— Это ужасно, — Гамбол негромко огласил свои мысли, подцепляя пальцем книгу за потертый корешок, и, незаинтересованно повертев ее в руках, протер влажной тряпкой.
— И скучно, — вторит ему стоящий рядом и также протирающий стопки фолиантов Очо.
Мисс Симиан, в этот раз превзойдя себя по количеству пойманных и наказанных ею учеников, отобрала их группами, рассортировала по классам и раскидала по кабинетам. Пригрозив огромным объемом контрольных работ, если они хоть шаг посмеют сделать из лично выбранного ею места.
В их классе провинившихся в этот день присутствовало несколько — Очо, Тобиас, Лесли и сам Гамбол. И если первых двух, списывальщиков несчастных, ещё можно было обвинить в содеянном, то Лесли отбывал наказание вместе с ними по наиглупейший причине. Внешний вид. Гамбол, не сдержавшись, прыснул в кулак, впервые услышав искренние возмущения этого, уж чересчур стильного парня.
— Ой, будто вы здесь за что-то стоящее, — пробубнил Лесли, не отвлекаясь от работы.
— Ооо, нам тебя не переплюнуть, — насмешливо протянул Тобиас, коротко пихнув его в бок.
Лесли оглянулся на заваленный хламом стол, где сидела их библиотекарь, попивая чай из расписной пиалы. Пожилая женщина мягко улыбнулась им, на мгновение поднимая кучерявую голову из-за книжной баррикады, прежде чем снова уткнуться в отчеты. Лесли, хоть и не увидел возмущения, все же тихо шикает на сдерживающих смех мальчишек. Гамбол замечает маленькую усмешку, наползающую на его лицо, но тактично решает не разрушать его выбеленный имидж.
— Так почему Дарвин не здесь, вас же обоих обязали к этому? Разве нет? — спрашивает Тобиас, заинтересованно скользя по нему взглядом, уже отойдя от задирания Лесли, что уж очень его веселило.
— У него хорошая отмазка — синхронное плавание, — отвечает Гамбол, закатывая глаза, — по средам и пятницам его не будет.
Тобиас понимающе мычит, на этом разговор и заканчивается. Хоть они не слишком увлечены болтовней, тишина вовсе не напрягает. Гамбол не знает, дело ли это в компании или же просто у него настроение такое, но он не чувствует неловкого давления от молчания.
Солнце, близившееся к закату, засвечивает пространство через обширные окна библиотеки. Лампочки за ненадобностью ещё не включали, свет, проходящий через мутные стёкла, оставался ярко-желтым, слепящим глаза. Ребята периодически щурились, по очереди сменяясь парами туда, где площади, охваченной солнечными лучами, было меньше.
Надо отдать Симиан должное, выбранная ею отработка, как она и утверждала, утомительная и скучная. Стеллажей все ещё убийственно много, а руки уже начали затекать от монотонности действий.
Гамбол вздыхает на пару с Лесли, когда прямо в его руках корешок книги начинает отслаиваться. Его напарник уже привычно отходит к столу за скотчем и ножницами, пока он с опаской несёт учебник в руках, опасаясь ухудшить ситуацию. Гамбол укладывает пострадавшую книгу на стол, поддерживая обложку, а ловкие, тонкие руки Лесли начинают обворачивать её лентой скотча. Очо с Тобиасом тихо переговариваются за его спиной, он слышит громкий шёпот Очо, прислонившего губы к уху Уилсона, и последующий смех второго.
— Уоттерсон! — зовёт Лесли, щёлкая пальцами перед его лицом, не прекращая, пока на него не обратят внимание.
Гамбол оборачивается на нетерпеливые возгласы и удивлённо ойкает, когда его резко тянут к себе за воротник рубашки. «Нужно поговорить» — шепчет внезапно серьезный Лесли ему прямо в ухо, опаляя дыханием. Он коротко дёргается, когда давление уходит, по инерции неловко отшатываясь от сдвинутых столов. Лесли уже направляется к дверям, не оборачиваясь на него, будто зная, что за ним обязательно последуют.
Никто не против их ухода.
Они практически не отходят от дверей. Лесли поджидает у первого же поворота, прислонившись спиной к ярко-красным школьным шкафчикам, категорически игнорируя замызганные стены. Гамбол заинтригован. Коридоры опустели уже около часа назад, и нарваться они могли только лишь на мисс Симиан, остающуюся допоздна во имя учительского долга или же на Рокки, начинающего свою вечернюю смену. Шансов быть замеченными было мало, это, наверно, и объясняло расслабленный вид Лесли.
— Послушай, я бы не начинал этот разговор, если бы не видел того, что произошло сегодня, — начал Лесли.
— И что же сегодня произошло? —Гамбол сдвигает брови, склонив голову набок.
— Это по поводу Дарвина.
Голубоволосый не совсем четко понимает вопрос. При чем тут его брат? Почему его, как он считал на протяжение всех лет обучения, начиная с первых классов, ветреный одноклассник так собран сейчас? Он не понимает и неправильно трактует услышанное, благородно находя в себе силы оправдать Дарвина:
— У него сейчас, правда, занятия, прямо в двух залах отсюда, ты можешь проверить, если не доверяешь мне.
— Да я не об этом, боже, глупышка, — вздыхает Лесли, будто разговаривать ему в тягость, — Тебе он нравится?
— Кто?..
У него вырывается мягкое «оо», когда до него наконец доходит то, что он услышал. Стоп, что он только что услышал? Желудок мгновенно скручивает узлом. Гамбол неверяще расширяет и так всегда распахнутые глаза, медленно моргая. Между ними ничего нет, быть не может вовсе, но Гамбол пугается так, словно их несуществующую тайную любовь раскрыли, выпотрошили напоказ, доверили незнакомцу голую правду. Лесли вроде не незнакомец, но чувства остаются в той же остроте, в какой могли бы быть.
Резко ему перестаёт хватать воздуха, чтобы ответить. Он возмущённо открывает рот, набираясь смелости возразить его домыслам, но давится и замолкает. Лесли снисходительно кладёт руку ему на плечо. К его удивлению, вопрос не звучит обвиняюще. Лесли выглядит скорее безумно задумчивым, прикусывая губы и отводя его под локоть дальше от стены, предусмотрительно пресекая тем самым возможное появление свободных ушей.
— Лесли, нет, конечно, нет! — тут же восклицает Гамбол, как только они заходят в туалет, — Просто я считаю, что он…
— Привлекательный? — Лесли звучит довольно деловито, совсем не насмехаясь над его тормознутостью.
Гамбол сокрушенно кивнул, он не мог этого отрицать. Слова все ещё не могли открыто покинуть его рот, но он почему-то не сдержался от кивка. Это должно чувствоваться неловким, но он странно спокоен тем, что Лесли сейчас может читать его как книгу. Утешен тем, что рядом именно Лесли, возможно, будь на его месте кто-либо другой, он бы и пискнуть не смог.
В помещении стоит сырой, с примесью химии, но вполне ожидаемый от местности, запах. По некогда белому кафелю —сероватые мутные разводы, образовывающиеся от подсыхающих луж, кляксами расположившимися по всему периметру. Лесли, кажется, и не ждёт ответа, дергает его за руку, выборочно ведя по сухим островкам к окну.
— Обычно я сразу замечаю и распознаю от других такие взгляды, но Дарвин в этот раз превзошёл мои ожидания, — говорит он, по пути обводя пространство брезгливым взглядом, — Я и подумать не мог, что можно на кого-то
так смотреть, — Лесли немного смягчился, оглядываясь на его нестандартную реакцию.
— Как? — у него севший голос, но сейчас это — последнее, что его беспокоит. На самом деле знать ответ ему тоже совсем не хочется.
Лесли молчит, на секунду-другую задумавшись:
— Голодно.
Гамбола передёргивает от этого слова. Быть объектом вожделения — не совсем то, что он хочет. Отвратительно.
Нет, конечно, не догадаться было трудно, но сомнения все ещё таились внутри. Но раз догадываются уже и окружающие…
И что теперь?
Откинув голову на прохладную бетонную стену и прочувствовав ощутимую боль в затылке, он глубоко вздохнул — так, как всегда советовала ему мама. Между колебаниями ресниц он видит слепящий свет туалетных прожекторов, точно такие же привинчены к коридорным потолкам, с жалостью к заведующему школой думает он. Зрачки сужаются. Пальцы сами по себе спутываются в извилистый клубок, подрагивая, пока он напряжённо пытается не выпасть из разговора, цепляясь за любую мелочь, мелькающую перед глазами.
Неосознанно, Лесли ввёл его в глубокие размышления, что уже начинали становиться типичными накручиваниями. Он сжал зубы, сдерживая волну смущения, с запозданием накатившую на его щеки. Лесли все ещё стоял рядом, с готовностью поддержать, что приятно. Но впутывать его в семейные драмы, наверное, не совсем вежливо с его стороны. Хоть тот и сам вызвался быть свидетелем сей проблемы.
— Полегчало? —заботливо спрашивает Лесли, заглядывая ему в низко опущенные глаза. По одному его виду непонятно — вправду ли он обеспокоен его состоянием, но Гамболу достаточно обычного, дежурного вопроса.
— Немного, — он замечает саркастический взгляд, направленный на него и сдаётся, признавая, — не до конца. Это звучит исключительно неправильно.
Опять же, слова даются легко. Гораздо проще, чем ожидалось. Словно что-то буквально развязывает его язык.
— Это естественно, — вверяет его Лесли, неловко похлопывая его по плечу, хоть это и планировалось быть подбодряющим жестом.
Естественно? Вот что это? Настолько бесполезная информация, что он даже не знает, как реагировать на эту фразу. Да, влечение случается. Он сам не раз сталкивался с этим чувством, что поглощало все, кроме глупой привязанности, заставляющей его действовать безрассудно. Влечение опасно.
— Это ужасно, — освещает его Гамбол после долгого затишья.
Лесли задумчиво жует нижнюю губу, садясь на подоконник и подзывающе похлопывая ладонью около бедра. Гамбол, не протестуя, садится рядом, еле умостившись в узком проёме. Форточка позади слегка приоткрыта, наверное, оттуда и идёт сквозняк по их спинам, думает он, по-детски покачивая свешенными вниз ногами.
— Можешь рассказать полную картину? — Лесли играючи пихает его бедром.
Лесли оказался удивительно терпеливым слушателем. Он не навязывается и не задаёт много вопросов, лишь подталкивает его в нужном направлении, когда он сбивается с мысли. «Узел» во рту развязывается, и Гамбол уже не может остановиться. Изредка он облизывает пересыхающие в процессе трёпа губы и продолжает. Блондин не выказывает никаких эмоций, почти непроницаемая маска равнодушия на его красивых чертах, но Гамбол может поклясться, что он более чем заинтересован. Отсутствие бурной реакции как раз ему и нужно.
В какой-то момент Лесли прерывает бесконечно льющийся поток информации из его рта, сжимая его плечо:
— Если тебя это успокоит, то могу сказать, что ты не единственный в нашем классе мучался перед вступлением в отношения.
— Я не собираюсь вступать в отношения с братом и не думаю, что кто-то когда-либо захочет, — беззлобно огрызнулся Гамбол, сильно сжимая переносицу в раздражении.
— Около двух месяцев назад, с такой же проблемой ко мне обратился Тобиас, — с видом опытного психолога продолжил Лесли, игнорируя его недовольный вид. Гамбол вскинул брови, неосознанно наклонив голову ближе.
Лесли усмехнулся, заметив заинтересованность в его движениях.
— Он понятия не имел о чувствах Очо и просто думал, что тот достаёт его, — доверительно сообщил Лесли, медленно выводя круги на его коленке.
Гамбол покачал головой, увидев вполне заметную схожесть с их «ситуацией». Странно, что и Лесли увидел это. Значит ли это, что он наблюдал за ним на протяжении всего этого времени? Он понимает, что Лесли очень мудрый. Он даже удивляется, что не замечал этого раньше. «Ты многого обо мне не знаешь» — сказал как-то Лесли. Тогда Гамбол не придал его словам значения, посчитав это простым хвалебным комментарием в его самолюбивую сторону, но сейчас он видит в этом куда больше смысла.
Лесли снисходительно улыбается ему, словно может прочесть его мысли, как чертов телепат.
Гамбол неуверенно возвращает ему улыбку, откидываясь назад, к прохладе оконной рамы, и тут же со стоном отлипает от стекла, держась за пульсирующий болью затылок. Лесли смеётся и не отказывает себе в желании растрепать его волосы, так, как обычно приободряют детей или же щенков, мурлыча что-то успокоительное на ухо.
Гамбол отмахивается, спрыгивая с насиженного места на гладкий кафель комнаты, и подходит к зеркалу, пристально разглядывая собственное отражение. Руками упирается на бортики раковины, но видя ее шаткое состояние, отходит на несколько шагов.
В мыльницах застывшие куски дешевого, хозяйственного мыла. Зеркала заляпаны так, что подолгу смотреть на них больно. А может, это и отголоски пострадавшей от удара головы. Свет часто прерывается, мигая лампочками до рези в глазах. Милая картина.
Лесли внимательно наблюдает за ним, по-птичьи склонив голову набок, все также сидя на подоконнике. Сравнивать Лесли с чем-либо очень необычно, непривычно, но никаких негативных эмоций он не вызывает, что несомненно складывается на его настроении, что медленно ползёт вверх по его выдуманной шкале. Он аккуратно отступает подальше от разлитых по полу луж, снова приближаясь к окну. Лесли склоняется к нему ближе, непроницаемо смотря сверху вниз.
— Раз уж ты теперь выступаешь в роли школьного психолога, мог бы и поподробнее рассказать про способы борьбы с проблемами своих «пациентов», — Гамбол вбрасывает свою едкую мысль, пытаясь абстрагироваться от насущных проблем.
— Извини, но это врачебная тайна, — усмехается Лесли уголками губ, — Я мог бы помочь тебе, но боюсь, это требует дополнительной платы.
— Думаю, мне стоит сменить терапевта.
Лесли молчит, ни разу так и не оторвав от него пристального, изучающего взгляда. Он больше не улыбается, снова надев на лицо маску серьезности. Его светлые волосы кажутся ярким пятном в полутьме школьного туалета, неизменно привлекая внимание. Ему остается только ругаться на себя, за то, что в таких условиях (а каких таких, собственно?) он не может сфокусироваться ни на чем, что находится дальше его поля зрения. Теперь их связывает небольшой секрет, с неким трепетом признаёт он.
Дарвин открыт и прост в своих манипуляциях, раскусить его не так трудно, гораздо сложнее принять для себя само существование скрытых помыслов у этого милого с виду мальчика. Лесли же выглядит так, словно туманность и недосказанность появились на свет позже, чем сам он. Это не выглядит как сладкое притворство Дарвина, и боже, как бы Гамбол не хотел проводить между этими двумя параллели, но Лесли, в отличии от его брата, вроде искренен в своих постоянных и тихих издевках. Даже сейчас, сидя у окна, он смотрит на него свысока, непонятным взглядом со смесью неподдельного интереса и немного пугающего азарта. Он довольно холоден в общении, и Гамбол не совсем уверен, как ему стоит истолковывать вещи. Больше всего его нервирует эта пелена недопонимания, которая мешает ему четко понять чужие намерения. Люди же не могут всегда сохранять подобное ледяное спокойствие. Перед ним чистый лист, и он не знает, какие пятна прячутся на обратной стороне бумаги. Это раздражает. Они никогда не были близки. Всегда на грани знакомых.
Возможно его недоверчивость — одна из производных от маминой линии. Николь долгое время работала в сфере акул, как она сама выражалась, наверное, он уловил немного настороженности в ее поведении и перенял к себе на постоянное пользование. Он не может расслабиться.
Но, что странно, побудь они здесь ещё немного — он бы ему всю жизнь подноготную рассказал.
— Я никому не скажу, — говорит Лесли, читая мысли-переживания прямо на его напряженном лице, что само по себе удивительно утешительно.
— Это странно, чувак, — усмехается Гамбол, отстранённо складывая руки в карманы штанов, — обычно ты работаешь на публику.
Лесли закатывает глаза, легко спрыгивая вниз.
— Странно — это твоё мнение обо мне, — высокомерно отвечает он, неспешно двигаясь к выходу, давая тем самым понять, что разговор окончен.
***
Напряжение вернулось с удвоенной силой, словно в виде извинения одаривая его нервозностью за долгое отсутствие. Школьный день официально подошёл к концу, а значит, его брат может выскочить из любого ближайшего угла, как черт из табакерки.
Вспоминая неловкие моменты, в которых Гамбол оказывался из-за неизменного присутствия рядом Дарвина, который своими действиями вишенкой на торте дополнял все минуты его смущения, он не считает это выражение неподходящим. Как раз наоборот, это самое четкое описание его брата, которое ему только может придти на ум. Ему даже не стыдно.
Гамбол молился всем известным богам, чтобы они свели возможность их встречи с Дарвином к нулю, но видимо всевышние силы не были благосклонны к его мелочным, корыстным взываниям. Дверь, мимо которой они проходят, как назло, оказывается входом в бассейн. Как назло, появляется Дарвин. Как будто специально — его ноги предательски врастают в пол. Лесли, уловив изменившуюся атмосферу, подходит сзади, крепко сжимая его плечо. Ситуация приправляется легкой щепоткой паники, возникшей то ли из-за покровительственного жеста Лесли, то ли из-за него самого, внезапно утратившего способность разговаривать.
Дыхание перехватывает, когда они сталкиваются взглядами. Коридор вдруг чувствуется маленькой, тесной коробкой, где единственный выход — идти напролом, прямо к также застывшему Дарвину. Гамбол делает шаг назад, сжимая губы в тонкую бледную полоску, и врезается в Лесли, чья хватка на мгновение напрягается.
Дарвин сужает глаза до двух ярких, полыхающих искорок, и Гамбол готов поставить все, что у него есть на кон, но его влажное после бассейна лицо пересекает тень, когда жгучий взгляд на миг цепляет руку Лесли на его плече, прежде чем снова вернуться к общему разглядыванию. Его взгляд кажется острым, как гвоздь, сдирающий покрытие доски. Гамбол чувствует мерзкую слабость, не позволяющую ему сдвинуться с места, злосчастным туманом окутывающую все его тело.
Без какого-либо предупреждения Лесли хватает его за руку и переплетает их пальцы. Дарвин недоуменно хмурится на их руки, и Гамбол, интуитивно понимая замысел блондина, принимает эту незамысловатую игру, плотнее соединяя их ладони.
— Я подожду тебя у ворот, — со стороны он звучит ужасно спокойно, хоть внутри и бушуют ураганы из смущения сей неловкой встречи и накатывающей усталости.
Лесли ведёт его к выходу из школы, незаметно для Гамбола ехидно подмигивая застывшему в раздражении Дарвину.
Гамбол еле сдерживается от нестерпимого порыва повернуться и посмотреть на реакцию Дарвина, вовремя одергивает себя, понимая глупость собственного желания. Он спиной чувствует непрекращающийся, усиливающийся мороз по коже от его колючего взгляда и решает, что вот одного этого ему уже по горло достаточно.
***
Выходя из школы в объятья осеннего, сырого ветра, он наконец расслабляется. Лесли отпускает его руку, и, пошарив в карманах, достаёт жвачку, вежливо предлагая ему розовую подушечку. Гамбол молча кладёт в рот мятную пластинку и прикрывает глаза, выпуская мгновенно ставшее морозным дыхание.
Думать о том, что будет, когда он снова встретится с Дарвином, такое себе удовольствие. Но не думать нельзя. Как не думать, когда они живут, мало того, что в одном доме, так ещё и в одной комнате? Обмозговывать случившее, не случившееся, возможно-вероятно случившееся вошло в привычку. Он чистит зубы, завтракает шоколадными хлопьями по субботам, взамен кукурузных, игнорирует брата и обмусоливает каждую мелочь сверху до низу.
Слабость в конечностях, ставшее неподвластным разуму тело, опустошающаяся от мыслей голова — все это сильно бьет по его самолюбию. Быть слабым — тупо. Быть таким мягким и обездвиженным при одном только контакте глаз — тупо. Когда сердце замирает, чтобы потом эпилептически дергаться в грудине, чтобы даже в ушах гудел белый шум. Он думает, быть влюблённым — тупо. Быть до безумия влюблённым в брата — вдвойне тупо.
Может ему стоит исповедаться кому-то более медицино-квалифицированному, а не Лесли?
На автомате он прощается с ним легким кивком, снова вплывая в чернильную гущу своих мыслей.
Боже, он не знает, что делать. Не знает. Глупо. Банально. Инцест? Нет, они же не… Клише ли? Скорее уж туше. Ха-ха.
Двери хлопают с резким порывом ветра, насильно вытаскивая его из серости размышлений. Гамбол не хочет поднимать глаза. Он уже знает, чувствует с дуновениями ветра и вызывающими движениями мысок его кроссовок, остановившихся в его зоне комфорта, что брат не улыбается.
Дарвин скалится.
