Наигранная невинность

Гамбол дрейфует на границе сна и яви, что позволяет ещё не проснувшемуся разуму призрачно почувствовать чьё-то дыхание рядом, неясные шорохи и тени над собой. Он не придаёт этому особого внимания, наслаждаясь сном, воздушные облака, где он нежится под иллюзорным пухом, обволакивают теплом. Видение неясное, но по ощущениям крайне приятное, жаль только уже перетекающее в реальность. А реальность — тихие шаги и возня с его одеялом, приподнимаемым чей-то осторожной рукой. Гамбол морщится в догадке и открывает глаза. Перед лицом появляются мутные, но весьма узнаваемые очертания Дарвина, склонившегося над его головой. Он все ещё стоит одной ногой на полу, около его кровати, второй уже опирается на край разворошенной в беспорядке постели. В глазах — ни капли смятения. — Что… — он произносит хрипло, — что ты привязался-то, акула чертова! — он говорит уже громче, забывая о том, что сейчас глубокая ночь, все спят, а будить кто-то уж точно не стоит. Дарвин резво подскакивает, зажимая ладонями его рот, и одними глазами просит молчать, вслушиваясь в тишину. Но в доме тихо и он облегченно выдыхает, переводя шутливо укоризненный взгляд на возмущённого брата. Гамбол озлобленно щурится, часто-часто моргая в попытке убрать сухость с век. В глазах туманно, и он отрывистым движением тянет кулаки к глазам. Теперь уже казалось, Гамбол совершенно не был ошарашен его нежданным появлением в ночи. Скорее был на все сто процентов уверен в том, что когда-нибудь их уже шаткие отношения до такого дойдут, и в данный момент только сонно наблюдал за его следующими действиями. Только сейчас он с волнением замечает свою оголившуюся в процессе стягивания одеяла ногу, искренне жалея лишь о том, что всегда спит в шортах. Сон ещё не до конца покинул его, и соображает он довольно туго, но понять, что созданный вокруг его кровати кипиш появился неспроста, он может. Он шумно выдыхает в плотно сдерживающую его ладонь, привлекая к себе внимание. Пальцы Дарвина на его губах вносят небольшое смущение на лицо, но он сдерживается от резких движений. Либо он обидит его этим, либо выставит самого себя дёрганным, запуганным мальчишкой, шарахающимся от каждого мановения в его сторону. — А ещё громче не мог? — тихо шипит Дарвин, наконец отнимая руку с чужого лица. — А тебе чего нормально у себя не спится? — таким же «громким» шепотом ответил Гамбол, потирая затёкшую во сне шею. Гамбол же не виноват, что у него реакция такая на странные вторжения в его личное пространство. Особенно когда он спит. Он в яви-то дергается как ужаленный от всего тактильного, тут и сравнивать не нужно. Так почему же оскорбленным выглядит Дарвин? Возможно его обидело сравнение с акулой? Так Гамбол же не всерьёз, шутя. Хотя Дарвин иногда напоминал ему хладнокровного морского хищника. — Мне приснился кошмар, — заявляет виновник проишествия, безапелляционно прожигая его взглядом. Гамбол немеет от его наглости. Все тело отдаётся возмущением на такую откровенную ложь, он вздрагивает, от холода скорее, так он решает, поэтому с обиженным лицом укутывается в одеяло, выдергивая ткань из слабых пальцев. Старший открывает рот, собираясь с мыслями, да так и не решается обвинить брата в подставе, явно подстроенной схеме. Дарвин насмешливо смотрит на его попытки выговорить хоть слово, поудобнее ёрзает в клочках простыни, которую незаметно тянет к себе и скоро заграбастает полностью в своё пользование, совершенно не стесняясь интимной атмосферы вокруг, непонятно каким образом появившейся. То ли воспалённый мозг Гамбола снова проецирует свою, отличную от действительной, реальность, то ли… — А я тут причём? Дарвин закатывает глаза. Иногда ему просто приходится бороться с этим непроходимым тормозом. — А ты поможешь мне справиться со стрессом, что я испытал, — он несильно пихает его в плечо, требуя подвинуться. Гамбол игнорирует его последнюю фразу, мозг в спешке анализирует ситуацию в целом виде, пытаясь поскорее придумать достойный ответ. Свет их уличного фонаря попадает широкими полосами на его лицо через жалюзи, сразу раскрывая его умственные процессы. Он не замечает короткого смешка, издаваемого наблюдающим за ним братом. — Тебе уже не пять лет, ну! — отчаянно выдвигает последний аргумент, зная, что ещё немного упорства — и он не выдержит, сдастся под напором младшего. Внутри что-то натягивается тонкой стрункой в странном ожидании. Он сонный, невыспавшийся, а потому, наверное, более ранимый. Потому что от бессилия хочется кричать, Дарвин ведь знает, что сейчас он ничего не может ему противопоставить, и пользуется этим. Гамбол молчит уже долго, ворчливо сжав губы в ниточку, и Дарвин, пожав плечами, принимает это за знак вынужденного согласия. Выдергивает из-под него одеяло и перетягивает на себя окончательно. Кровать не настолько широкая, чтобы уместить двоих, а места на подушке не так уж много. Но Дарвин может перетерпеть неудобства, за этим он, собственно, и пришёл, а вот Гамбол снова тушуется, с легким ужасом осознавая, что в любом положении, которое он примет, они будут слишком близко. — Ты так и будешь сидеть? — невинно спрашивает Дарвин, как назло расположившийся в самом центре подушки. В темноте видно его сверкающие глаза, Гамбол не может разглядеть его эмоции, но по голосу чувствует, что это точно не то, что он хочет сейчас видеть. — Тебе стоит пересмотреть свои приоритеты, — он оттягивает время, только смутно догадываясь, что младший может провернуть, — если ты думаешь, что я буду нянчиться с твоими капризами. — Ты — мой приоритет. Гамбол задумчиво наклоняет голову набок, кусая губу: — Не могу сказать тебе того же. Дарвин закатывает глаза, устремляя взгляд «со знанием дела» на его темный силуэт, до сих пор скромно сидящего у краешка кровати. Маленькое пятнышко Луны на небе высвечивает его контуры, превращая в подобие мраморной статуи. По напряженности его плеч он с недовольством может сказать, что старший снова противится его присутствию. Но он также видит, как незаметно тот покачивается из стороны в сторону, и смело предполагает, что брат колеблется. Легкий ветерок сквозняком проскальзывает по полу и Гамбол вздёргивает плечами от холода. Дарвин решает уцепиться за эту деталь, чтобы вынудить его лечь рядом. — Как хочешь, — Гамбол заторможенно поднимает на него глаза, — Продолжай мерзнуть там. Или можешь искать другое место, я никуда не уйду. Гамбол мученически вздыхает, дело требует жертв, и он отпускает всю гордость, сползая ниже по подушке, к тёплой шее. Руки тут же силками опутывают его тело, рывком притягивая к себе ближе, чужие ступни касаются его голени, и он ойкает, чувствуя мгновенный холодок. — Боже, что ж ты холодный такой?! — шипит Гамбол, жмуря глаза до белых бликов. — А ты как раз тёплый, — шепчет Дарвин, утыкаясь носом в его макушку и счастливо улыбаясь, — Сейчас согреюсь. Гамбол мстительно пихает его локтем, метясь прямо в бок, на что Дарвин забирается холодными руками под его домашнюю футболку, сдавленно хихикая. Гамбол прерывисто ловит ртом воздух, уворачивается, как может, от длинных, совсем уж ледянющих конечностей, ударяя рыжего по рукам. Одеяло комкается и сбивается в кучу, наполовину свалившись на пол. — Я тебя сейчас покусаю, — серьезно говорит Дарвин, перехватывая руки Гамбола, тянущиеся к его лицу. Старший поднимает брови на это смелое высказывание. — Это я сейчас кого-то покусаю, замолчите! — раздражённый голос Анаис раздаётся выстрелом в тишине комнаты, а в сумме с её особым тоном, даже внушает страх. Они замирают. Дарвин молчаливо кивает на ее слова, мол «вот, доигрался», Гамбол бессильно хмурясь, выдёргивает руки из захвата, подхватывает одеяло, и, забрав его на свою сторону кровати, гусеницей кутается в простыни. Первые секунды Дарвин тупо сидит на месте, не ожидав, что он так быстро посерьёзнеет. Потом придвигается ближе и залезает под свободную часть пухлой ткани, прижимаясь к спине брата. Гамбол вздрагивает. Дарвин выдыхает ему в шею, горячим воздухом проходясь по позвонкам. Гамбол лишь ёрзает, неосознанно пытаясь уйти от жара, но не отодвигается. Дарвин, предвидя прекрасную возможность, утыкается носом в местечко чуть ниже уха, расслабленно вдыхая запах чужого шампуня. Гамбол скрипнул зубами, плотно сжав челюсти. Кажется, что от близкого контакта с кожей горячий воздух превращается в мелкие капельки, все последующие потоки холодят загривок. Гамбол, неожиданно для себя, рывком переворачивается к брату, замирая у самого его лица. Дарвин мягко улыбается с неким «родительским» выражением лица, поднимая руку, чтобы откинуть его волосы со лба. Гамбол какое-то время молча осматривает его, не двигаясь. Он выглядит готовым сказать что-то, Дарвин видит как раскрываются его губы и он весь словно подбирается, намереваясь спросить. — Скажи, — Гамбол все равно слишком медлит, хоть и продумывал этот вопрос уже давно, — если бы у тебя была возможность жить в другой семье, ты бы согласился на такое? Дарвин недоуменно хмурится, меняя положение головы. — Возможно, в более спокойной и безопасной, чем эта, — торопится вставить Гамбол. — Почему ты думаешь об этом? — шепчет Дарвин, переставая наконец хмуриться, чем немного успокаивает нервы старшего. Гамбол, как нельзя кстати, вспоминает факт о том, что ночью люди более откровенны с собеседником из-за усталости. — Иногда ты как будто не подходишь под всю эту суматоху, — Гамбол теряется под вопросительным взглядом брата и пытается быстрее выговориться, пока не потеряет ниточку мысли, — Мне кажется, ты был бы счастлив в другом месте. Чужие глаза поблескивают весельем и чем-то странным, с чем ему прежде не доходило сталкиваться. Дарвин будто открывается ему с другой стороны, неизвестной и тягучей. Если подумать, он и не знал о нем много, ограничиваясь тем, что было доступно. Дарвин оказался целым неизученным миром, который почему-то он успел заметить только сейчас. — Гамбол, мне нравится эта суматоха, — Дарвин говорит нежно, ласково, старший шумно выдыхает, потому что сейчас ему требуется именно это, — Я — маяк, не даю вам сдвинуться окончательно. Гамбол коротко смеётся, незамысловатая шутка приходится как раз кстати, немного разбавляя кислую атмосферу, что всегда появляется при серьезных разговорах по типу этого. В воздухе все ещё висит недосказанность, но этот факт его уже перестаёт напрягать. Он понимает, что хоть Дарвин и говорит так шутливо, все сказанное им — правда. Дарвин улыбается тоже, поднося ладонь к его лицу и проводя тыльной стороной по щеке. — Не думай о всяких глупостях, меньше знаешь — крепче спишь. А у тебя со сном явные проблемы, приятель, — он аккуратно прикладывает подушечки пальцев к тонкой коже вокруг глаз, оглаживая потемневшие места. Гамбол прикрывает глаза, наклоняясь ближе. — Скажи, как у тебя это получается? — он спрашивает, закрыв глаза, но с выражением таким, словно он укоряет его в этом, — просто спать, не думать? — Скажи да скажи. Ты в своей манере. — Это ты в своей. Пришёл, разворошил здесь всё, а теперь ты говоришь: «просто спи»? Дарвин и правда немного потревожил его сон, но подтекст скрывается в гораздо большем смысле; он надеется, что рыжий сможет понять фразу глубже. — Разумно, — легко соглашается Дарвин, не прекращая вырисовывать ему лишь известные кружки на его коже, перейдя уже на щеку, — Но в своей бессоннице виноват только ты сам. Я не побуждаю тебя разговаривать сейчас со мной и не спать. Ты накручиваешь себя. — И вовсе нет, — шепчет Гамбол, упрямо держа глаза закрытыми. Дарвин хмыкает, направляя пальцы к шее, проводя по линии челюсти. Огибает венку, что быстро бьется рядом с ухом, не задерживая на этом внимание. Только немножко скользит рядышком, просто чтобы прочувствовать её импульсы, доказать себе, брату, что синяя извилистая линия выдаёт истинную реакцию, как бы не хотелось это скрыть. Но это можно оставить и на потом. Они все-таки братья, и Дарвин чувствует на подсознательном уровне, когда Гамболу плохо. И когда заигрываниям уже нет места. Он выглядит измотанным и уставшим, и бóльшую роль здесь играет даже не то, что Дарвин разбудил его посреди ночи. Его состояние вытекает из накопительного эффекта недосыпа. Поэтому сейчас — движения, нежные и размеренные, действуют как успокоительное на напряженное за день тело, расслабляя мышцу за мышцей. Гамбол снисходительно решает позволить ему это, и совсем не из-за того, что забота чувствуется безумно приятно. Перед веками стоят темные, переливающиеся синевой пятна. Сон, так недавно прерванный, снова начинает наваливаться на него со всей силы. Пуховое одеяло придавливает его сильнее к кровати, а Дарвин, полукругом обвившийся вокруг него, продолжает свои фантомные поглаживания. Он с поразительной для себя легкостью отдаётся атмосфере, засыпая. Дарвин, заметив его замедлившееся дыхание, мягко целует его в лоб, придвигаясь ближе.