Соль

К вечеру коридоры пустели, половина закрывалась в своих комнатах, занимаясь делами, другая выходила на улицу. Старшие следили за младшими и наоборот. Детям было гораздо проще внушить, что если кто-то решит ступить за территорию — нужно обязательно сообщить воспитателям. Лет с тринадцати дети уже начинают жить по принципу взаимовыручки, не сдавая друг друга. Поэтому маленькие чувствовали себя по-особенному, словно они тут главные, а старшие пытались уже сейчас внушить, что рассказать воспитателям то, что тебя просили не говорить — предательство, предателей не любят. Гораздо сильнее действовала фраза: «В семьях никто друг друга не предаёт». Ещё совсем маленькие, дети стремились жить так, как живут в семьях, не осознавая, что их семьи предали их. В большинстве случаев. Ева впервые за долгие две недели, казавшиеся бесконечностью, вышла на улицу. К ней приставили Диму, а воспитатель села на лавочку, почти мелом очерчивая территорию, по которой можно было гулять. Просто под рукой не нашлось мелка. — Это так странно, смотреть на тебя, — Ева улыбнулась. — Ты не похож на остальных, с кем я тут пересекалась. Как бы сейчас это не звучало, но ты такой лучик света тут, — девушка засмеялась на последних словах. Ей было странно говорить это, но по-другому выразиться не получалось. Дима по началу пытался сдерживаться, боясь обидеть Еву тем, что смеётся над её словами. Но когда её смехом залилась половина улицы, что даже воспитательница подняла голову, он заулыбался. — Это самые странные слова в моей жизни. Парень прокручивал их в своей голове, не в силах просто не смеяться с этого. Он впервые подумал о том, как ему будет не хватать Евы, когда обман всё же раскроется. На секунду, Дима подумал, что не хотел бы, чтобы они менялись обратно, но это было слишком эгоистично. Поэтому он решил больше не думать об этом. По крайней мере, это определённо лучшие две недели его жизни. — Смотри, радуга! — она указала пальчиком куда-то вдаль, парень мгновенно обернулся, а потом почувствовал, как она схватила его другой рукой, переплетая их пальцы. Спустя пару секунд, Ева заметила, что Дима уже не смотрит туда, куда она показывала. Прожигает взглядом их руки, держащиеся друг за друга. Девушка снова заулыбалась. — Ты слишком нерешительный. — Она пожала плечами, объясняя свой жест. — Да? — парень поднял брови, разворачивая Еву к себе лицом. Они не заметили, как покинули территорию, на которой им можно было находиться. — Угу, — она кивнула с долей притворства. Ева почти сказала что-то ещё, но не успела. Доля секунды. Он подается вперед и накрывает ее губы своими. Ее мягкие и пухлые встречаются с его слегка обветренными и такими холодными… Одно мгновение. Она обхватывает его руками за шею и притягивает еще ближе. По телу бегут мурашки. От его прикосновений, от его губ, от его тепла. ** — Ты что тут забыла? Кирилл удивлённо развёл руками, кидая рюкзак куда-то в сторону. Первый этаж был пуст, девушка, уютно устроившись на диване, смотрела какую-то передачу. Она даже не обернулась, когда он вошёл слишком громко. Не просто так. — Слушай, — схватив пульт, он прервал программу, а Тина почти начала возмущаться. — Ты не можешь заявляться ко мне домой просто так! — Твоим родителям нравится Ева, — Мартина скинула одну ногу с другой, садясь в позу, названную ею же «более вежливой». В конце концов, она пришла серьёзно поговорить. Всё должно соответствовать той серьёзности разговора: от взгляда до позы. — Кстати, ты неплохо устроился. По размерам дом почти такой же, как детский. Прикольно-прикольно. Отвечать что-либо бесполезно, как и повторять о том, что ей хотя бы следует спросить, прежде чем приходить. Банальные приглашения и вежливость никто не отменял. Его уши сейчас не готовы слышать все её выделывающиеся фразы, вроде «я не нуждаюсь в приглашениях», произнесённой этим приторно-пафосно-тошнотворным голосом, поэтому отмалчивается, махая рукой. Его не брало её безразличное выражение лица, голос, как будто она делает одолжение и всё остальное, что приводило тринадцатилетних скромных девочек в детском доме в восторг. Такое ощущение, что быть бесчувственной стервой, не подпускающей к себе людей на километр и поливать с ног до головы колкими фразами всех окружающих — предел их мечтаний. Пытаться — не значит быть, Мартина иногда не выдерживала, начиная смеяться в слух от этих копий. Или от того, что они прямо в лицо иногда говорили, что хотят дружить с ней или быть на неё похожими. Почти брали уроки. Она давно поняла, что вся эта жизнь, какая была сейчас — не предел её мечтаний, но отказаться не получалось. Ей было легче жить вот так, чем быть для окружающих доброй феей и ковром для обтирания ног. — Повторить вопрос? — присаживаясь на подлокотник кресла, Кирилл сверлил взглядом её лицо. — Что ты тут забыла? — Поговорить пришла, — держать строгое лицо оказалось сложнее на практике, чем она предполагала в теории. — Кстати, это не по теме, но… Это же твои дальние родственники, да? Они очухались потому, что ты стал приятным дополнением к их переезду в дом твоих родителей или что? Он цокает и тяжело вздыхает, понимая, что ситуация более чем плачевна — её из дома не выгнать, да и не заткнуть. — Но апельсиновая свечка — кайф, — Кирилл остановился на том, что она издевается. Ничего, кроме издевательства и трепания нервов. — Ладно. Перейдём к теме. Я хочу поговорить про то, что случилось тогда, в детском доме. В нашу последнюю и предпоследнюю встречу. — Нашла, что вспомнить, — на тренировке, устроенной внепланово, он отдал все силы, мечтая упасть на кровать и заняться чем-то, что отвлечёт от мыслей. — Тин, тебе делать нечего? Ей всегда было чем заняться, но, твёрдо решив, что нужно решить всё, что тревожит её прямиком из прошлого — она оказалась тут, встреченная его родными и напоенная чаем с мятой, Мартина приняла это как жест свыше, нервы нужно было успокоить. Тина хотела поговорить про это и больше никогда не возвращаться к тому дню, вернее, дням. В душе всё ещё зреет обида. В один момент всё оборвалось, в один момент близкие люди стали чужими. Хотя, она благодарна тому моменту, стало понятно, кто есть кто. Ей нужно было обсудить это с ним, но прямыми фразами говорить не хотелось, да и косвенных не было. Она понятия не имела, что хочет сказать. Она хотела отпустить всё это и больше никогда не возвращаться и, возможно, больше никогда не пересекаться с ним. Сделав всё, чтобы больше не видеть. Внутри было больно, но не больнее, чем тогда. — Пятнадцать минут, — он перелез на кресло, пытаясь сосредоточиться, но в голове был полный бардак. Тина вскинула брови. — У тебя есть пятнадцать минут. — Не поняла, — она наклоняет голову, разводя руками. — Ты ещё условия ставишь? — Я извинился, чего ты ещё хочешь? — Ты не извинился. Вернее, не передо мной. — Я знал, что это ты, — Кирилл рассчитывал, что она поняла те откровенные намеки. Странное чувство внутри мешало сказать напрямую, хотя, пару раз он подумал, что нужно откинуть все эти внутренние принципы, мешающие сказать одно слово. Слово, находящееся под невидимым замком. Но он молчит, облизывая губы и садясь ещё более удобно. — Всё, я чист. Всё, что хотел сказать — сказал. — Тебе тогда правда было всё равно на меня? — высказывает на одном дыхание, едва парень успевает договорить. У неё сердце бьётся, но на лице всё то же выражение лица. Было страшно, но интересно знать, именно поэтому ни на секунду не задумалась, стоит ли спрашивать: выпалила тогда, когда слова пришли в голову. Кирилл вздохнул настолько тяжело, что у неё сердце забилось ещё сильнее. Глаза забегали. — Слушай, — слова в голове летали со скоростью света, на языке крутилось то, что она хотела слышать или не хотела. Сейчас он задумался о том, что может её обидеть, поэтому нужные слова подбирались медленно и мучительно. — Я не знаю. Правда. Тогда мне всё это казалось несерьёзным. Какая любовь в пятнадцать, ну почти шестнадцать? Если ты про это. — Я спросила про то, что тебе было всё равно на меня. — Меня таскали по допросам дня три подряд тогда, потому что они знали, что мы общаемся. Как ты думаешь, насколько мои нервы тогда зашкаливали? — Тебе правда было всё равно? — Твои пятнадцать минут почти вышли. — Ответь. — Она резко поднялась с дивана, глаза и поза не говорили о серьёзности, пропитались грубостью и отголосками хамоватости. Кирилл поднялся вслед за ней, тыкая на запястье, будто там были часы. Одиноко болтался какой-то браслет, притянувший её внимание. — Серьёзно? — Мартина засмеялась. — Браслетики от сглазов, ответить на вопрос не можешь, стеснение, наверное, одолевает. Он рассказывал ей про подарок родителей откуда-то из Тайланда или что-то вроде того, пытался передать всю суть истории этого аксессуара, в четырнадцать это казалось чем-то невероятным, все эти мифические истории. Тина тогда ни слова не поняла, Кирилл пересказывал слова родителей, и это вышло хуже сломанного телефона, но она мягко улыбнулась, говоря, что всё это очень круто. — Нет, не всё равно.