Диссонанс

Вечер клубился над Киото грозовыми тучами. С запада надвигался шторм. Он плыл по небу чёрной громадой с моря, оттуда, где подбитой птицей несколько часов назад упал самолёт. Кадры полыхающих обломков железных крыльев, выброшенных волнами на скалистый берег Уллеунга, затерянного в Японском море, мелькали в новостях. О выживших не сообщалось. Двести семнадцать человек считались условно пропавшими без вести. Самолёт, пылающий от взорвавшейся турбины, проглотило бушующее море. В Японии продолжался шторм. Я куталась в плюшевый старый плед и, бессильно вжимаясь в спинку кресла, смотрела сквозь экран. В новостях обсуждали возможные причины трагедии. Лидировала неисправность в работе топливного отсека. Компетентные специалисты сухо соболезновали, что из-за ухудшения погодных условий они вынуждены приостановить поиски выживших. Потому что некого там искать - в штормовом зимнем море. Тёплая ладонь легла мне на плечо, и Сейджуро буквально вложил мне в руки кружку с тёплым чаем. Рефлекторно и почти судорожно сцепив на ней пальцы, я поднесла её к лицу. Пахло ромашкой, бергамотом и лавандой. - Думаешь, это поможет? - с бессильной иронией протянула я, посмотрев на присевшего на подлокотник парня. Он привёл меня в дом несколько часов назад и до сих пор не отходил далеко, опасаясь, что я снова попытаюсь потерять сознание. Дома не было медсестры, к которой меня отволокли тогда, в классе, не было нашатыря и капель, которыми она приводила меня в чувства. Дома был только чай и чёртовы травы, которые, каждый раз новые, заваривал Акаши. - В твоём доме не хватит ромашки, чтобы это смогло помочь, - бесстрастно высказался он, посмотрев сначала на кружку с чаем, а после на меня. - Я просто пытаюсь чем-то заняться. Бездействие, и правда, затягивало, словно трясина. Раньше, когда вокруг были суета и шум, мне казалось, что хуже быть не может. Позже стало понятно - тишина гораздо более губительна. Я растворялась в самой себе, в своих мыслях, и теми немногими вещами, которые держали меня в реальности, оставались включенный телевизор, кружка с чаем и Сейджуро. - Ты не обязан здесь сидеть, - отпив из кружки обжигающей теплоты, я опустила голову и посмотрела на побледневшие ладони, на сбитых костяшках которых так выразительно багровела кровь, и не узнавала в них свои. Эти руки как будто были чужими - такие тонкие, такие бледные и такие... хрупкие? - Я не оставлю тебя одну, - голос парня был тихим и ровным, но не спокойным. Его, как будто, тоже подкосила эта катастрофа, не оставив равнодушным. Или он просто перенял на себя часть моей боли. Я не знала. - Я не одна. На втором этаже, укрытая пледом, спала мама. Мы не стали её будить - на журнальном столике возле её кровати стояли гранёная бутылка и пустой стакан. От стекла сильно пахло алкоголем. Когда меня привели в дом, мама уже была здесь - растрёпанная, бледная, заплаканная. За один день постаревшая, будто бы, лет на десять. Такой я её никогда не видела - всегда, всю мою жизнь, эта женщина ассоциировалась у меня с маленьким, наивным ребёнком, которому неведомо горе. Я никогда не видела, чтобы она грустила. До сегодняшнего дня. - Почему ты хочешь, чтобы я ушёл? - вкрадчиво, но без особой настойчивости спросил Сейджуро, задержав на мне усталый взгляд. - Наверное, я просто хочу напиться и не хочу, чтобы ты это видел, - неожиданно для себя, я ответила честно и без издевки. На столе как назло маячил янтарный виски - он был похож на разлитое по бутылкам солнце. Сейджуро поднялся. Спокойно и молча, он прошёл мимо меня. Я не оборачивалась. Пусть уходит. Я не должна его держать рядом с собой, как бы сильно этого не хотелось. Я прикрыла глаза и вздохнула, ожидая услышать хлопок двери, но вместо этого шаги Сейджуро снова стали громче и ближе, и через несколько секунд на журнальный столик с тихим стуком приземлилась тарелка с наспех нарезанным лимоном. И рядом - два гранёных стеклянных тумблера. - Ты серьёзно? Вместо ответа парень едва заметно усмехнулся и, откупорив крышку бутылки, разлил виски по бокалам. Один протянул мне. Не раздумывая, я выдохнула и выпила. Горло обожгло, но взамен мгновенной боли через несколько секунд приятное тепло медленно растеклось по телу. Лимон заставил скривиться. Сейджуро вновь наполнил оба бокала. Так и есть. Он пьёт со мной. Несколько минут и семь бокалов спустя я медленно сползла вниз, на пушистый ковёр, и Сейджуро присел рядом со мной, приобняв свободной рукой за плечи. Мне становилось теплее и легче. Это низко и слабо - убегать от такой реальности, отрицать смерть близких и заливать боль алкоголем. На грани сознания я была самой себе отвратительна - несколько часов назад мой отец и брат погибли, а я сижу на полу и пью виски, прячась от мира за почти чужим человеком. Но рядом с ним было тепло и спокойно. Боль притуплялась, становилась эхом в глубине души. Эту самую душу мне хотелось облить спиртом и поджечь, чтобы раз и навсегда. Но это невозможно... Душа не может гореть. - Они могли выжить? - солнце недавно село и мы сидели в полной темноте, забыв о бокалах и по очереди выпивая из горла бутылки. - Могли. Верь в это, - он тих и отчаянно спокоен, и говорит едва различимым шёпотом. Он врёт мне, но сам верит в эту ложь. А я верю ему. Моя душа залита алкоголем. Опустевшая бутылка со звоном падает на пол. Лимон на тарелке давно закончился - и вместо него мы целуемся, кусая губы друг друга так странно и отчаянно, что этого не объяснить словами. А кровь горела. И я будто горела изнутри. И моя залитая спиртом душа полыхала.