Диссонанс

Отчаянно хотелось напиться. Из больницы я вышла далеко после заката и, задумавшись, не заметила, как прошла несколько кварталов. Мысли роились в голове разъярёнными пчёлами, этот рой гудел и жалил до острой боли. На потресканных губах стоял горький, едкий привкус никотина. Когда я успела купить сигареты? Почему пачка наполовину пуста? Губы пекло и саднило, и пчёлы в моей голове больно жалили «мразь». Вот так, совершенно неожиданно и бестактно, та, что противилась изменам, влюбилась в двоих. По-английски «влюбиться» звучит как «fall in love». «Fall» — значит «падение», и дальше переводить просто нет смысла. Я останавливаюсь на этом. Я падаю. Я упала. Я… разбилась? Горький никотиновый привкус почти жжёт губы. Крохотная ранка на нижней немного саднит и тянет, словно с неё зубами содрали кожу. Больно. Противно. Мерзко от самой себя. Бостон — шумный дождливый город, здесь мало машин и много деревьев, здания почти все из красного кирпича и литые бетонные тротуары вместо красиво уложенной плитки. И брусчатка там, где поблизости море. Дома здесь одинаковые и безликие — литые дома, как на Лондонской площади Гриммо из детских книг, совершенно блеклые высотки и несколько небоскрёбов у самого центра, прямо над главной площадью. Здесь почти нет реклами, одно время были запрещены крупные вывески магазинов, здесь на главной авеню всего дюжина баннеров. В Киото — узкие улочки, вымощенные гладкой плиткой, дом на доме, как муравейник каких-нибудь тропических термитов, мало растений и много неоновых вывесок. Эти города — как земля и небо. Джен — надёжный, крепкий, каменная-стена-из-гранитных-плит, с ним не страшно ни двести по трассе, ни на рок-фестиваль в другом штате за сотни миль от дома. Он — земля, монолит, опора. С ним невозможно упасть — он защитит от всего, и это избавляет от страха. Сейджуро — едкий, яркий огонь. Пламя, что кровавыми языками выскальзывает из рук, вьётся в воздухе и обжигает кожу. И в этом огне сгорает всё — твоя жизнь, твоя рутина, твои мечты и ты сам. Он — тот огонь, который бурлит в сердце планеты, сильный, твёрдый, плавящий, — и, в тот же миг, он — тот огонь, в котором сгорают звёзды. С ним восхитительно даже падать. Две противоположности. Небо и земля. Земля и огонь. Никотин на губах жжёт и почти разъедает. Кофе в автомате стоит последних центов, и до дома мне придётся идти пешком. Вот только я не хочу домой. Я вообще никуда не хочу. Я не знаю, чего я могу хотеть. Господи, кто-нибудь, сделайте этот выбор за меня. Я не могу этого. Я, в конце концов, после всех тех бед, что смогла пережить, оказалась слишком слабой для того, чтобы просто сделать выбор. Принять решение. Одно — ничтожно малое — решение. Начинается дождь, и небо как будто падает мне на плечи. Телефон дрожит в моей ладони и на дисплее высвечивается ставшее до окостенения родным имя. Капли дождя падают на экран и, разбиваясь крупными пятнами, преломляют свет так, словно размывается граница реальности. Телефон дрожит в моей руке. Я не могу найти в себе сил поднять трубку и просто смотрю на то, как капли воды ползут по стеклу. Когда кто-то выхватывает телефон у меня из рук и бегом сворачивает в переулок, мне становится даже смешно. Не хочется ни догонять его, ни искать — только смеяться, запрокинув голову к небу, смеяться, жмурясь от капель дождя, смеяться, пока слёзы текут из глаз по щекам. Смеяться на грани истерики. Как когда-то давно, вышвырнув телефон в море. Тогда тоже звонил он. Тогда, как и сейчас, я сбегала. Я всегда сбегаю. Я, оказывается, такая трусливая. Слишком трусливая, чтобы принять свою жизнь, чтобы сделать выбор, чтобы решить хоть-чёрт-возьми-что-то. Я слишком трусливая. И удивительно смелая для того, чтобы попросить позвонить у одного из сотен угрюмых прохожих. — Я на углу западной и сорок восьмой. Забери меня. Удивительно странная для того, чтобы стоять почти посреди дороги, наискось переходя перекрёсток, просто упасть в распахнутую дверь остановившейся машины и раскинуться на сидении с грацией дохлой медузы. — Пристегнись, — слышится с водительского сидения, но меня больше интересует бутылка на бардачке — округлая, с яркой блестящей акцизой. Ликёр приторно-сладкий, и его шлейф перебивает горький вкус никотина. Это так сладко, что хочется запить, разбавить, да хоть хватать ртом капли дождя. Вот только сквозь открытое окно на такой скорости почти не пробиваются капли. — Не мог найти чего лучше? — Первым под руку попалось, — фыркает он как будто виновато и, резко развернув машину на повороте, сворачивает на шоссе. Я вжимаюсь спиной в сидение, запрокинув голову и глотая алкоголь так, словно это вода. Приятное тепло завязывается в узел где-то в груди и греет. Огонь. Я всегда любила тепло. — Куда? Вопрос ожидаемый и правильный, но меня он ставит в тупик. Я закрываю глаза, сжимая губы и отстраняя горлышко бутылки от себя, прикусываю приторно-сладкие губы и молчу. — Понял. Пообещай мне, что это последний раз, когда ты сбегаешь. Хочется скрестить пальцы, но руки словно окаменели. Может быть, и правда хватит бежать? — Обещаю. Гони. Лёня усмехается странно и криво, и вжимает педаль в пол.