когда я расстраиваюсь, кто-то умирает. Это факт общеизвестный. — Ты — монстр, — повторив, отшатнулся Сулейман. — Как я мог не замечать твою отвратительную натуру... В моих глазах ты была чудным, легким и любившим все прекрасное, приносящим радость созданием, обожавшим развлекаться и веселиться. Откуда такая чернота в твоей душе, Эстер? — безэмоционально выговорил Сулейман, из которого будто бы только что выпили все соки. Принцесса Англии задорно засмеялась: — Ты был прав в отношении меня, Сулейман, если тебя это успокоит. Я чудная, легкая. Люблю все прекрасное, а уничтожение ужасного — то есть такого, как эта девчонка, растоптавшая мою гордость, — всегда прекрасно. Обожаю развлекаться и веселиться, и в день, когда твоя Фарья шандарахнулась с лестницы, я знатно повеселилась, потому что ее падение было моим прекрасным развлечением... Разве я не приношу радость? Приношу, конечно. В первую очередь себе самой, как в тот день, когда я наслаждалась и радовалась страданиям твоей невозможно красивой фаворитки, — я же себя очень люблю, я у себя на первом месте. И тебе было хорошо со мной... Так о какой черноте идет речь? Там, где я, всегда весело и легко, — Во время своего монолога Эстер то и дело посмеивалась, подходила к Сулейману, проводя по его лицу, а затем отходя от Шехзаде, будто бы дразня его и над ним издеваясь. Наследник не мог двинуться с места. Эта девушка говорила ему ужасающие вещи, но говорила их... завораживающе. — В твоих глазах я чудовище, монстр... И не только в твоих глазах. Я на самом деле такая. В этом ты абсолютно прав... И тебе придется смириться с тем, кто я: выгнать меня отсюда или, уж тем более, казнить у тебя не хватит сил, причем в первую очередь моральных, — Кривая усмешка. — Хотя... О чем это я? Ты ведь и так уже с этим смирился, иначе бы давно придушил на месте. А, Сулейман? Эстер стояла в ничтожном расстоянии от Шехзаде, таким образом пытаясь полностью завладеть им, подавив всякую волю, как она делала это раньше. Но на этот раз ей не удалось. Сулейман сказал себе, что довольно. Что с него хватит вести эту отвратительную внутреннюю борьбу с англичанкой, пытающейся поглотить его целиком, не давая сделать и шагу в сторону от ее желаний. Умер его сын, черт побери, а он колеблется! Все. Хватит. — Хватит, — четко выговорил Сулейман, произнеся это теперь уже вслух и отшагнув от девушки. Эстер нахмурилась, явно не ожидаясь подобного. — Сегодня вечером ты будешь вымаливать у Фарьи прощения, а следом уберешься к себе на родину или же, в случае твоего неподчинения, тебя туда уберут. Даю неделю на сборы. Прощаться с тобой не буду — уж тем более так, как ты представляла. Ты прав, я не смогу убить тебя. Однако, видеть рядом с собой я тебя тоже не желаю, в этом ты ошиблась... Молись, молись, Эстер, на свою Валиде, ведь только из-за того, что ты дочь моей матери, я не желаю лицезреть твой труп, — С этими словами Сулейман оттолкнул от себя девушку, в смятении приблизившуюся к нему в надежде на то, что все же сможет исправить ситуацию, и, резко развернувшись, вышел из покоев. Эстер осела на пол. Как так могло получиться?! Неужели она делала недостаточно?! Противный, противный Наследник! Гадкий тип, горой стоящий за свое добро и правду! Ей не нужно было связываться, не нужно! Она же подозревала, что он слишком «правильный», слишком далекий от того, что она называла реальной картиной жизни, чтобы им можно было манипулировать также, как теми, кто видел этот мир теми же глазами, что и Принцесса... Черт бы его побрал! Ей ведь теперь придется уехать из Дворца! Нет, только не это! Вдалеке от Манисы ей будет нелегко продолжать ее с сестрой скрытую войну... Нет, нужно как-либо задержаться!.. А Эйдже же говорила, бес возьми, что от Фарьи они смогут избавиться куда изящнее после ее родов! Почему она тогда не послушала?! Правильно ее сестра сказала, что это она, Эйдже Султан настоящая старшая, а не Принцесса Эстер! Ладно... Кончина Фарья вместе с ее новыми отродьями близка, Махинбану тоже скоро сдохнет, ведь до родов ее осталось не так уж и много. Сейчас самое важное — задержаться во Дворце хотя бы до этого момента, чтобы самолично увидеть их безжизненные тела. А дальше... Дальше найдется способ, как управлять делами Империи из Англии. А может, и не из Англии. Для начала нужно просто успокоиться и взять себя в руки. Глядишь — а там и весь мир в руки будет взят.Настоящее время.
Покои Фарьи Султан.
— Спокойно, Фарья, я тебе верю, — взял свою фаворитку за руку Сулейман. Он же действительно хочет, чтобы Эстер уехала, а умертвлять ее не желает лишь из-за матери? Пропасть ведь ему только привиделась?.. Да, так и есть. Довольно этих сомнений. Между ним с англичанкой все кончено, и больше она не сможет им управлять. На этот раз это так на самом деле. — Дело в отношениях между государствами... Все же не так просто. Эстер — английская принцесса. Сегодня вечером она придет к тебе и будет молить о прощении, ты увидишь ее у своих ног, а через несколько дней уже не увидишь вовсе. Я тебе обещаю. — Как прикажете, Шехзаде, — обреченно вздохнула Фарья. Что же, по-крайней мере, Шехзаде ей верит... Сейчас ей нужно не о поверженном в любом случае враге беспокоиться, а о вполне живых и способных навредить ей и ее детям угрозах. — Не хотите подержать на руках своих детей? Например, старшего брата нашей госпожи и Шехзаде. Он только что заснул, будучи очень беспокойным малышом. Я полагаю, ему требуется внимание отца, чтобы стать менее волнительным, — Султанша осторожно передала в руки кивнувшего Наследника мальчика, которого только что держала на руках. — Шехзаде Абдулла еще станет твердым и решительным наследником, а пока он ребенок, ему свойственно постоянно плакать, — улыбнулся Сулейман. Фарья старательно заулыбалась в ответ: — Это так, но мне, как матери, нелегко видеть своего ребенка плачущим. Подобное расстраивает меня... Вот Шехзаде Аллаэтдин молодец, почти ни разу за ночь не заплакал: сразу видно, вырастет отважным воином. — Они оба ими станут, — слегка недовольно возразил Наследник. — Не стоит детей делить. — Я вовсе не делю их, — замахала руками Фарья Султан. — Просто переживаю за будущее моих сыновей... и доченьки, конечно же. Правда, в последнем случае не за что переживать. Наша Михримах Султан родилась красавицей и навсегда таковой останется, разбив немало сердец и купаясь во всеобщем обожании, — Фарья просияла, покосившись на дочь. Отец девочки закивал, тоже глядя на Михримах, сразу же полюбившуюся ему больше Абдуллы и Аллаэтдина, а также остальных детей, в том числе и старшей дочери, которая была уже совсем взрослой, и с которой он был знаком много лет, в чем, в общем-то, Сулейман признавался, пусть и только самому себе и весьма неохотно: да, луноликая госпожа, ничего для того не сделав, стала его любимым ребенком, как только он впервые взял ее на руки... Но сможет ли эта любовь отца защитить девочку от всех напастей этого мира, или же станет ее концом?Спустя пару месяцев.
Покои Фатьмы Султан.
Владелица покоев стояла у зеркала с младенцем, довольно приятным внешне мальчиком, названным Шехзаде Омером, на руках, планируя порядок будущих шагов. Пока что наибольшую угрозу для нее представляли Эйдже, Эстер и Айгюль, являвшиеся единой коалицией. Уже больше месяца назад Принцессы вроде как покинули Дворец и направились в Англию, а позже прибыли туда, о чем свидетельствовали письма их родителей, пришедшие Сулейману... Как бы не так! Эстер с Айгюль, среди служанок которых были и рабыни, преданные Фатьме, затихорились в одном из павильонов в Манисе и, судя по всему, планируют что-то весьма масштабное вместе с Эйдже, после свершения чего собираются убраться в Англию, но ненадолго, а же мать содействует девушкам, по всей вероятности, не из любви к дочерям, а потому, что одна из них ее вынуждает. Султанша прикусила губу. Ситуация не из легких, следует сказать прямо. Скорее всего эта тройка сейчас хочет разобраться с новорожденными Шехзаде, ведь в этом случае чем позже, тем труднее. С этим следует что-то делать. Немедленно. А еще с чертовой Айше Хафсой, не оценившей преданность бывшей Марине. Валиде Султан явно следит за Фатьмой Султан, наверняка уже подметила некоторые детали, что-нибудь да выведала и хочет избавиться от невестки. Доказательств деяний нынешних, прошлых да будущих у Хафсы Султан точно быть не может, поэтому она выберет иной метод... Да, пожалуй так. И действовать против следует, помня об этом. Причем действовать незамедлительно, ведь Хафса нацелится на сына «Махинбану», рожденного совсем недавно ясноликого и очень милого мальчика, Шехзаде Омера, возможно, прибегнув к помощи Фарьи Султан, желающей поскорее избавиться от соперников своего сына и своих соперниц, на что однозначно следует обратить внимание. А еще есть проблема Сулеймана с его отцом, о которой Фатьма Султан тоже смогла осведомиться. Ей в этом деле необходимо содействовать Шехзаде, и сейчас она ее занимается и этим. Правда, много хлопотать с будущим переворотом ей не придется: для этого усилия прикладывают и Айше Хафса, и сам Сулейман, и Ахмед, которому пока можно доверять, и, как оказывается, весенняя роза Махидевран. Про таких видно и говорят, что в тихом омуте черти водятся. Девчонка-то, как в последнее время Фатьма стала замечать, не из робкого десятка: вон, что проворачивает!..Спустя несколько минут.
Гарем.
Махидевран Султан с приветливой улыбкой шагала между вставшими в поклон девушками, ведя себя абсолютно спокойно. Вокруг лишь напасти, — соперники ее сына плодятся с катастрофической скоростью, над ее жизнью и жизнью ее близких продолжает висеть опасность, очередной коварный враг может вынырнуть из любой щели, а один или несколько из рискованных планов Султанши может сорваться, оторвав ей все конечности и вырвав сердце руками ее возлюбленного, — но это не то, что может сорвать маску с лица Султанши, заставив ее рыдать, стоять на коленях и просить о пощаде, забыв о гордости: улыбаться, только улыбаться — никому не должно быть известно, что у тебя на сердце, иначе ты станешь легкой добычей и жалким существом... Фатьма Султан шла по веранде наложниц, идя навстречу Махидевран. Фатьме нужно было встретиться с Айше Хафсой Султан, чтобы по поведению той разгадать, что она собирается делать в отношении матери новорожденного Шехзаде, что она делает сейчас, и что уже сделала. Разговор с Гюльбахар не входил в ее ближайшие планы, но, несмотря на это, состоялся: весенняя роза королевским шагом подошла к сопернице, чтобы еще раз поздравить ее с рождением сына, при этом унизив. Плевать на титулы и статусы. Она не будет топтать свою гордость перед девушкой, с которой ее возлюбленный проводит время в несколько раз чаще, чем с ней, Махидевран, уже почти год, оставляя своей баш-кадын всего одну ночь в неделю. — Поздравляю с рождением сына-Шехзаде, — вскинувшись, просияла Гезде, не удосужившись поклониться и подойдя к Фатьме. — Спасибо, — насмешливо кивнула баш-хасеки Наследника. — Надеюсь, у нас с Сулейманом будет еще много сыновей. Если будут, ты сможешь с ними видеться, а то всю жизнь нянчиться лишь с двумя детьми, наверное, скучновато будет, — Фатьма Султан наигранно грустно вздохнула. — Тебя Сулейман к тебе почти не зовет, так что своих детей не будет больше... Эх. — Это не нам решать, — засмеялась Махидевран, ни на секунду не выдавая, какую пронзительную боль в области сердца она только что почувствовала, и какой острый комок застрял у нее в горле. — Иметь Шехзаде здорово, но еще лучше иметь первенца своего супруга, если ты фаворитка или же жена Наследника... Над ним-то, как над твоим сыном, угроза смерти от руки брата не висит. — О каком супруге идет речь? — расхохоталась «персиянка». — Вот именно — ты наложница, фаворитка, рабыня — кто угодно, в общем, но не жена Сулеймана, чего не скажешь обо мне! — Махидевран бросила взгляд в сторону. Так они с Фатьмой отошли от любопытных наложниц!.. Это замечательно, ведь Гюльбахар сможет сделать то, что так давно хотела сделать — ничего страшного, нужно ведь все-таки хотя бы иногда расставаться с маской. — Я родилась в семье Султана, в ней и умру. О каком рабстве речь? — выдав свой страшный секрет, ухмыльнулась Махидевран. Все равно Фатьме, ныне стоящей напротив нее с изумленным лицом, никто не позволит разглашать подобное... А сейчас весенняя роза исполнит вторую свою мечту. Звук резкого удара. Обворожительная улыбка на лице баш-кадын Наследника. Фатьма, держащаяся за свою покрасневшую щеку рукой, возмущенная донельзя. — Мне неизвестно, что за чушь ты только что несла про свое рождение в венценосной семье, но вот за это, — указала Фатьма на руку соперницей, которой та только что отвесила ей довольно больную пощечину, — ты заплатишь. Я заставлю тебя заплатить. — Удачи, — пожала плечами Махидевран Султан, далее грациозно удалившись.Спустя час.
Покои Валиде Султан Манисы Айше Хафса Султан.
POV Гюльбахар Махидевран.
Я, стараясь не вздыхать особенно устало, стояла перед Валиде Султан, которая, судя по ее словам, недавно разговаривала с Фатьмой, успевшей нажаловаться ей на меня. Интересно, это она таким способом решила заставить меня платить? Хотя... Не могу, конечно, сказать, что разлад в отношениях с Хафсой сильно по мне ударит, но все же в последний год мы смогли наладить шаткий мир, ведь Султанша прониклась моими словами, сказанными год назад... Прошел уже целый год с того момента, как мне стало известно о том, на что нацелен Султан Селим, а сделать мы смогли пока не так много. Как хорошо, что поход затянулся и может продлиться еще аж на пару лет: мы не проигрываем, нет, армия в прекрасном состоянии и готова двигаться на восток и дальше, причем прямо сейчас — завоевания с нашей стороны продолжаются. Ладно, не об этом мне сейчас нужно рассуждать, внешняя политика для меня и Сулеймана ныне должна быть на последнем месте... — Кто ты такая, Махидевран?! Как ты посмела поднять руку на жену Наследника?! А?! — кричала Айше Хафса. Я пыталась не закатить глаза. Выходило плохо. Неужели склоки невесток — это то, что сейчас должно ее волновать? Ладно, я хочу уязвить свою соперницу, но она-то что начинает? — Она вывела меня из себя, госпожа. Я не выдержала. Она всячески пытается унизить меня. Недавно сказала, что детей у меня больше не будет... Мне нужно было молча стоять и выслушивать это? Не Вы ли советовали мне всегда стоять за себя? — Но не таким же образом, — немного успокоившись, вздохнула Хафса, а затем жестом приказала подойти. Я повиновалась: вероятно, она решила не ссориться со мной окончательно, так зачем мне это делать? — Махидевран, мне ясны твои чувства. Я сама была такой, как ты, — тихо проговорила Валиде Султан, когда я подошла к ней. Похоже, она считает, что я действовала по воле мимолетного чувства, как это часто бывает с молодыми девушками, ошибаясь. Удовольствие от пощечины Фатьме, как бы жутко это не звучало, я планировала довольно давно, просто не в состоянии от него отказаться, и доставила его себе лишь в тот момент, когда это не могло по-настоящему навредить ни моей репутации, ни мне самой. — Махидевран, мне ясны твои чувства, — повторила Хафса. — Я шла и на большее, чтобы избавиться от соперниц или унизить их, когда меня еще волновали игры вокруг титула Баш-Кадын и Султан Селим, — вздохнула Валиде Султан. Я сочувственно кивнула. Волею судьбы стать женой кровавого тирана, что может покуситься на жизнь своего же собственного ребенка — это ужасно, — в этом плане мне повезло куда больше. Я не теряла детей... еще не теряла. И не потеряю, если у меня не будут отбирать мое драгоценное время, читая мне мораль. — Прошу тебя, не переходи границы. Смирись с тем, что ты здесь рабыней считаешься, а она — Наследника жена. Как же я устала от напоминаний об этом... Почему я — дочь Шехзаде, внучка падишаха и женщина, бывшая с Сулейманом в самые тяжелые времена — должна преклоняться перед бывшей рабыней?! Чьей бы там дочерью она не была, я принадлежу к роду сильнее и властнее ее Династии... Мне пора прекратить это терпеть. Решено. Я откладываю решение всех остальных проблем на более поздний срок. Мне нужен чертов титул, чтобы перестать быть здесь никем, и я его получу. — Не смирюсь, Валиде, — улыбнулась я. — И рабыней не останусь. Раз мне нельзя быть дочерью Шехзаде, я стану по-крайней мере женой Наследника. — Ты считаешься рабыней, не принадлежащей к знатному роду в отличие от Хауны и Махинбану. Для того, чтобы ваш с Сулейманом никях был заключен, должно последовать согласие Султана Селима, а оно ныне невозможно... Селим сейчас в походе, — А то мне неизвестна истинная причина! Как жаль, что я не могу довериться Валиде и рассказать ей о моей роли в том, что априори случится в будущем, потому как та обязательно присекла бы мои действия, посчитав меня для них недостаточно опытной и умелой, в очередной раз велев заниматься детьми. — Согласно нашим законам одобрение падишаха для освобождение Шехзаде рабыни и заключение никяха какой бы то ни было свободной девушки и сына Султана не требуется, — возразила я. — Это так, но... — Валиде Султан поджала губы, а затем прошептала себе под нос: — Как бы не вызвать у Селима этим преждевременный гнев... — Сейчас он занят военными действиями, желая отложить тот момент, когда ему нужно будет отдать свой приказ об участи своих же сыновей, он не будет ничего предпринимать сейчас... Жаль, что я не могу произнести этого вслух, и мне возможно все же придется поссориться с Валиде Султан: от идеи никяха я не откажусь. — Иди, но учти, что ничем хорошим это не кончится. После никяха, если он сейчас свершится, я тебя защищать не стану, к тому же отошлю тебя из Дворца! — выкрикнула Султанша. Я поморщилась. Ссора не заставила себя долго ждать. Еще и эти угрозы... Мне ясно, что она переживает, ясно и из-за чего это происходит, но я не стану потакать ей по этой причине. Я больше не хочу и не могу терпеть унижения. — Сулейман Вашего решения не одобрит, — усмехнулась я, — поэтому, будьте добры, прекратите мне угрожать, госпожа. Я благодарна Вам за поддержку и благосклонность ко мне, Ваши наставления много для меня значат, и я чту Вас почти также, как родную мать, но не собираюсь как ни в чем не бывало улыбаться и потакать Вам, пока Вы вместо того, чтобы спокойно поговорить со мной, ни с того ни с сего начинаете сыпать угрозами... С Вашего позволения, Валиде. Мне нужно поговорить с Шехзаде. Поклонившись, я вышла из покоев. Оказавший за дверью, я сделала глубокий вздох. Сулейман уже давно не смотрит на меня так, как раньше. Я продолжаю любить Наследника, продолжая бороться и за его счастливое будущее, несмотря на то, что меня ему заменили Фатьма с... Эстер. Я видела их с Принцессой вместе, после чего поговорила и с любительницей поразвлечься, и с Шехзаде. Эстер нагло ухмылялась, заявляя об их с Наследником «великой любви» и о том, что Валиде Султан давно в курсе дел. Я тогда поговорила с Айше Хафсой, которой, насколько мне стало ясно из ее эмоциональных выкриков, было известно лишь об одной... встрече Шехзаде с Принцессой, во время которой никому из вышеназванных не было ведомо, кто они такие. Эйдже же после долгих уговоров выдала мне, что такая их встреча действительно имела место быть, а после нее у них с Сулейманом закрутились отношения, что стало ясно Айше Хафсе Султан, которой Эстер покаялась лишь в одной ночи наедине. Хафса была в бешенстве после того, как я поинтересовалась у нее, действительно ли ей известно об этих отношениях, а после этого у нее случился серьезный разговор с Сулейманом. Его подробности и вердикт мне известен не был, но через недолгое время после того, как он состоялся, обе Принцессы отправились к себе на родину... Фатьма. От нее мы с Эйдже планируем избавиться вместе, причем в самое что ни на есть ближайшее время и в тот же момент, в который желаем покончить и с Фарьей. Правда, недавно во мне зародились некоторые подозрения касаемо личности баш-хасеки Сулеймана, как и надежда разобраться с ней без крови. Все дело в том, что в истории с потерей памяти девушкой, которую, доверяя мне, поведал мне же Сулейман, я нашла одну несостыковку. Марине, став фавориткой Шехзаде, но еще не «вспомнив» о том, кто она, расхаживала по гарему, рассказывая про то, что она девушка с Родоса, которая всю жизнь бродила по острову, оставшись без семьи в чуть ли не младенческом возрасте. Конечно, возможно Фатьма врала для трагичности, для того, чтобы ее пожалели, но разве потеря памяти — менее прискорбное происшествие? Разве Фатьма Султан из тех, кто любит жалость? Нет, что-то здесь определенно не так, но я не смогу использовать это, ведь я пока не смогла докопаться до истины... Новорожденные Шехзаде и госпожа. Нам с Эйдже нужно избавиться и от них... маленьких, ни в чем не повинных деток. Видимо, именно так переходят грань между тем, что хорошо, и тем, что правильно. Как ни странно, я почти готова к этому и делаю все, чтобы быть точно готовой: например, на имянаречениях я ни разу не взглянула на детей, не желая к ним привязаться. Если бы был иной выход, если бы этот мир был подобен детской сказке... Увы, как бы я ни старалась, мне не удается спасти себя и свою душу. Но своих детей я спасу. ...Сулейман уже не смотрит на меня так, как раньше, как бы я ни старалась это изменить, я давно заметила это и приняла как данность, как бы больно мне ни было, но я по-прежнему его друг и женщина, которая всегда была рядом с ним, была его поддержкой и опорой, что бы ни случалось. Я уверена, он не откажет мне ни в свободе, ни в заключении брака. Хотя бы из чувства долга.Автор.
Спустя полчаса.
Покои Наследника Шехзаде Сулеймана.
Сулейман сидел на своей кровати в крайне потерянном состоянии. Эстер волновала и привлекала его больше, чем кто-либо иной, даже после того, как ему стало известно о ее страшном злодеянии. Наследнику было ясно, что дальше так продолжаться не могло, но он никак не мог выкинуть ее из своего сердца... Спасением Шехзаде стал внезапный стук в двери, которые распахнулись, после чего в покои вошла баш-кадын Сулеймана, его весенняя роза, про которую последнее время не привык помнить. Когда сын падишаха увидел девушку, воспоминания словно посыпались на него одно за другим: вот ему становится известно о беременности девушки, вот они вместе радуются этому событию, вот — злосчастный бунт, во время которого возлюбленные стали друг для друга единственной поддержкой, вот... его никях с Фатьмой и глубоко опечаленное лицо Весенней, вот — их с Махидевран последний хальвет, являющийся для него процедурой вынужденной и скучноватой, пусть та и была не без удовольствия... Шехзаде стиснул зубы и захотел ударить себя чем-то тяжелым. Разве Гюльбахар заслуживала такого к себе отношения?! Девушка стояла перед своим возлюбленным в поклоне и с робкой улыбкой на лице. Ее прекрасные темные волосы лежали на плечах Махидевран, плавно завиваясь на концах и будто бы выражая всю покорность и приветливость, но вместе с тем самоотверженность и смелость Султанши. Махидевран была, пожалуй, единственным человеком, который не изменился за эти четыре года, за которые произошло столько разрушающих всех и вся событий, не окончившихся до сих пор, ни внешне, ни... внутренне. Именно это видел Сулейман, смотря на свою возлюбленную — а можно ли ее так сейчас называть? И он был совершенно прав. Как бы Весенняя ни хотела верить в то, что отказалась от собственных принципов ради будущего своих детей, это не было правдой. Несмотря на выпущенные шипы и падающие лепестки, роза останется розой, даже если убедит себя в обратном. — Проходи, Махидевран, — улыбнулся Шехзаде, поверженный муками совести, указав на место рядом с собой. Его баш-кадын мило просияла и выполнила просьбу возлюбленного. — Ты... хотела о чем-то со мной поговорить? — Да, верно. Я пришла просить у тебя кое-чего... Извини меня за это, — грустно вздохнула Махидевран. — Мне очень неловко, — Дело было не только в этом. Если бы их с Сулейманом отношения были бы сейчас такими, как раньше, то он бы сам сделал то, что она сейчас собиралась просить у него, рано или поздно догадавшись, что свою любимую наложницу следует осчастливить никяхом, навеки соединив свою руку с ее... Просить. Печально. Больно. Унизительно. Сулейман удивленно приподнял бровь: — Ты никогда меня ни о чем не просила. — Я бы и сейчас не стала этого делать, однако... — Махидевран старательно сдерживала слезы. — Сулейман. Выслушай меня, пожалуйста... Я всегда была верной и любящей тебя наложницей. Для меня это честь — быть твоей рабыней. И мне хорошо известно, что ты очень любишь Фатьму Султан, но я... Скажу тебе правду, Сулейман. Я устала терпеть то, что мне приходится унижаться перед ней. Устала терпеть колкости в свой адрес. Устала слышать ото всех вокруг, что я рабыня, и моя прямая обязанность подчиняться господам... Я ведь родилась в правящей Османской Династии. Родилась дочерью сына падишаха. Я — Султанша по крови. И я не могу больше слышать о том, что я не вольна ничего в этой жизни решать. Я не могу открыто жить как дочь Шехзаде, поэтому прошу тебя, Сулейман, ради всего того, через что и ради чего мы с тобой прошли вместе... — Махидевран бросилась к ногам Шехзаде, садясь на колени. — Сулейман, окажи мне милость, дай мне свободу и пусть... Пусть над нами будет проведен обряд никяха. Я не попрошу тебя быть только со мной или вновь выделить мне четверги, ведь мне ясно, что тебе подобное будет невыносимо... Мне известно, что я прошу слишком многого. Но я правда так больше не могу. У меня не осталось сил еще и на поклонение разлучнице. Сулейман был ужасно обеспокоен словами своей главной наложницы, выглядя нахмуренным и взволнованным. Как он допустил такое состояние женщины, подарившей ему старшего сына и дочь, женщины, которую он считал своей супругой?! Как он мог заставить ее считать себя никому не нужной, заставить терпеть унижения и увериться в том, что Сулейман больше не испытывает к ней никаких чувств?! Неужели он действительно уделял ей так мало внимания, увлекшись детоубийцей из Англии и огненной раньше и страшно покорной сейчас — то есть явно не определившейся в себе, своих чувствах и желаниях — персиянке, брак с которой он поначалу считал скорее вынужденной мерой и уж точно не заключил бы в том случае, если бы Хатун не оказалась персидской принцессой?! — Махидевран, — прошептал Сулейман, поднимая ее лицо, на котором он теперь мог отчетливо разглядеть хорошо скрытые синяки под глазами и слезы, большую часть которых весенняя роза сейчас сдерживала. — С чего ты взяла, что это будет для меня невыносимым? С чего ты взяла, что я этого никяха не захочу? Почему ты раньше не говорила мне, что чувствуешь, как тебе больно? — Я не хотела Вас расстраивать, — глотая слезы, прошептала Гюльбахар, словно не слыша первые два вопроса. — Какой же я... — отвернувшись, шепнул самому себе Сулейман. Что же он наделал?.. Ладно, не время изводить самого себя. Стоит наконец исправить свои ошибки. Вернее — свою ошибку. Главную ошибку. Хватит, хватит с него соблазнительниц, интриганок и убийц. Время снова отдать себя настоящей любви. — Махидевран, — повернулся Сулейман к своей баш-кадын, поднимая ее за руку и усаживая рядом с собой. — Конечно, я заключи с тобой никях. Давно пора было это сделать. В четверг ты и только ты ко мне приходить будешь. И не только в четверг, не только по ночам... Мы с тобой отдалились друг от друга и отдалились по моей вине. Но я это исправлю. Я тебе обещаю, отныне все будет так, как раньше. Ты права, вместе мы прошли через очень многое. Подошло к концу и испытание с разлукой. Теперь мы с тобой всегда будем вместе. Слушая слова Сулеймана, Махидевран будто возрождалась из пепла. Неужто... Неужто их любви не наступил конец?! Неужели не все потеряно?! Неужели все еще может быть хорошо? Неужели эта жизнь порой все же бывает подобна детской сказке? — Правда? — осчастливленно воскликнула Гюльбахар, заметившая, что Сулейман взял ее руку в свою. — Конечно, — закивал Шехзаде, второй рукой начавший поглаживать волосы девушки. Госпожа лучилась от счастья. Все раны последних лет на сердце Весенней будто зажили в одно мгновение. Будущее озарилось, рассеяв мрак. Невидимые цепи, сковавшие тело будущей супруги Шехзаде, разломались, а следом исчезли. Вся тяжесть этого мира перестала лежать на плечах весенней розы. Ночь невесты Сулеймана закончилась. Наступил день. Зажглись огни. Но долго ли солнце еще будет освещать возлюбленным путь?.. Впрочем, это не имеет значения. Сейчас его яркие лучи следуют туда же, куда и Сулейман, ныне целующий руку своей возлюбленной, и Махидевран, больше не сдерживающая слезы, ведь те хлынули из ее глаз от счастья.Спустя час.
— Валиде Султан отослала мою Валиде в Бурсу... Ты же пригласишь ее на празднование нашего никях в столицу? — наигранно состроив собачьи глазки, попросила Махидевран, лежавшая рядом с Шехзаде и все еще держащаяся с ним за руки. — Конечно, Эвруз Султан твоя Валиде, и она обязана быть с тобой в этот день, — улыбался Сулейман. — Как здорово! — захлопала в ладоши Гюльбахар, уже долгое время не видевшая свою мать. Перед своим отъездом Эвруз открыла своей дочери причину столь внезапной ссылки со стороны Айше Хафсы. Как оказалось, Хафса Султан приказала Эвруз, как личность, умеющую грамотно обставлять подобные дела за наличием опыта, после рождения у Фатьмы Султан избавиться от ее Шехзаде, если родится мальчик, не желая заниматься этим самостоятельно и шантажируя баш-кадын покойного Шехзаде тем, что, если она этого не сделает, то будет навсегда отослана в Бурсу, разлученная с дочерью. Валиде весенней розы же отказалась выполнять жестокий приказ матери Санджак-Бея Манисы, не желая причинять вреда невинному ребенку и перед тем, как уехать в Бурсу, прося у своей дочери прощения за то, что ей придется на какое-то время оставить дочь одну: в том, что она вернется, Эвруз Султан, выбиравшаяся в прямом и переносном значении этого слово и не из такого, не сомневалась. Махидевран тогда несомненно страшно разгневала эта ситуация, и она пообещала матери, что та скоро вернется к ней, но до сих пор не смогла ни «прижать» Валиде Султан за неимением доказательств вины в чем-либо, ни найти способ возвратить Валиде в Манису: правда, нельзя было сказать, что Гюльбахар была удивлена поведением псевдо-бабушки этого ребенка, которая явно не имела веского причины идти на это преступление, и мотивом которой однозначно была власть, угрозу коей Хафса скорее всего и видела в матери тогда еще не рожденного ребенка... Хорошо, что теперь они с мамой смогут увидеться. Что же касается Айше Хафсы, то вне зависимости от ее отношений с невесткой однажды она за все поплатится — а как известно, цена жизни с черствой душой очень высока.Вечер.
Покои Гюльбахар Махидевран Султан.
Так как Сулейман захотел, чтобы празднование заключения никяха прошло с размахом, не боясь гнева Султана Селима и рассуждая на эту тему также, как и его будущая жена, Махидевран сейчас нужно было готовиться к скорым радостным дням: заказывать платье для торжества, украшения для первой брачной ночи, составлять список диковинных блюд, которыми будут угощать в гареме и в Санджаке в целом, выбирать танцовщиц для праздника. Однако же, пока еще фаворитка Наследника стояла перед зеркалом, молча смотря на свое отражение. Она смотрела на себя и видела кровавую детоубийцу, которой она решила стать в будущем. Она смотрела на себя и видела кровавые слезы, текущие у нее из глаз. Она смотрела на себя и слышала детский плач. Сулейман снова с ней, и теперь все должно было быть хорошо, но... все не было хорошо. И, если Айше Хафса, Эйдже, Айгюль, Фатьма и даже, пожалуй, Фарья заслуживают кары, то ни в чем не повинные только-только увидевшие свет дети — никак нет. Гюльбахар не хотела, совершенно не желала отказываться от своих принципов, от самой себя. Не хотела становиться жестокой. Ее вынудили. Ее вынудила сама судьба, оказавшая гнилой теткой, угрожающей родными детьми, заставляя решаться на чудовищные вещи!.. Не хотела становиться и пока не стала. Станет ли, зависит от нее самой. Потому что в жизни, как ни крути, очень часто приходится выбирать, а за любой выбор поздно или рано настигает расплата, ведь правильного выбора нет, не было и не будет, — выбирая, ты всегда что-то теряешь.Воспоминание Гюльбахар Махидевран.
POV Гюльбахар Махидевран.
В тот день я шла по гарему, проверяя, хорошо ли живут девушки. Это было пару лет назад — тогда, когда Сулейман был в походе с «отцом»... Я шла и рассуждала о том, что преподнесет мне судьба, как вдруг услышала страшный, раздирающий душу крик, доносящийся из той части гарема, где расположены покои Калф, бельевые и прачечные. Услышав крик, из-за пронзительности которого и боли, заключенной в котором, мое сердце будто сжалось, я поспешила на зов, чтобы посмотреть, что происходит, и наверняка оказать помощь. Как мне стало ясно, когда я добежала до нужной части гарема, крик доносился из темницы, расположенной чуть дальше прачечных. Я не захотела идти туда, потому как ко мне пришла догадка, что кричит преступник, получающий заслуженное наказание... но потом я снова услышала этот крик. И все же пошла на него. Пройдя в темницу, я увидела, как несколько служителей гарема сильными ударами плети избивают одну Калфу, а еще один Ага подносит горящий факел то вплотную к ее лицу, то к иным частям тела. У Калфы были почти до мяса сожжены щеки, а глаза ее явно потеряли зрение. Не выдержав зрелища, я зажмурилась, а затем, вспомнив о бедняжке, велела немедленно прекратить это и все же открыла свои глаза. Калфа смотрела на меня обезжизненно, на ее лице не было благодарности или чего-то вроде того. Тогда я приказала отпустить ее и не сметь больше запирать здесь без моего указа, желая самой разобраться, в чем дело. Мне отказали. Калфа, как выяснилось, оказалась здесь по приказу Валиде Султан, который я оспаривать не имела право. Когда я попыталась расспросить их, что могла натворить женщина, чтобы получить такое наказание, мне не ответили... Я вновь услышала тот душераздирающий крик, не могучи сдвинуться с места или что-либо предпринимать, чтобы больше его не слышать. Следом я внезапно почувствовала, как до моей спины дотронулись, и повернулась, увидев силуэт девушки, положившей руку на мою спину, но не смогла разглядеть лица. — Хочешь я скажу тебе, в чем ее вина? — голосом, не выражающим ровным счетом ничего, поинтересовалась Хатун, которая отлично видела, кто я такая, но вовсе не собиралась говорить со мной как с личностью, что выше ее статусом. Последнее на секунду поразило меня, но потом мне стало очевидно, что, стоя рядом с несчастной, которую буквально раздирают на куски, не стоит брать во внимание ерунду вроде положения и статуса. — Хочу, — только и смогла вымолвить я. — Хафса видит ее виноватой в том, что она пыталась спасти своего ребенка, брошенного на произвол судьбы варварским методом потому, как его отец был преступником, считая, что эта женщина совершила злодеяние, ослушавшись приказа Султанши. Но она ошибается. Калфа расплачивается за то, что слишком долго отсиживалась, ничего не пытаясь сделать, чтобы уберечь свою семью, сделать так, чтобы ее близких не поглотили сильные мира сего. Эта женщина стала предпринимать шаги — и то робкие и несобранные — только тогда, когда все шансы на счастливое будущее ее мужа и сына сократились до нуля. Мученица полагалась на судьбу, помощь свыше и прочую лабуду, в которую верят лишь те, кто прикрывают свое желание жить спокойно, ничего для этого не сделав и ничего за то не отдав, нежеланием запачкать руки в крови... Пройдет еще пару часов, и эта Хатун умрет. Ее сын проживет еще от силы пару лет. Муж мертв. Зато она не совершила ничего дурного, — Печальная усмешка. — Скажи мне, моя дорогая, разве оно того стоило? — Н-нет... — прошептала я, тогда еще не до конца ведая — вернее, пожалуй, принимая — значение слов незнакомки, но уже в глубине души соглашаясь со всем, ею сказанным. Полное принятие придет ко мне вечером, когда я, вновь погрузившись в рассуждения о том, что дарует мне судьба, вдруг вспомню слова, услышанные мною в нескольких метрах от адских страданий, и это в корне поменяет мою жизнь. — Запомни мои слова. Навсегда запомни. Однажды и тебе придется сделать выбор. И, каким бы он ни был, он будет стоить тебе самого дорогого, потому как из двух самых дорогих вещей в жизни дороже та, которую ты потерял.Автор.
Действительность.
От рассуждений и попыток повторного принятия решения Махидевран Султан оторвал стук в дверь. Султанша вспомнила о том, кого и зачем собиралась пригласить, и велела той, которую она ждала, войти в покои. Двери распахнулись, и в покоях Гюльбахар оказалась Чичек Кючюк Калфа. Второе имя у нее появилось недавно, и ни с какими приятными обстоятельства оно связано не было. Кючюк значит «младшая», и от одного только воспоминания о значении ее имени Калфу бросало в дрожь. Какова была причина приглашения Махидевран в покои «своей» прислужницы, с которой ранее она была просто неразлучна, но от которой последние пару недель госпожа старалась не разговаривать, и почему последнее случилось? Ну, дело в том, что недавно другая Калфа Гезде — Менекше — рассказала, что поведение Кючюк ей кажется странным, потому как та слишком часто пропадает, но при этом не выходит из гарема, что ей доложили некоторые Аги. Менекше проследила за Кючюк и выяснила, что та, оказывается, проводит немало времени в покоях Валиде Султан, получая от нее сомнительные приказы и являясь, похоже, ее прислужницей. Тогда Махидевран отдалила от себя Калфу, но не стала затевать скандал, чтобы не ссориться за Хафсой Султан, до сих пор, выходит, следящей за ней, но потом Гюльбахар заметила, что Кючюк ходит печальной и потрепанной, да еще и ни с того ни с сего выбрала себе новое и довольно странное имя, а при встрече с Айше Хафсой вздрагивает и со злобой смотрит в сторону матери Наследника. Весенней розе моментально стало ясно, что все вышеназванное связанно, и, главное, что она может использовать сильный разлад между служанкой и госпожой в своих целях, сделав исполнительную и далеко не трусливую Кючюк теперь уже по-настоящему своей помощницей, к тому жён верной союзницей в борьбе с Айше Хафсой Султан. Дело оставалось за малым — выяснить, что за беда случилась у рабыни с хозяйкой. И Махидевран выяснила. — Проходи, Кючюк, — навесив на лицо привычную улыбку, подозвала Калфу к себе Весенняя. Та с настороженностью двинулась к госпоже. Вероятно, Кючюк Калфе уже давно стало известно, что ее раскрыли, потому как ни с чем иным отдаление от нее Султанши навряд ли можно было связать. — Давай без обиняков, Калфа, — сходу начала Гюльбахар Султан. — Я осведомлена о твоей некогда преданности Айше Хафсе, слежке за мной, а ты осведомлена о том, что осведомлена я, — Кючюк поджала губы и нехотя кивнула. — Также я в курсе всех твоих нынешних, мягко говоря, проблем с Хафсой и ситуации с твоей дочерью. Дети — это прекрасно, — но, не стану лукавить, я не твоей кызым хочу помочь и уж тем более не тебе. Мне нужна твоя верность, особенно в деле с подведением к самому дну Айше Хафсы, на что ты, как мне это видится, согласишься с превеликим удовольствием. Будешь моей верной рабой — твою дочь я спасу: у меня на это хватит сил, тебе и самой о том, что я могу и не могу, ведомо. Про отца дочери я также, несомненно, никому ни слова не пророню, покуда не буду убеждена, что девочке это не навредит. Мне предельно ясно, что такое иметь тайного ребенка от члена Династии, — хорошо, что не на своем опыте, а по чужим историям, — так что я буду молчаливее рыбы... Так мне ждать от тебя поддержки? — Я вся Ваша, Султанша моя, только спасите мою доченьку и уничтожьте эту мегеру, — воскликнула Калфа, бросившись к ногам Махидевран целовать подол ее платья. И так в жизни бывает, что спасение приходит оттуда, где ты оставил лишь беды. — Тогда не будем медлить. Хафса уже сделала все, что нужно, касаемо будущего переворота, даже смогла под благовидным предлогом изменить строение самой известно чего, заострив внимание на такой мелочи... Она хитрая, расчетливая и просто великолепный стратег, но она слишком уверена в том, что она такова, из-за чего и не пытается перенимать опыт у других. Я же никогда не считала себя настолько сведущей в делах дворцовых, так что постоянно у кого-то училась, таким образом сейчас умея куда больше, чем сама Валиде Султан. — Оно так, Султанша. Мне уже давно это стало ясно, — зловеще ухмыльнулась Кючюк, после чего я ухмылку приняла на свое лицо и Махидевран.Ночь.
Балкон.
Махидевран стояла на балконе ее покоев, с которого открывался чудный вид на ночную Манису. Ночь эта была ясной, так что на небе виднелись звезды, так и манящие в их зачаровывающую даль. Рядом со своей Валиде стоял Шехзаде Осман — трехлетний мальчик с темными, как ночь, но не эта, волосами и раскосыми глазами. Шехзаде был еще мал, но о нем уже можно было сказать, что он упорен и отважен, готов горою стоять за свою семью, и это была заслуга в основном его матери. — Почему и Вам не спится, Валиде? Вот мне снятся кошмары, — пробормотал мальчик. — Что за кошмары, почему ты мне сразу не рассказал? — обеспокоенно осведомилась Махидевран, проигнорировав вопрос сына. — Я же уже почти взрослый, хочу справляться с трудностями, — Гезде улыбнулась. — Мне снился кошмар, в котором Валиде Султан грозилась меня убить, — внезапно вымолвил Шехзаде. — Видно, я напугала тебя, когда несколько дней назад предупреждала об опасностях, исходящих от Дворца и, на первый взгляд, близких тебе людей, — вздохнула Махидевран. — Ничего не бойся, сынок. Я смогу защитить тебя и твоих сестричек, Ханзаде и Алтын. Помни об этом. А если снова будут мучать кошмары, сразу иди ко мне. Я не разочаруюсь в тебе, сынок, так что ты все свои переживания можешь мне доверять. Мне и только мне, Осман, мой Шехзаде, носящий имя великого предка, — проникновенно проговорила баш-кадын Сулеймана. Осман, несмотря на ранний возраст, уловил суть сказанного матерью и кивнул. Махидевран было известно, что ее сын родился далеко не тугим в рассуждениях, поэтому она считала правильным закладывать в него основы с раннего детства: какой толк в том, чтобы заставлять детей поначалу носить розовые очки, если однажды их придется с них снять? — Махмуд ведь мой соперник, так? — вдруг поинтересовался Шехзаде. — Я слышал, что однажды в борьбе за трон лишь один из братиков выстоит, значит, мы с Шехзаде Махмудом будем бороться, и я должен буду победить. — Долгих лет жизни Шехзаде Сулейману, твоему отцу, — набравшись решимости, решила поговорить с сыном и на эту опасную тему Махидевран. Раз Осман сам спросил, неправильно будет ему врать. — Однажды трон ему принадлежать станет. Я никогда не захочу, чтобы Сулейман умер, но и он тленен. После его смерти трон по нашим законам должен будет перейти его старшему сыну — то есть тебе, Осман. Однако, найдутся те, кто трон захватить захотят, законы нарушив. Если Махмуд или другие Шехзаде на тот момент будут способны к соперничеству, то да, вы должны будете вступить в борьбу... Надеюсь, тебе ясно, что такие разговоры в тайне должны сохраняться? — Конечно, Валиде. — Иди спать, Осман. Поздно уже, сынок, — взглянув еще раз на звездное небо, приобняла сына Махидевран. Мальчик согласился с Валиде и, поцеловав ее руку, удалился к своей кровати. Махидевран же осталась стоять на балконе. Подняв взор, она увидела балкон покоев Сулеймана. На балконе стояли сам Шехзаде и Фатьма Султан, о чем-то бурно спорящие. Фатьма выглядела обиженной, а Сулейман непреклонным. Гюльбахар улыбнулась. Наверняка Сулейман позвал к себе свою баш-хасеки, чтобы объявить ей о его будущем браке с ней, весенней розой, поэтому лицо бывшей Махинбану-ханум такое перекошенное. Наверняка Шехзаде проведет эту ночь именно с персиянкой, впавшей в обиду, ну и пусть. В конце концов, как сам Сулейман Махидевран и говорил, Фатьма всего лишь «фаворитка, отношения с которой невозможны без проведения обряда никяха», чего уж точно нельзя сказать о Махидевран Султан. — Делай, что хочешь, Фатьма. Весна — не твое время года, не ты.Спустя несколько дней.
Покои Гюльбахар Махидевран Султан.
В день, когда никях будет заключен, Махидевран решила не рассуждать о своих бедах да о том, что будет, а просто получать удовольствие. Сейчас она сидела в своих покоях в платье, в котором впервые пошла к Сулейману, только теперь более нарядном, короне, которую она объявила символом власти, и изумрудным кольцом, что ей подарил Сулейман.* Рядом с Султаншей сидели ее дети — Шехзаде Осман и Ханзаде Султан, а также Алтын Султан, также называющая Гюльбахар своей Валиде. — Вы рады свадьбе, Валиде? — поинтересовалась Алтын — светловласая маленькая девочка, облаченная в красно-голубое платье и небольшую диадему. Алтын совершенно не была похожа на свою родную мать, но и на Гезде Султан не походила. Внешне она больше напоминала Эйдже Султан или даже Принцессу Эстер, а внутренне пока что была невинным и чистым ребенком, которого еще не успел испортить дворец, нежной принцессой, хоть и вовсе не избалованной, наоборот же — очень милой. — Конечно же, доченька, — сияла Махидевран Султан. — По всей Манисе народ празднует этот день, который Сулейман решил показать знаменательным, пируя и веселясь, но их радость с моей никогда не сравнится. Я стала свободной, как и должно быть. Стану женой своего возлюбленного. Закреплю ваши права, сыночек, доченьки. Вы не будете детьми невольницы, рабыни, — Осман гордо заулыбался. — А Вы никогда и не были рабыней, Валиде. Вы ведь родились в семье Султана, как рассказывали нам. Вас считали рабыней, но Вы ей не были, — не менее гордо объявила златовласая Ханзаде. Эта девочка с самых ранних лет очень спесива и горделива, но, чего у нее не отнять, она всегда ставит интересы своей семьи — своего отца-Шехзаде, Валиде, брата Османа и сестры Алтын — выше своих. Весенняя роза, лицо которой освещали солнечные лучи, расслабленно прикрыла глаза. Она ждала этого дня с того самого момента, когда встретилась с Шехзаде-спасителем на невольничьем рынке. Больше четырех лет ждала. С этого дня ее жизнь будет иной. Она ни за что больше не выпустит из рук птицу счастья. Постучав в двери, в покои вступила Кючюк Калфа, выглядящая весьма довольной. — Кючюк Калфа, — взволнованно обратилась к прислужнице Махидевран. Ее дети, радостно переглядываясь, вскочили с мест. — Какие-то новости? — Есть, — загадочно улыбнулась Кючюк, тянучи интригу. Махидевран, Осман, Ханзаде и Алтын с нетерпением уставились на Калфу. — Поздравляю Вас, госпожа! — после паузы ликующе воскликнула бывшая Калфа Айше Хафсы. — Над Гюльбахар Махидевран Султан и Шехзаде Сулейманом обряд никяха был проведен! — Какая радость! — окрыленно закричала весенняя роза, тоже вскакивая с места. Теперь, как говорится, ей и умереть было не страшно. — Наконец-то! — воскликнул Шехзаде Осман. — Ура! — захлопала в ладоши Ханзаде. — Это чудесно! — подпрыгнула Алтын. Кючюк радостно засмеялась, и вскоре Махидевран подхватила ее смех. — Будьте счастливы, Султанша! — лучилась Калфа. — Я буду. Отныне непременно буду.Покои Валиде Айше Хафсы Султан.
Несколько дней назад у Сулеймана с матерью состоялся разговор, в процессе которого Шехзаде удалось убедить Валиде Султан в том, что никях никоим образом не скажется на сроке отдачи Султаном Селимом рокового приказа, что непременно произойдет, в чем ни Хафса, ни ее сын не сомневались, почему и решили начать плотную подготовку к этому событию — а точнее к тому, чтобы его не случилось: подготовка та была тайной, то есть по сути предательской, но, приняв решение, никто из его принимавших не усомнился в нем, ведь иного спасения своей семье, детям они не видели... В чем заключалась та подготовка, и что будет после возвращения Селима из похода? Об этом как-нибудь в иной раз. — Довольны ли Вы никяхом Сулеймана с Гезде, Валиде? — поинтересовалась Эйдже Султан у своей Валиде, сидя в ее покоях вместе с ней и Айпери Султан. Сама Эйдже была скорее удовлетворена состоявшимся обрядом, чем нет: Фатьма, которую на дух не переносит Эстер, унижена, к тому же у них в союзницах не рабыня, а свободная хасеки Шехзаде. Конечно, этот брак еще и признак того, что Сулейман все еще испытывает чувства к Махидевран, что могло бы помешать одному плану Эйдже, но... не помешает: Наследник явно полигамен, так что то, что он любит Гюльбахар, никогда не будет мешать ему любить кого-нибудь еще. — Махидевран — хорошая невестка, к тому же она принадлежит к великому османскому роду, и помимо крови Эвруз с Абдуллой в ней течет еще и кровь наших величайших предков: Основателя Османа, Орхана Гази, Мехмеда Завоевателя и Хасеки Валиде Гюльбахар Султан**, имя которой мною моей невестке было дано. — Я тоже очень рада за сестру с братом, — искренне улыбнулась Айпери. — Валиде, Вы ведь тогда, когда познакомились с Махидевран... снова, сказали мне, что назвали ее Гюльбахар, потому как она походила на весеннюю розу. Дело было только в этом или Вы в ней приметили девушку, что сможет с Гюльбахар Султан сравниться? — Эйдже озадачено прикусила губу. Неужели девчонка была так... талантлива даже в раннюю юность, почти до попадания во Дворец? — Я подметила в девушке что-то характерное таким великим личностям, как покойная Валиде Султан. Ничего конкретного, просто мне показалось, что Сулейману нужна такая жена, как она, чтобы мой сын не сбился с пути. — Я тоже, я тоже... — пробормотала себе под нос Эйдже. В Махидевран Султан она всегда видела крайне расчетливую личность со множеством талантов, что пригодились бы для жизни во Дворце, хотя о них и не принято разговаривать, но далеко не соперницу себе, а ту, каждый последующий шаг кого можно предугадать. Но так ли это было на самом деле? Не совершила ли она самую главную и смертоносную ошибку любой стратегии — недооценила соперника?Ночь.
Гарем.
POV Фатьма.
Я медленно шагала по холодному и недружелюбному полу из покоев Шехзаде Сулеймана. Какого дьявола он отказался от меня так быстро, женившись гиене Махидевран и со своей наглой рожей заявив мне несколько дней назад, — а также сегодня, когда я предприняла окончившуюся полным провалом попытку соблазнить Сулеймана, чтобы он забыл про брачную ночь с нашим цветочком, — что, видите ли, женитьба — его неоспоримая воля, и что, раз уж мне так интересно, он ответит на мой вопрос, правда ли он любит меня, тем, что нашу розу он любит больше?! Какого дьявола?! Манипулятор, любитель игр на чувствах якобы близких ему людей, бес! Я уже представляю то, с каким удовольствием стою перед европейской ванной с бездыханным телом Сулеймана, полной крови... Как жаль, что до того знаменательного дня так долго ждать. Я хочу прямо сейчас пустить его в клетку голодными разъяренными псами, черт побери! Как же я ненавижу его, всю эту проклятую семейку и эту отвратительную Империю, в которой живут те, кто с чего-то решили, что все, кто живут на вражеской территории, — их враги и вообще ничтожества, ничего не умеющие и ничего не достойные! Но ничего, однажды я смогу убедить их в том, что все ровно наоборот... Твари. Вдруг я увидела перед собой собой нашу уже-не-наложницу. Когда мы с этой дешевкой уже прекратим пересекаться в каждом коридоре треклятого Дворца, полного господ, считающих, что мы — их развлечения, — но ничего не сделавших для того, что заслужить свое господство над всеми и вся?! — Поздравляю, Сулейман пожалел тебя и решил провести с тобой одну ночку да еще и жениться на тебе ради первых и последних ваших с ним детей, — сладко просияла я, подойдя к Гюльбахар, с лица которой после моих слов все еще не сошла довольная гадкая улыбочка, и похлопала по ее плечу. — Жаль должно быть тебя. За дверью осталась, — усмехнулась Гюльбахар. Ненавижу... — Даже в предсвадебные дни Сулейман почти все ночи со мной проводил. Полагаешь, теперь что-то изменится? — Изменилось бы. Всенепременно. Если бы я сейчас сдалась, изменилось бы. Но я никогда этого не сделаю. Жребий брошен. Игран начата. С поля боя без победы я не сойду. — Все уже изменилось, Марине или как там тебя теперь называют... Полагаешь, если бы Сулейман до сих пор был бы в тебя влюблен, он бы ухмылялся, рассказывая тебе о своем решении о проведении никяха? — Я же видела ее тогда на балконе под балконом Сулеймана... Подслушивала, значит. Гадина. — Как бы то там ни было, я все еще баш-хасеки Сулеймана. Он не решился сделать главной женой тебя. Любил бы, все было бы не так... Ах да, и еще. Ты забыла мне поклониться, — Я криво усмехнулась. Уголки губ Махидевран на несколько мгновений растерянно опустились, но позже она легко засмеялась. И пусть. Держи лицо и дальше, мне плевать. Боль тебе своими словами я причинить смогла. Чего еще желать? — Мы с Сулейманом просто забыли об этой небольшой формальности, которую нужно соблюсти, чтобы наши отношения все видели такими, какие они и есть. Завтра же ты станешь второй, если не третьей, хасеки, — Теперь уже она похлопала мне по плечу. — Ты, как была рабыней Османской Империи, ее Повелителя и твоего господина — его сына, — так ею и останешься. Я же к великому персидскому роду принадлежу. — Твое происхождение и твоя личность в целом вызывают у меня больши-и-и-ие подозрения, — гаденько хихикнула Махидевран. Я же удержалась и ни на секунду не показала ей свое смятение, хоть оно и полностью заполонило мое сердце. Как? Почему? Где я просчиталась?.. Ладно. Скорее всего, она просто местами недалекая, и до нее не целиком дошла история с потерей памяти, которую она могла слышать лишь краем уха, как и остальные наложницы, ведь ей бы ее никто не стал рассказывать, она здесь никто. Хафизе Султан не могла допустить ошибку в составлении легенды. Если в себе и своих способностях я еще могу посомневаться, то в ее — никогда. Я не душевнобольная. — Завтра утром Сулейман уже не будет с тобой. Даже нагрубит тебе. Мне не составит труда это устроить, — пообещала я и, развернувшись, направилась в свои покои. Сейчас она войдет к сынку Султана, а после этого я тоже подойду к его покоям. Буду сидеть у него всю ночь, плакать и убиваться. На него действуют женские слезы. Это обязано сработать.Автор.
Утро.
Покои Наследника Шехзаде Сулеймана.
Проснувшись, весенняя роза сладко потянулась. Это утро обещало быть самым прекрасным в ее жизни: она проснулась в покоях своего возлюбленного и... мужа. А вчерашняя ночь!.. Она была потрясающей! То были самые великолепные часы, с которыми никакой иной отрезок времени и сравниться не мог, и рядом не стоял. Ах, пусть весь этот день будет таким же замечательным!Воспоминание Гюльбахар Махидевран.
Весенняя плавным шагом и с широкой-преширокой улыбкой вступила в покои Сулеймана, затем, встав в поклоне и дождавшись жеста Шехзаде, по которому она смогла поднять лицо, подошла к Наследнику и села пред ним на колени. — Махидевран, моя весеняя роза, — вымолвил Сулейман, поднимая счастливую девушку за подбородок. — Сулейман, — лучилась Гюльбахар. — Моя жена, возлюбленная. Мой закат и мой рассвет. Моя болезнь и мое лекарство. Мой страх и моя смелость. Моя слабость и моя сила. Моя весна, зима, лето и осень, что переполняются тобою снова и снова. Губы возлюбленных касаются друг друга, сливая мужа и жену в страстном поцелуе. Эта опять ясная и вновь звездная ночь будет незабываемой. Брачные же узы, которыми теперь повязаны Шехзаде и Султанша, станут продолжением крепкого и нерушимого союза отваги и милосердия.Действительность.
Светлые солнечные лучи вторглись в покои наследника, создав за окном завораживающий своим полуалым окрасом рассвет. Махидевран повернулась к той стороне кровати, на которой спал Шехзаде, чтобы осторожно разбудить его и показать ему этот замечательный вид, но не обнаружила там Сулеймана. Присев и повернувшись к столу, за которым возлюбленный весенней розы часто работал, Гезде заметила Шехзаде Сулеймана, нахмуренно стоящего близ входной-выходной двери. — Сулейман, что-то случилось? — взволнованно вопросила Весенняя. — Ты уже проснулась?.. А, все хорошо. Ты иди к себе. Махидевран внезапно вспомнила вчерашние слова Фатьмы про утренний разлад Шехзаде с его новой хасеки, непринятые Султаншей тогда всерьез. Сулейман правда, кажется, не зол на госпожу, но явно не желает ее видеть. Гюльбахар быстро встала с кровати и подошла к Наследнику, чтобы разобраться, в чем дело, а далее услышала всхлипы, доносящиеся из-за двери. Махинбану. — Похоже, плачет из-за нашей свадьбы, — заметила Гюльбахар. — Вероятно, она сидела у покоев всю ночь. Почему ты не пойдешь к ней и не успокоишь? — Махидевран не была до конца уверена в том, что сделанное Фатьмой Султан было уловкой, а не проявлением чувств, и она не хотела обидеть или разозлить Сулеймана своими словами о ней, на что могла надеяться бывшая ханум, поэтому сочла верным сказать именно то, что она сказала. Ответ на заданный ею вопрос Махидевран Султан, кстати, действительно не могла поначалу найти. Потом все же догадалась: наверняка Сулейман запомнил то, что Фатьма пыталась унизить Гезде, к тому же он не любит, когда им пытаются управлять, и уж тем более когда оспаривают и бывают недовольными его приказами. Нахмуренность же пошла оттого, что Шехзаде колебался, идти ему утешить Фатьму или же поступить на пользу весенней розе и своей гордость. Вероятнее же всего он догадался, что плакать Султанша сейчас могла лишь из-за никяха, — будь иная причина, она бы захотела прорваться в покои, но в сущем случае она не хотела бы рисковать своей честью перед соперницей. — Гюльбахар, иди к себе. Я с Фатьмой сам разберусь, не хочу с тобой на этот счет разговаривать, а то невольно обижу, — попросил Сулейман. — Хорошо, я пойду, — согласилась Махидевран. — Мне ясны твои чувства, и я рада, что ты говоришь со мной открыто. Немногие так делают. Спасибо за это, Сулейман, — Весенняя ласково улыбнулась и удалилась, Шехзаде же еще раз убедился в том, что его Гезде — лучшая со всех сторон жена, — решив-таки не покупаться на провокацию Фатьмы, безрезультатно просидевшую у покоев еще несколько часов и страшно разгневанную тем, что не добилась желаемого, из-за чего теперь Махидевран не даст ей прохода, унижая ее при каждой встрече. К некому счастью для пока еще баш-хасеки скоро уже не третья хасеки, встретив первую, — и снова на веранде наложниц! — лишь слабо ухмыльнулась, не желая портить себе этот чудесный день перепалками с соперницей. Собственное душевное спокойствие ведь чаще куда дороже чужой растоптанной гордости.Тайные покои (не те, которые принадлежат Хафизе Султан).***
— Вот и все, сестренка. Сегодня с ними будет покончено, — лучезарно улыбаясь, пропела Эйдже Султан. — Фарья с ее детьми все равно бесполезны, да еще и первая — предательница. Давно было пора... Но больше всего я рада тому, что Фатьма умрет как отвратительная преступница. У нее наверняка даже могилы не будет, — весело засмеялась Эстер. Развлечения — такие развлечения... — Похоронят как бродячую собаку, — радостно возвестила... Махидевран. Что же за план такой подготовили Султанша, третья хасеки Наследника и Принцесса? Сейчас расскажу. Тогда, когда Айше Хафсе Султан и ее дочери было объявлено о скором никяхе Сулеймана и Махидевран, Эйдже стало ясно: вот оно, время действовать, вот он — праздник, который им так нужен для того, чтобы сделать первый шаг. Тогда дочь Валиде Султан посоветовала ей украшать гарем на торжество каждый день по-новому, потому как «во Дворце давно уже не было роскошного веселья». Также Эйдже убедила свою Валиде в том, что в организации торжеств участие должны будут принимать все Султанши, живущие во Дворце Манисы, самостоятельно планируя, что и как будет украшено, какие на столах будут стоять блюда, потому что «а для них это будет хорошим развлечением», а еще намекнула той, что Фатьма хорошо разбирается в затейливых иностранных яствах, так что может отвечать именно за это. Собственно, Хафса сделала все, как Эйдже Султан и захотела, таким образом предложив Фатьме, которая бы точно не отказалась, не захотев показать, как удручена проведенным обрядом, заниматься едой. Основное действо Эйдже, Эстер и Махидевран по просьбе последней запланировали на день после брачной ночи: чтобы, мол, сначала одна радость, затем сразу другая — на десерт. Когда в утро все Султанши да наложницы, ни в одной части торжества в этот день не задействованные, собрались в гареме смотреть на танцы, вкусно питаться да веселиться, Эйдже тоже оказалась там и милостиво предложила Фарье Султан сесть в конкретном отсеке веранды — самом близком к выходу, — то есть сесть ближе к выходу, чем все остальные госпожи. Дождавшись того момента, когда Фатьма подойдет к стороне гарема, в которой ныне находилась Фарья, чтобы рассмотреть приготовленные по ее приказу блюда, верная служанка Эйдже с подносом в руках подошла к бывшей ханум и тихим-тихим шепотом спросила у нее, какой госпоже первой подавать. Фатьма, естественно, слегка удивилась вопросу, но не слишком, чтобы надолго запомнить этот момент: в конце концов, это она занимается угощениями, так почему бы у нее не спросить? Фатьма удивилась вопросы, а затем ответила на него, причем так, как и планировала Эйдже: шепотом, потому как и сам вопрос был задан им, но не так тихо, как служанка, слова которой никто до должен был услышать, потому что так напрягаться, чтобы говорить также тихо, как и Хатун, сливая свой тон с ее, без особой причины Султанша не станет. Ответ рабыне Фатьма дала не только так, как запланировали Эйдже с Махидевран, но еще и тот, пожав плечами и промолвив: «Начни с Фарьи». Учитывая то, что мать Шехзаде и госпожи сидела ближе всего к Фатьме и дверям, то есть у конца веранды, ближайшего к баш-хасеки. Служанка кивнула, но поднос понесла не Фарье, чтобы никто не посчитал, что речь шла именно о нем. Персиянка может быть и заметила это, но не стала бы она, срываясь с места, бежать к Хатун, чтобы та шла к Фарье Султан, а не к кому-то иному: Фатьме же в целом было все равно, кому что когда и кто понесет... Вот так и создалась преинтереснейшая, если учесть последующие по плану Эйдже события, картина, подозрительность которой бы сразу заметили наложницы, а дна из них, рабыня сестры Сулеймана, даже бы позже пришла к Шехзаде, чтобы рассказать о моменте с Фатьмой и какой-то Хатун, что смогли бы подтвердить другие наложницы, что тогда стояли близко к Махинбану-ханум... В тот же день Фарья с детьми должны были умереть: редкий яд успел бы в нужной дозе проникнуть в кожу всех четверых за ночь, так как им были измазаны простыни на кроватях матери и детей, но погибли они бы лишь днем — яд действует не тогда, когда только пробирается в тело, а через некоторое количество часов. Сулейман, получивший известие о смерти фаворитки и детей, должен был начать расследовать дело, выяснив от врачевателя, служащего все той же Эйдже, что яд, во-первых, редок, значит действовал кто-то хитрый и находящийся в курсе того, что, используй он легкоопознаваемый яд, гибель наследников стали бы расследовать, а во-вторых, чаще всего используется на персидских землях, персами. И тут бы смущающаяся рабыня Эйдже, слышавшая еще и про яд, доложила бы Шехзаде о странных словах персиянки своей служанке. Выяснился бы и еще один момент: Фарья недавно взяла к себе на службу Хатун, впавшую в немилость Фатьме, переманивая ту из вражеского лагеря, — а разве не так зачастую подсылают лазутчиков?.. Конечно, на самом деле девушка эта была выращена Эйдже, готовая ради нее пойти и на казнь за подложенный, вообще-то, именно ею яд, рассказав «правду» о плане Фатьмы Султан... Эйдже с Махидевран рассчитали все вплоть до минут. Тогда, когда Сулейман должен был выйти из своих покоев, направившись к баш-хасеки, чтобы непременно самому ее допросить, ханум должна была подойти к дверям в свои покои, до этого «вызванная» на словесную перепалку с Махидевран. Раскрыв двери, Фатьма увидела бы Хатун, стоящую с ее сыном на руках. Хатун вместе с Шехзаде юркнула бы в открытый ею до этого тайный ход, убегая от Султанши с ребенком, отчего та бы естественно побежала за ней, не собираясь никого звать на помощь, боясь упустить похитительницу. Когда Наследник подойдет к покоям своей хасеки, он увидит только-только «прорвавшуюся к ней» — впущенную во Дворец Эйдже — женщину, требующую о встрече с Фатьмой и, что для нее, как должно выглядеть, самое главное, ее сыном. Женщина должна биться в истерике, кидаться на Сулеймана, а затем рассказать очередную «правду»: Омер — ее сын, отданный Фатьме, у которой родилась от Сулеймана девочка, в день родов, при условии, что Хатун сможет его навещать, — мол, госпожа за несколько дней до родов нашла едва-едва рожденного мальчика и почти нищую Хатун, готовую отдать ребенка за деньги. Доказательством случившегося будут служить соседи женщины, слышавшие обрывки разговора «женщины в короне, которую они видели только со спины» — Эйдже Султан, облаченной в одежду, схожую с той, что часто носит Фатьма, — и Хатун, а также темный кусок кожи на спине характерной форме, передающийся по роду той женщины и имеющийся в том числе и у нее: правда, в случае женщины это ожог, оставленный слугами Эйдже на спине женщины, нанятый все еще ею, по цвету очень схожий с тем куском кожи Шехзаде, что в день имянаречения Омера заметила Махидевран, предложив кровной Султанше использовать его как часть плана. Связь Фатьмы с Хатун смогут подтвердить еще и некоторые из Агов, ведущих службу в Дворцовом Саду и видевших служанку жены Сулеймана о чем-то спорящей с той женщиной: такой эпизод был и вправду — Хатун притворялась торговкой и несла чушь, на которую бурно реагировала рабыня Фатьмы Султан, которая во время допроса должна была начать «неумело врать» про женщину, продающую ткани. Выслушав женщину, Сулейман конечно же поспешит таки войти в покои хасеки, но застанет там лишь ее служанку, как считала сама Фатьма, — а на самом деле служанку Эйдже Султан — которая «только-только начнет приходить в себя после удара», рассказывая, что Фатьма убежала с Шехзаде через тайный ход, услышав разговор с женщиной и боясь, что сделанное ею будет подтверждено, ударив Хатун, решившую помешать чудовищной идее Султанши. Скажет, что якобы ее госпожа захотел выбросить ребенка в реку, чтобы никто не смог увидеть тот самый кусок затемневшей кожи, что доказывал бы правдивость слов «настоящей матери Омера». Сулейман в этом случае должен и сам побежать в тайный ход, но скорее в сопровождении слуг, что не очень-то играет роли, и заметить убегающий силуэт Фатьмы вдали: Хатун, «ведущую» ее, видно быть не должно, того, что ребенка на руках у госпожи нет, тоже, но сама мать Шехзаде, по плану Эйдже Султан, должна была видеться Сулейману, тут же побежавшему за ней в страхе, что она выполнит запланированное ею же по словам ее рабыни... Первой до реки, естественно, добежала бы Хатун, скрывающаяся от Сулеймана, постоянно находясь ровно перед Фатьмой, со следовавшей за ней Султаншей, а следом Сулейман, все еще не видящий Хатун и остановившийся тогда, когда Фатьма бы уже находилась у реки, не в силах закричать и пытаясь отдышаться. В этот момент Хатун должна отдать младенца в руки матери, прыгнув в воду и заставив Фатьму Султан потянуться к ней, как любой бы, еще не успев вспомнить, кто перед ним, после сильного стресса видя кого-то падающего в воду и могущего потонуть. Фатьма бы тянулась с младенцем на руках, и это видил бы Сулейман. Омер теперь бы был расположен близко к хорошо на тренированной Хатун, у которой бы удалось вырвать мальчика из рук обессиленной матери, потопив в воде и далее затопив саму себя, отплыв на некоторое расстояние, так, чтобы ее труп не всплыл близко к берегу, и Шехзаде бы не догадался, что произошло на самом деле... В итоге вышла бы прелестная картина: Фатьма — монстр, сделавший многое ради заполучения власти — подменивший ребенка, — кстати, по легенде «матери Омера», девочка, родившаяся у Фатьмы, была отдана ей и умерла на следующий день после рождения, появившись на свет слабой, а сейчас находится в могиле, которую Хатун может показать, — да, Эйдже не поленилась найти безымянную и более не навещаемую могилу, в которой недавно захоронили новорожденную девочку, — затем затопивший его в проливе, а также покончивший с соперницей и ее тремя детьми — то есть, двумя Султаншами и двумя Шехзаде... Все бы и вышло, обязательно вышло согласно желаниям венценосных сестер, но... Но было одно но. Это но заключалось в том, что Махидевран приняла решение, заключающееся в том, что она мало того, что не будет участвовать в расправе над детьми, но и во что бы то ни стало остановит это кровопролитие, при этом и не постивив под угрозу будущее своих детей. Весенняя сделала свой выбор. Она сделала выбор, отказавшись выбирать.