Вечер уже давно уступил место ночи, что сейчас уже хозяйничала на полную катушку, погружая всё вокруг во тьму и заставляя звёзды сиять всё ярче.
Девушка, которая, скорее всего, единственная во всем доме не спала в такой час, сидела на подоконнике у приоткрытого окна, заплетая довольно длинные каштановые волосы в косу. Она смотрела в окно на манящую своей пустотой и темнотой улицу, так и порываясь собраться и выбежать из дома, который с каждой секундой превращался в клетку, сдавливал со всех сторон всё сильнее. Последние несколько лет она искала для себя лишь свободы, забывая или игнорируя любые другие желания. И сейчас, сидя ночью в чужом доме, где за соседней стеной находились её настоящие родители, Мартина, наконец, почувствовала насколько была одинока. Убежав из детдома и забрав чужую жизнь, девушка поняла лишь то, что понятие семьи совсем не означает свободу. Возможно, когда-то давно ей, скорее всего, единственный в жизни раз повезло обрести настоящих близких людей. Однако счастье всегда было недолговечным, а снаряды дважды в одну воронку не падают.
Тина смотрит на дневник, что в темноте казался серо-чёрным, и, поднося его ближе к глазам, впервые обращает внимание на узор, будто окаймляющий одну из сторон блокнота. В детстве она любила сдирать штукатурку осыпающихся стен, которых в детдоме было полно и сейчас, сама не понимая зачем и не имея возможности объяснить свои действия, подцепляет окрашенным в темно-синий по совету Карины ногтём верхушку орнамента. Не успевает даже удивиться, когда рисунок остаётся в руке, а блокнот раскрывается, с громким стуком падая на пол.
Мартина резво вскакивает с подоконника, включая настольную лампу и поднимая упавшую вещь. В голове совсем некстати всплывает одно из многочисленных воспоминаний, которые она изо всех сил старалась спрятать куда подальше, чтобы не думать о, возможно, самом близком человеке в жизни.
Ему не нравились её новые друзья, их репутация и дела, которые они вместе совершали, и Мартине было это отлично известно. Но она редко слушала кого-то, кроме самой себя, что почти всегда приводило к плачевным последствиям.
Дима перестал разговаривать с ней, пересекаться хоть где-то, кроме столовых и школы, да и замечать её в целом после того, как пару недель назад узнал о планах Кирилла, в которых девушка играла немалую роль. Мартина же, не желая навязываться и считая это унизительным, также делала вид, что его попросту нет, не забывая при этом отмечать малейшие изменения в его поведении или внешности. Он был её другом столько, сколько она себя помнила, не бросая никогда, даже в таких ситуациях, в которых отворачивались все. И вот Тина потеряла даже его, человека, с которым ходила в садик за руку, и наверное, единственным, за исключением воспитателей, кто искренне радовался, когда очередные приемные родители заинтересовывались её кандидатурой. Дима всегда старался поддержать её, зная, в какой момент сказать что-то весёлое или просто помолчать, умея подобрать нужные слова, что всегда были к месту.
Но мы редко ценим то, что имеем, и сейчас ей оставалось лишь убеждаться в народной мудрости. Мартина, полностью погрузившись в какой-то непонятный мир и забыв о том, кто есть кто, выбрала другого. Того, что всего пару дней назад предал, оставляя в одиночку разбираться с событиями, которые абсолютно точно поставят крест на всей её жизни и возможностях.
И вот она сидела и ждала, всей душой надеясь, что Дима согласится прийти, ведь на вопрос о том, кого бы она хотела увидеть, первым делом, не задумываясь, выпалила имя друга.
Дверь открылась, заставляя вздрогнуть, и также быстро закрылась. Они стояли в тишине, слушая, как ключ проворачивается в замке, а затем парень поднял глаза от пола, быстро пробегаясь по ней взглядом. Мартина ждала от него криков, восклицаний или хотя бы фраз, типа «я ведь говорил», но он так и оставался стоять у стены рядом с выходом, не проронив ни слова.
— Ну и? — не выдерживает первой, чувствуя, как молчание давит, создавая практически осязаемую неловкость.
— Что? — он лишь пожимает плечами, даже не пытаясь сделать хоть шаг ей навстречу. Дима сначала думал, что, увидев её, захочет ругаться и что-то доказывать, но что делать, если всё возможное уже рассказал и высказал, если предупреждал, при этом всем сердцем надеясь, что того, о чём говоришь, не случится. Но жизнь всегда поступает по-своему, насмехаясь над теми, кто пытается диктовать свои условия.
— Может, ты что-то скажешь? — она уже даже мечтает о том, чтобы он начал умничать и рассказывать о том, что говорил ей заранее, потому что это была бы хоть какая-нибудь реакция. Мартина никогда даже не задумывалась раньше, что самое страшное чувство — совсем не ненависть или зависть, а безразличие.
— Это ведь ты позвала сюда, не оставив даже выбора отказаться и меня чуть ли не на пинках привели, думая, что ты мне проговоришься.
Ей очень хотелось съязвить и сделать вид, что ничего происходившего в последнее время просто не было, но реальность давала о себе знать отстранённой позой парня и напряжением, просто сквозившим между ними.
— Я сдам всех, — говорит спустя пару минут молчания, ожидая чего угодно, кроме презрительного взгляда и вопроса «зачем?». Мартина успевает лишь почувствовать закипающую злость, прежде чем выпалить. — Это ведь была шутка? Или ты хочешь сказать, что я должна их прикрывать и брать всю вину на себя?
Он лишь вздохнул тогда, глядя на Тину усталыми глазами, в которых будто читались грусть и раздражение.
— Я хочу сказать, что ты всегда знала, чем всё закончится, но просто не хотела этого признавать. Не стоит ожидать, что о тебе будут заботиться, когда сразу, даже не присматриваясь, видно, что тебя просто используют. А сейчас ты сидишь и дуешься, собираясь всем мстить. Вот только, по сути, за что? Ведь никто из них ни разу ничего тебе не обещал и, уж тем более, не держал, ты сама выбирала их компанию, предпочитая проводить всё своё время там и бегая за ними, будто была привязана к Кириллу.
Мартина всё ещё сидела на стуле, сцепив руки в замок с такой силой, что пальцы немели. Дима говорил абсолютную правду, но одно дело, когда ты просто осознаёшь это и совсем другое, когда эту правду так жестоко озвучивают. Он же, замечая изменения в её лице, старался не встречаться с ней глазами, чтобы не дать слабину и не потерять уверенность.
— Знаешь, ты часто раньше любила повторять, что это место меняет людей, — начинает медленно, подбирая каждое слово и надеясь скорее покинуть эту злополучную комнату, — вот только, прожив тут столько лет, ты умудрялась оставаться собой. Зато всего за пару месяцев легко забыла все свои принципы ради него и его компании. Так что, правильнее сказать, что во всём виновато совсем не место, а окружение.
Выдыхает, всё-таки встречаясь с ней глазами, вглядываясь и стараясь разглядеть в них ту, которую знал и любил столько лет. А девушка, в свою очередь, видит в глазах друга какую-то странную пустоту, когда он, ссутулившись и отвернувшись, громко произносит:
— А сейчас скажи им, пожалуйста, что ничего мне не выдашь, чтоб меня, наконец, отсюда выпустили.
Возвращаясь в настоящее, замечает, что машинально перелистывала страницы дневника, не обращая на это ни малейшего внимания. Ева вообще во всём была до чёртиков аккуратна, вне зависимости от того, говорим ли мы про одежду или школьные принадлежности, или, возможно, про комнату в целом. Блокноту, что держала в руках Мартина, не выпала честь стать исключением, и страницы, исписанные достаточно крупным почерком, были минималистично оформлены.
Девушка думала, что достаточно узнала сестру, совсем не будучи готовой к тому, что на страницах не встретит ни одной выделенной маркёром записи или каких-нибудь сердечек и рисунков в виде смайликов.
Не спеша пролистывает дневник, рандомно выбирая страницы и быстро пробегаясь глазами, где-то видя истории о школе, где-то планы на будущее, а где-то анализ дня. Спотыкается где-то ближе к концу на записи, что вызывает смешанные чувства, одновременно вызывая удивление, какую-то странную опустошённость и даже страх.
«Это банально, писать сейчас «привет» или ещё что-то. Говорят, что если рассказать кому-то, что тебя волнует, станет легче. Мне не с кем поделиться этим, поэтому буду рассказывать самой себе. Надеюсь, это поможет, потому что сейчас мне больно и очень страшно.
Я наконец-то набралась решимости пойти к врачу, рассказав обо всём, что тревожило на протяжении последнего месяца. По началу боялась, что об этом узнают родители и тянула, как можно дольше, но, кажется, они всё ещё не знают. Значит, врачи не обманули, когда сказали, что это может остаться в тайне.
Однако сейчас далеко не об этом. Пройдя несколько анализов, сдав кардиограмму и ещё какие-то диагностики пару дней назад, я пришла к лечащему врачу, которая долго смотрела в карточку, с кем-то советовалась, а потом начала рассказывать мне о миокардите. Это и стало подводкой, которую я не сразу поняла, и только когда она вздохнула тяжело, сказав, что обследования показали у меня именно миокардит, до меня начала доходить вся плачевность ситуации. А дальше врач настаивала на появлении родителей, уверяла, что им сейчас нужно принять меры, однако я уже скрылась за дверью. Возможно, это было очень глупое решение, но я не могла сказать родителям, особенно папе. Потом последовало продолжительное ожидание того, что дверь вдруг распахнется, чуть ли не слетая с петель, и родители влетят в комнату, громко ругаясь и рассуждая о безответственности и плохом влиянии на меня друзей. К счастью, этого не произошло до сих пор, что в равной степени удивляет меня и приносит облегчение.
Дальше же только целая ночь, благодаря которой я изучила про диагноз всё, начиная от симптомов, заканчивая лечением, но родителям всё равно не решилась сказать. Скоро отборочные, и это может автоматически выбить меня с них. Возможно, мне всё равно и я уже давно не горю желанием заниматься фигурным катанием, но папе это говорить просто самоубийственно. Он не простит меня за это. Недавно я намекнула, что больше не хочу ходить на каток, а он, кажется, не понял и только сказал в который раз про золотые медали. Я не знаю, что делать»
Мартина сама не заметила, как комната осветилась утренними лучами солнца, продолжая читать дневник, сидя на кровати в позе лотоса, и лишь когда услышала, как отец уходит на ежедневную пробежку, отложила в сторону блокнот, стараясь поспать хоть пару часов.
Она не могла и подумать, что отец со своими божественными замашками окажется настолько неугомонным и после ее вежливого отказа от занятий фигурным катанием, начнёт сотрясать воздух фразами, типа: «Я сказал, что ты будешь тренироваться дальше, значит, будешь». Кончилось все тем, что ее практически силой заволокли в машину, беря курс на спорткомплекс и вжимая педаль газа в пол настолько сильно, что Тина уже вела обратный отсчёт до момента, когда начнёт прощаться с жизнью.
Даже не думая завести разговор, поначалу пыталась смотреть в окно, но, быстро бросив эту затею, дабы сохранить завтрак в животе, она лишь молча продумывала дальнейшие действия. Девушка редко задумывалась о том, что и когда говорить, давно привыкнув к тому, что на языке всегда вертится пара-тройка колких или просто подходящих под ситуацию фраз. Однако все происходящее сейчас сложно было назвать привычной ситуацией, поэтому, погружаясь в воспоминания о недавно прочитанном и практически видя перед собой ту самую страницу из дневника, Мартина мало представляла себе то, что ей предстоит сделать.
«Мне раньше, в далеком детстве, нравилось кататься. Нравилось чувствовать, как ветер бьет в лицо, когда набираешь скорость, а ноги буквально проскальзывают, давая что-то похожее на ощущение полёта. Нравилось ждать ради этого прихода зимы и ещё в декабре ходить на озеро, проверяя, взялся ли лёд как следует. Все это приносило мне когда-то удовольствие, пока отец вдруг не решил начать лепить из дочери чемпионку, чуть ли не ежедневно привозя на каток и показывая разным тренерам, как какой-то материал из которого нужно сделать то, что хочет именно он, перекраивая под это полностью и совсем не обращая внимания на мои желания или, наоборот, нежелания. Примерно через полгода вечных падений, неудач и слез, у меня начало получаться, и тогда снова появилась радость. Я радовалась успеху, хвастаясь перед папой и ожидая, как минимум, похвалы, но натыкалась лишь на «хорошо, но надо лучше. Иди работать». Ещё пара лет и окончательное осознание безвыходности и патовости ситуации пришло ко мне, но не сказать, что это было словно гром среди ясного неба. Наоборот, мне пришлось долго идти к этому, надеясь и от всей души желая хоть чего-нибудь доброго со стороны отца, который, почему-то, все мои успехи воспринимал и продолжает это делать, как должное, зато, если я вдруг что-нибудь сделаю не так, то можно смело пытаться спрятаться где-нибудь в другом мире»
В настоящее возвращает телефон, а точнее оповещение о пришедшем сообщении, что звучит в тишине машины очень резко и громко. Вздрогнув, Мартина еле успевает выключить уведомления, прежде чем Карина подкрепляет предыдущее сообщение следующим, в котором отправляет лишь огромное количество смайликов. Она пишет о том, что уже едет в комплекс смотреть и болеть, а Тине лишь хочется ответить, что смотреть будет не на что, так как она даже коньки надевать не будет. Запоздало удивляется тому, что Ева, считая Карину чуть ли не самой лучшей подругой во всем мире, не рассказывала ей о себе почти ничего, предпочитая оставлять все свои мысли и переживания при себе или, в крайнем случае, записывать их в дневник.
Они подъезжают слишком быстро и девушка совсем не успевает придумать оправданий перед тренером. Сумка с экипировкой сильно отдавливает плечо, поэтому приходится подложить под ремешки ладошку, понимая, что веса это не уменьшит. Толкает стеклянную дверь, быстро проскальзывая внутрь, и, замечая разъяренное отражение отца, ускоряется ещё сильнее. По пути в раздевалку встречает, как минимум, пару девушек, что желают удачи или просто окидывают презрительными взглядами. Впервые на неё кто-то смотрел так, как на Еву, и Мартина ловит себя на том, что уже успела отвыкнуть от состояния вечной боевой готовности, привыкая к тому, что каждый встречный смотрит доброжелательно и дружелюбно.
— Уже и не думала, что ты придёшь, — тренера находит примерно через полчаса после приезда и, слыша подобное вместо приветствия, сначала теряется, даже не зная, что сказать.
— Я не собиралась, — кажется, честный ответ будет лучшим решением, учитывая, что других в голову не приходит совсем.
Ещё на пару минут повисает тишина, нарушаемая лишь замечаниями, которые тренер успевает выкрикивать другим ученицам. Мартина уже собиралась уйти в раздевалку, чтобы просидеть там до конца соревнований, потому что была уверена, что домой отец так просто не повезёт. Успевает даже начать рассматривать вариант очередного побега, ну или хотя бы, беря уровнем ниже, побега из спорткомплекса и возвращения в дом на автобусе. Потом можно было бы забаррикадировать дверь на всякий пожарный, ведь кто знает, на что способен ее любимый и максимально тепло-относящийся к окружающим отец.
— Так ты выступать сегодня будешь или снимать? — она говорит это так спокойно, что Тина удивляется ещё сильнее, даже не пытаясь разобраться в том, что творится в голове у этой женщины. Однако ответ приходит моментально, и ей даже не приходится задумываться, быстро выпаливая лишь «снимать».
Тренер пожимает плечами, не спеша поворачиваясь к Мартине, а затем окончательно вводя девушку в ступор своими словами:
— Давно пора, Ев. И найди себе занятие по душе, потому что, учитывая твои способности, это не должно составлять особого труда.
— Мне жаль, — выдавливает, когда немного приходит в себя, лишь позднее осознавая, что говорит правду. Ведь Мартине и правда жаль, что сестра столько лет тратила все своё время на это лишь из-за того, что боялась сказать правду. Удивительная вещь заключается же в том, что кто-то лжёт, потому что боится, а кто-то, потому что спасает себя.
— Мне тоже, Ева.
***
Это место она всегда считала забытым всеми, кто только мог о нём забыть. Потребовался день, чтобы попытаться разобраться с дорогой, а потом приехать сюда. Родители думали, что она в школе и, возможно, Тине было стыдно за испорченную посещаемость Евы, а возможно нет. Мартина не могла разобраться в собственных чувствах.
Девушка смотрела на все эти дома вокруг по-другому, когда было восемь, хоть и выглядели они так же, как и сейчас. Сейчас понимает, что выглядят они отнюдь не красиво, а тогда брали восторг, от которого пищать хотелось. Ржавый забор, который так никто не покрасил; трещины на кирпичной кладке домов; поваленные деревья в парке, мимо которого она проходила. Цветочный магазин стоял там же, где и стоял тогда. Не изменилось ничего, не считая того, что краска с него немного слезла и букеты сменились. Когда девять лет назад она шла тут с родителями, восхищалась красотой цветов.
Этот день ей обозначили как «приход твоих новых родителей», а потом всё утро пытались сделать что-то красивое с волосами и выбрать одежду, которая была как можно более приличной. Тина и раньше видела доброго мужчину с женщиной, они приносили ей конфеты и игрушки, спрашивали, хочет ли она жить у них. Не зная, что отвечать — Мартина кивала головой. Но ей хотелось, больше всего на свете хотелось, не жить в детском доме.
А ещё ей сказали улыбаться широко, когда придут мама и папа, напугав, что если она не будет это делать и не будет вести себя хорошо, то её не возьмут и выберут другую девочку.
Под таким напором, Тина улыбалась чересчур, и пара, пришедшая в назначенное время, пыталась соответствовать её улыбки, пока осторожно не спросила, почему она улыбается так. Мартина, не умея скрывать правды, в подробностях рассказала всё то, что ей сказали воспитатели. Они, одновременно усмехнувшись, сказали, что им никто, кроме неё не нужен.
— Какие сладости твои самые любимые? — мама, Тина быстро привыкла к тому, чтобы так называть её, взяла за руку и обернулась на неё. Мартина ещё никогда в жизни не чувствовала себя настолько счастливой. Повода не было, но эти люди вели себя с ней слишком по-доброму, она не привыкла к такому, и это поначалу насторожило, но потом девочка расслабилась, наслаждаясь солнцем.
— Я всё люблю, — она бы дополнила тем, что видела сладости только тогда, когда ей приносили они, но резко замолчала, почти споткнувшись о камень, но крепкая хватка родителей удержала.
Папа осторожно протянул ей две свои ладони, а потом спросил, хочет ли она посмотреть на весь город и побыть немножечко птичкой. От восторга Тина перестала дышать, кивая головой. Ей было смешно от его еле заметных усов, но колючих. Она впервые видела его в рубашке, и выглядел папа по-настоящему по-деловому. Мама была в нежно-голубом платье и небольших каблуках, и Мартина смотрела на её наряд почти с открытым ртом.
— Но ведь что-то тебе же нравится больше всего? — ей было не до раздумий и попыток откопать в своей памяти названия шоколадок, пирожных или конфет. Сидя у папы на шее, она иногда хихикала и показывала маме пальцем туда, куда она не могла посмотреть. А Тина могла, и это ей нравилось.
— Нет, — держась за его голову, на которой почти не было волос, девочка пожала плечами. — нам почти никогда не давали сладкое, только на дни рождения, — помолчав, она пыталась найти в памяти те отрывки со дня рождения. — Хотя, знаете, такое пирожное, шоколадное… Я не помню, как оно называется, но оно вкусное очень.
— Тогда мы сейчас зайдём в кафе и купим все шоколадные пирожные, которые там есть, — снимая её с плеч, мужчина кивнул жене, держа Тину за руку. — Отпразднуем твоё появление в нашей семье.
Мартина остановила свой взгляд на кафе. Его название она не забыла. Старая вывеска только напомнила о том, что тут всё по-прежнему, словно не было этих девяти лет, она всё ещё маленькая, и мама вот-вот вернётся с работы, а она, как обычно, встретит её на остановке. Они вместе зайдут в кафе, а где-то по дороге встретят Дашу. Только теперь ей семнадцать, и встречать некого: ни с работы, ни по дороге. Хотя, судьба Даши была ей неизвестна, но она надеялась, что та осуществила все свои мечты, о которых они часто разговаривали.
— Даша, — Тина потянула девушку за руку к начерченным на асфальте классикам. — Когда я вырасту, я хочу быть такой же, как и ты.
Не отрываясь от прыжков, Мартина подняла на Дашу голову, наблюдая за тем, как у той резко изменилось лицо. Она не была в восторге от идее родителей — удочерить девочку, но если они уже сделали это, то оставалось смириться. Со временем они привыкли и начали называть друг друга сёстрами. По крайней мере, Даша представляла Мартину своим друзьям, как младшую сестру, и в такие моменты у Тины улыбка была как в тот первый день.
— Какой? — вспоминая первые несколько недель их совместной жизни, девушка удивилась. Она тогда всем своим видом хотела показать, что не примет в семью нового ребёнка, а тем более приведённого из детского дома. Думала, что Тина навсегда запомнит то отношение.
— Умной, красивой и доброй, — цифры под ногами закончились, и Мартина смогла как следовать рассмотреть лицо Даши.
— Ты обязательно будешь такой.
Обойдя практически весь город за полдня, она всё ещё не смогла найти в себе силы пойти туда, куда изначально собиралась, но откладывала до последнего момента. Теперь уже и откладывать некуда. Сидя в парке, Тина вспоминала тот первый день, когда они только поменялись с Евой. Чувства вдруг стали напоминать то, что она испытывала тогда. Голова начинала болеть от постоянного размышления и вопроса о том, как быть дальше. Если до этого ответ нашёлся быстро, то теперь задача усложнилась — она выбирала между собой и другим человеком. И она не могла позволить себе выбрать кого-то другого, когда решается её судьба.
Параллельно с этим в мыслях велись споры о том, сможет ли она уже переступить через собственную слабость и пойти туда, куда должна. Решить это оказалось легче, чем другое. Практически уверенно она шла к цветочному, а потом уверенность испарилась, вылетев через входную дверь, когда она увидела девушку-продавщицу. Мартина не могла забыть её внешность, а когда прочитала на бейджике «Дарья» и метнула взглядом на руку, где всё ещё было кольцо, когда-то подаренное родителями им двоим, в знак мира, быстро спрятала свою руку в карман. Тина никогда не снимала его, оберегая.
— Извините, — нерешительно подступая, Мартина пыталась аккуратно достать деньги из кармана, но те предательски упали, заставляя пользоваться другой рукой. Дарья была во внимание, чтобы не посмотреть на то, как девушка пытается собрать купюры с пола и не заметить кольцо на пальце.
— Тина? — в тот момент она не верила ни своим глазам, ничему.
— А какая твоя самая большая мечта? — удобно устроившись на диване рядом, Мартина сделала звук на телевизоре тише. Даша красила ногти, а ей просто нравилось наблюдать за этим.
— Уехать учиться в Москву и остаться там, — продолжая дуть на ногти, ей не пришло в голову задать встречный вопрос, хотя он был не нужен. Было понятно, что Тина сейчас расскажет сама. Спустя время, Дарья поняла, что девочка не такая уж и плохая, даже милая.
— А у меня больше никогда не возвращаться в детский дом.
— Ты не вернёшься.
— Честно?
— Да.
Подняв с пола всё, Мартина перевела взгляд, Даша опиралась на прилавок, смотря и почти не моргая.
— Что? — она услышала, но отсрочила время для самой себя, чтобы было больше на подумать. Она ненавидит всю эту неделю, потому что ей приходилось слишком много думать, копаться в себе и размышлять.
— Тина, это ты? — медленно, по отдельности и непривычно тихо, её голос закрался глубоко, пробуждая воспоминания.
— Вы, вероятно, обознались, — прятать кольцо больше не было смысла. Тина пыталась убедить себя, что такие ведь не только у них. — Можно четыре гвоздики?
***
Сжимая цветы в руках и опустив голову, поднимая иногда, чтобы посмотреть дорогу, Тина пыталась вернуться в тот единственный день, когда была тут и вспомнить, где находится могила родителей. В худшем случае ей придётся обойти всё кладбище, внимательно смотря на имена. Обрывами в воспоминаниях крутится что-то про два дерева, которые она находит, а потом находит и фотографию мамы и папы.
Положив гвоздики, Мартина присела на лавочку рядом, осматриваясь. Всё было аккуратно и красиво: цветы в белой вазе, ни одного сорняка, аккуратно посаженные живые растения и маленькое деревце.
У неё было столько не выговоренного, Тина всегда хотела рассказать кому-то, как прошёл её день, что интересного она узнала, показать кому-нибудь рисунок, который она нарисовала. Воспитателям было не до них, максимум, что могли — кивнуть головой, отмахиваясь. Мартина всегда мечтала, чтобы кто-то просто выслушал её.
— Мартиша, пообещай мне, что когда вырастешь, будешь очень-очень доброй девочкой, — мама гладила по голове, прижимая к себе.
— А что бывает с недобрыми людьми?
— Они делают больно другим. Ты ведь не хочешь, чтобы другие люди страдали?
— Простите, что не стала такой, — вытирая появившуюся влагу на глазах, тихо произнесла Тина. Ветер обдул лицо, заставляя прикрыть глаза от холода.
День выдался дождливым, и Тине не оставалось ничего, как укутаться в одеяло, прячась от грозы и пытаться найти мультики по телевизору. Родители сказали, что скоро вернутся, им только нужно было забрать Дашу от подруги.
Она не заметила, как уснула, открыла глаза только из-за звонков в дверь. За окном было уже светло.
Девочка побежала к двери, радуясь, что родители с Дашей наконец-то вернулись. Открыв, увидела на пороге не семью, а двух полицейских, женщину в строгом костюме и соседку — тётю Нину.
Недоумевая, Тина смотрела в упор, делая маленькие шажки назад. Пока пятилась назад, понимала, что что-то случилось. Полиция не могла прийти просто так.
— Скажите ей? — женщина кивнула тёте Нине. Соседка тяжело вздохнула, уводя Мартину с собой на кухню и закрывая дверь. Каждое слово давалось с трудом, она знала о судьбе девочке, знала, откуда та. Девочка и двух лет не прожила в семье, как снова придётся вернуться в детдом.
В тот день она возненавидела дождь. Родители не успели забрать Дашу: по дороге попали в аварию, той же ночью скончались в больнице. Помнит, как билась в истерике, как умоляла не возвращать её обратно, как завидовала Даше, которую забрали родственники.
«Они делают больно другим. Ты ведь не хочешь, чтобы другие люди страдали?»
В любой другой момент она бы поспорила. Быть добрым равняется тому, чтобы страдать самому. Ей казалось, что она настрадалась достаточно, чтобы снова возвращаться к этому. Быть добрым значит сломать сейчас себя, давая исцелиться другому человеку. Быть добрым не так хорошо, как ей говорили в детстве.
Сейчас она как-никогда хотела, чтобы никто не страдал, и не хотела делать кому-то больно. Себе в том числе.
