Диссонанс

Теплело. Время тянулось непозволительно долго и одновременно с этим дни летели, как минуты. Шторм унесло в океан, небо над архипелагом было безоблачным и кристально чистым. Поисковые операции остановили девять дней назад. Из двухсот семнадцати человек почти сотня ушла в братской железной могиле на морское дно, и там и осталась. Большую часть оставшихся нашли выброшенными волнами на прибрежные скалы ближайшего острова - бледными, бездыханными, изодранными. Остальные исчезли. Море огромно. И если оно кого-то забрало - их уже не найти. Братьям... не пришлось ничего говорить. Они сами узнали. Узнали - и придумали себе сказку, что папа спасся и Лёня - с ним. Что они выжили и скоро найдут нас, но идти к нам далеко и долго, поэтому нужно просто подождать. Мне отчаянно хотелось верить в эту сказку. Но я не могла. Аспекты реальности сыпались на меня тяжёлыми булыжниками, и каждый раз, когда мне казалось, что больше проблем быть просто не может, когда я буквально была под этой грудой камней погребена, на меня падал новый. У мамы был нервный срыв. У мамы был приступ. У мамы случилось осложнение того, что она успешно скрывала от меня последние несколько месяцев. У мамы прогрессировал рак. Прогрессия превратилась в скачки. Маме становилось хуже. На прошлой неделе её госпитализировали. Не дав мне опомниться после потери отца и брата, реальность отбирала мою мать. От того, чтобы не сорваться и не уйти плакать в угол маминой палаты, меня удерживали братья. Я старшая сестра. Моё условное предназначение - заменить им родителей, если их по какой-то причине не будет рядом. Я дочь. Моё безусловное предназначение - помогать родителям, когда им сложно. На лекарства уходили бешеные деньги. Сначала ушли все сбережения мои и братьев. Хватило на двое суток, при том, что мой вклад был не копеечным. Потом пришлось продавать. Технику, некоторые вещи, часть украшений. Часть суммы перечислила мамина сестра. Этого хватило ещё на неделю. Болезнь прогрессировала. Мама не могла вставать. Я становилась похожа на призрак самой себя. Устроилась на одну работу. На вторую. На третью. Утром уборка в магазинах. Днём на учёбе. Вечером официант. Ночью - бармен. Я выжимала себя как лимон. Не знаю, можно ли назвать это везением, но чаевых с нового года хватило на три дня терапии. Заложенных бесстыдно и нагло потерянных посетителями телефонов и драгоценностей - ещё на два. Друзья, несмотря на мой отказ отвечать на все вопросы, как-то узнали обо всём и собрали со школы благотворительную помощь. Её хватило на два дня. Рождество мы с братьями встречали в больнице с куском хлеба и дешевой арахисовой пастой. Денег не оставалось на элементарную еду. Мама много спала. Тихон ходил заплаканный и грустный, но рядом с Тимом притворялся, что он в порядке. Тим же, подслушав мой разговор с врачом, разбил свой маленький кулак о стену. И притворялся, что всё не так плохо. Я казалась себе целлофановой, почти прозрачной фигурой, наполненной невзрачным серым дымом. Настолько много я курила. Настолько часто врачи притворялись, что не замечают меня в пустующем коридоре больницы. Несколько медсестёр пытались со мной поговорить о состоянии матери, но каждый раз запинались на полуслове, встретившись со мной взглядом. И понимали - я уже знала. Знала, что всё, за что я бьюсь, ради чего не сплю сутками и загибаюсь на работах - что это всё только оттягивает неизбежное. Отсрочивает исход, но не меняет его. Середина января. Мама осунулась. Круги под глазами стали темнее самих глаз. Юрист из службы опеки приходил ко мне несколько раз. Уверял, что т.к. отец считается не погибшим, а условно пропавшим без вести, в приют нас никто забирать не будет. Единственное - назначат опекуна из круга ближайших кровных родственников, так что мне не стоит бояться. Я не боялась. Я... почти смирилась. Близился февраль. На одном из уроков, отвечая у доски, я потеряла сознание от переутомления. Капельница в школьном мед кабинете больно проколола кожу. Холод, разливавшийся с кровью по венам, успокаивал и клонил в сон. Сейджуро держал меня за руку. Мне дали недельный больничный. И уволили с работы, потому что там случился рецидив. С того дня, когда Акаши позвонили с моей работы с просьбой забрать меня, он счёл своим долгом быть рядом. А я стала ночевать в больнице. Там троих детей умирающей женщины врачи просто не осмеливались выгнать на улицу. Нас там даже кормили. Младших - едой в столовой. Меня - капельницами с глюкозой, потому что от любой еды меня мгновенно тошнило. Токсикоз на нервной почве. Несколько седых волос. Дрожащие руки. Мне семнадцать лет. Мне всего лишь семнадцать... Февраль пришёл холодной метелью. Мама позвала меня вечером. Впервые за несколько дней она смогла говорить. Когда я зашла в освещённую слабым светильником палату, мне казалось, что я не смогу смотреть на неё. Что не выдержу и расплачусь. Но я смотрела - смотрела, не отводя взгляд и не моргая. В оцепенении. Она была как будто прозрачной. Вены исчертили её руки и виски синими полосами, губы, почти белые, были в багровых подтёках от укусов. Она улыбалась. - Марина, помнишь, я пела тебе колыбельные в детстве? - тихо прошептала она сиплым голосом, и меня пробила дрожь. - Спой мне, пожалуйста. Глаза защипало от слёз, но я не плакала. Только сглотнула горький ком в горле. Присев просто на колени у её кровати, я сжала тонкую, исхудавшую руку и попыталась вспомнить хоть какую-нибудь песню. Но все слова словно исчезли из памяти. А те, которые я помнила, милые и радужные песни... я не могла пересилить себя и хотя бы начать их. И вдруг я вспомнила одну песню, которую слышала совсем недавно, в фильме. Английская песня, которую спели как посмертную колыбельную маленькой девочке. Голос срывался и пропадал, и песня была больше похожа на шёпот или скулёж. Но я пела. И мама улыбалась, как ребёнок. Сейчас она показалась мне маленькой, наивной девочкой с большими ясными глазами. Девочкой, которая стала счастливой. Тонкие пальцы сжали мою ладонь и расслабились. *** Ледяной дождь хлестал меня по плечам словно плетьми. Люди пришли. Люди стояли под чёрными зонтами. Женщина плакала, обнимая своего мужа. Судорожно дрожали губы пожилого мужчины, стоявшего в нескольких шагах от меня. Братья стояли, вытянувшись в струнки, рядом. Тихон держался рукой за край моей юбки. Красные, стеклянные от усталости глаза были сухими. Они не плакали. Они смирились. Они не придумывали новых сказок. Они принимали реальность. Я стояла и дождь хлестал меня по плечам. Цветы падали на гранитную плиту. Ненавистные маме розы. Сухими угловатыми иероглифами врезалось в камень родное имя. Я стояла ближе всех и была так далеко, как это возможно. Стояла и не чувствовала времени. Люди расходились. Увели моих братьев. Меня не звали. Я осталась одна. Стояла - и дождь хлестал мои плечи. Небо падало. Дождь хлестал плечи. Я упала на колени перед холодной могильной плитой. Острый гравий распорол колени. Ком в горле упал вниз и остался внутри. Мама умерла. Я не заплакала. Мне было нечем.