Диссонанс

Жар. Разгорячённая кровь словно бы выкипала в жилах, испарялась и замирала в воздухе облаком приторной сладости. Попеременно слышался скрежет металла, тихие стоны и приглушённые ругательства. Было душно. Жар вокруг и внутри меня сцепился в замкнутый круг, прожигая меня до последней ничтожной клеточки. И голова гудела – отчаянно, глухо, гулко, отбивая в висках тяжёлыми фанфарами. Снаружи. Изнутри. Везде. Локальная липкость под моей головой распространилась до той степени, когда я смогла её распробовать. Соль. Метал. Ржавчина. Скулы свело в отвращении. Ненавижу собственную кровь. Дождь из разбитых окон, смешавшись со стеклянной крошкой и пылью, колко стучал каплями по лицу, шее, плечам. Кончиков пальцев коснулось что-то холодное – от него даже стало едва ощутимо покалывать кожу. Эта прохлада была до безумия приятной. Тело онемело, и мне стоило нечеловеческих усилий передвинуть ладонь ближе к воде. В сравнении с кипящей кровью прохлада на кончиках пальцев казалась чем-то волшебным, а слабое покалывание на коже цепко удерживало меня в сознании. А ещё я считала глухие удары панически стучащего сердца . Один через четыре – чтобы мысли смогли угнаться за бешеным ритмом. Три. Семь. Одиннадцать. Девятьсот тридцать четыре удара спустя в бесцветном мраке заворошилась жизнь – стали отчётливее звуки, послышался скрежет метала и приглушённые маты испуганно-нервных голосов. Шаги нескольких пар ног и скрип кресел, в перевёрнутом автобусе служивших полом. Ещё двадцать три удара – и сквозь неплотно прикрытые веки меня ослепил свет от фонарика. В тот миг мне показалось, что глаза словно выжигали в глазницах, и я отчаянно сжимала веки, пытаясь вертеть головой. Тело на мои чистосердечные позывы реагировать наотрез отказывалось. Как будто лампочка перегорела где-то внутри, прямо под рёбрами, и я стала просто грудой покорёженного металла. Сломанного обитателя планеты Железяка. Но даже такой металлолом оказался кому-то нужен – ведь не просто так через семнадцать ударов меня осторожно вытянули из погнутой от удара обители и, едва касаясь тёплыми шероховатыми ладонями, смахнули стеклянную и каменную крошку с испещрённой ссадинами кожи. И на руки взяли – бережно так, нежно, внушительно и заботливо одновременно прижимая моё прерывисто сопящее тело к груди. Обрывистое дыхание щекотало собственные лёгкие. Приторный запах крови и гари в воздухе сменился приятным тонким ароматом – невесомым, но до того знакомым, что… Сон оборвался резко и неожиданно. Я едва могла уловить тонкую грань между маревом воспоминаний и душным пасмурным утром. Мир постепенно обретал грани и становился реальнее. Постель была смятой и жаркой, за запотевшим стеклом накрапывал дождь, я была прижата к стенке под окнами. Сейджуро спал рядом и казался совершенно обычным человеком. Без проблем с отцом, без миллиардов йен на личном счету, без мании Императора. Таким, каким он, наверное, всегда хотел быть – простым человеком. Но он никогда не узнает себя таким, как сейчас – пройдёт несколько минут, он проснётся и вместе с реальностью примет на плечи свой груз. Свой крест – своё имя. Я открываю нараспашку окна, и порыв холодного воздуха врывается в комнату, растрепав огненные волосы парня. Он, как ребёнок, морщится и закрывает лицо ладонью. Прячется. В такие моменты мне кажется, что он – один из моих младших. Такой же ранимый, наивный, беззащитный. Невольно ловлю себя на мысли, что во мне пробуждается материнский инстинкт, от которого я годами непоколебимо открещивалась. – Хватит смотреть на меня, – сонно, но до предела разборчиво тянет он, и я невольно замираю, как нашкодивший ребёнок. – Ты мешаешь мне спать. Надменно фыркнув, я перекатилась через него и гордо покинула комнату, прихватив с собой уязвлённое самолюбие. Пожалев себя несчастную, на завтрак я ела панкейки с малиной и мороженым, приготовив себе вместо приевшегося кофе коктель на кокосовом молоке с ананасом. Сейджуро жевал сухую яичницу. Сейджуро не подозревал, что он наказан. *** Добирались до школы на такси, потому что отпрыску семьи с синеватой кровью своим ходом идти не хотелось, а я удачно и нагло поместилась на заднее седение машины без приглашения. И пока по стеклу катились капельки дождя, меня не отпускали мысли о сегодняшнем сне. Он слишком зацепил меня, чтобы забыться. Я не сразу поняла, что мы приехали – Сейджуро пришлось почти минуту держать дверь открытой, пока я не вышла из машины. Воспоминания навязчиво перекрывали реальность, и это мне не нравилось. Как и не нравилось то, что теперь мне предстояло проводить часы занятий отдельно от привычных людей. В компании калек, тунеядцев и просто хитрожопых, как Рико. Всех, кто после аварии взял или против воли получил больничный, без вопросов и дебатов перевели в класс для отстающих. Пары у нас были сокращёнными, их было меньше, да, ещё они проходили в атмосфере спокойствия и ненавязчивости. Я не спорю, что такой вариант был отличным решением для пострадавшей детской психики и физиологии, но я была недовольна тем, что львиная доля моих знакомых осталась в нормальном классе либо перевелась на домашнее обучение на этот триместр. Моя школьная жизнь свелась до бездарного существования в кабинете и коротких пробуждений от анабиоза на обеденном перерыве. Собственно, и сейчас, отсидев пары по истории и языкознанию, я немного взбодрилась, когда неугомонная Судзуми залетела в кабинет и буквально выволокла меня в сквер у здания академии. Как мне удалось понять из её воодушевлённых речей, их с Чинатсу отпустили с химии раньше (для этого они специально выучили параграф по кислотам) и девочки организовали пикник в парке, чтобы как-то нас всех сплотить и ободрить. Планировалось собрать вместе только нашу четвёрку. То, каким удивительным образом по пути к нам приплелись порядка двенадцати парней, в тот момент так вовремя возвращавшихся из спорткомплекса, понять и объяснить могла только Чинатсу. Судзуми и Рико же в тот конкретный момент беззвучно познавали трагичность происходящего. В первый день такой массовый сбор был шоком для всех нас, а потом это стало традицией. На поляне у парка, где по мягкой траве, неуловимо влажной после утреннего дождя, раскинулись скатерть, полотенца и несколько курток, для меня начиналась жизнь. Из дома девочки тащили бенто, я гоняла своих огузков кроссом до магазина, где они закупались вкусной всячиной, баскетболисты приносили с собой несколько термосов с разными чаями (Котару предложил идею каждый день номинировать лучший чай). Сама я повадилась печь печенье и прочую сладкую выпечку, она как раз отлично допекалась в духовке за то время, пока я утром собирала и отводила братьев в их школу. Они и сами могли дойти, но убеждали, что без меня обязательно потеряются, попадут под машину, утонут в луже и вообще на них упадёт метеорит. Тем не менее, на наши пикники эти фантазёры прибегали во вторник и пятницу без сопровождения и приглашений. Но никто не был против. Сейджуро тоже приходил. Каждый день. Ничего не приносил, кроме капитанской куртки, которая неизменно лежала у меня на плечах, но приходил. Сам же садился рядом и обнимал, положив руку поверх кофты. Как и сейчас. День был пасмурным и сырым, но под пледами, которые принес Юмей, было уютно. Сегодня была пятница, последний день в неделе и нам хотелось побыть вместе подольше. Завтра начнутся репетиции осеннего фестиваля, к которому вынуждены приобщиться все, и ни у кого не останется времени для пикников. Да и погода уже по правде перестала радовать теплом. Тиша и Тима прискакали чётко по расписанию, прихватив с собой пачку бенгальских огней. Гитара, притянутая неизвестно кем и неизвестно как попавшая мне в руки, стала центром нашей маленькой вселенной. Ладони Сейджуро лежали у меня на талии, сам он сидел у меня за спиной, устало и отрешённо положив голову мне на плечо. Я же - играла. Фальшиво играла и пела на русском о Раймоне седьмом. Смысла кроме меня и братьев вряд ли кто улавливал, но публике нравилось, она даже подпевала, коверкая слова и подвывая на припеве. Им большего и не надо было, да и мне тоже. В том хаосе, который зовётся моей жизнью, сумасшедший граф Раймон только и может радоваться остывшему чаю. В моих руках чай был ещё тёплым. Значит, не всё потеряно. Значит, ещё можно жить.