***
Синьор Антонио щедро сыпал проклятиями, приправляя их отменной итальянской бранью. Основная часть из них доставалась Драгану Ченчичу, но заботливый директор не забывал и об остальных артистах цирка. Грозное porca puttana* досталось ни в чем неповинной Берте, подвернувшейся под руку; визгливое stronzo* — Голиафу, протянутое mannaggia* — группке эквилибристок. Люси директорского гнева не боялась и в директорский шатер вошла также отважно, как будто оказалась на манеже. Алый ад вновь дыхнул едким дымом табака, пылью и затхлостью. Будто бес, Антонио принялся греметь всем, что попадалось под руку, но Люси не испугалась и тогда. — Только тебя не хватало! — шикнул директор, не сразу обратив внимание, что находится в шатре не один. — Синьор Анто... — Довольно с меня! — закричал Антонио, побагровев до самых залысин. — Довольно... Я изо всех сил стараюсь спасти цирк, который взрастил многих из вас, а вы... Вы... — заревел директор и вдруг стих. Антонио нервно похлопал по карманам в поиске портсигара. В свете блеснула дешевенькая латунь. Истерично чиркнула спичка, осветив озлобленное лицо, и погодя над головой директора вознеслось белое облачко дыма, унесшее с собой неистовую злобу. Глубоко затянувшись, Антонио устало прикрыл глаза, и, воспользовавшись директорской усталостью, Люси решила снова заговорить. — Синьор Антонио, — неуверенно начала она, и директор, едва успокоившись, посмотрел на нее исподлобья. — Вы... Вы не можете выгнать Драгана. — Я?! Не могу? — Антонио бросил резкое «ха», и его лицо исказила злая ухмылка. — В этом цирке я могу все, Люси! Выгнать артиста мне под силу. Уж поверь. — Драган окажется на улице. — Мне нет до этого никакого дела, — отмахнулся директор с наигранным безразличием, и от этого жеста у Люси сердце ушло в пятки. Сжавшись от отчаяния, она все старалась подобрать слова. Драгану Ченчичу некуда было идти. Как и остальным артистам, «La Stella» заменила Драгану дом. Куда он, бездомный, теперь пойдет? В другой цирк? В родную Словению, в которой его никто не ждет? Люси не могла этого допустить ровно так же, как не могла допустить, чтобы Драган ушел из цирка по ее вине. Он ведь бросился на мистера Мефиса из-за нее! Нужно быть дурочкой, чтобы не понять очевидного. — У нас с ним номер, — тихо проговорила Люси, потупившись. — Больше нет. — Но... — Я выгнал мальчишку взашеи и basta*! — прорычал синьор Антонио, резко выпустив струйку дыма. Остановившись у стола, он ткнул пальцем в утреннюю газету и будто заинтересовался написанным. На Люси директор не обращал никакого внимания, позабыв и о ней, и о Драгане, и обо всем, что случилось за последние дни, и Люси Этьен выпрямилась от уязвления. Прежнее отчаяние сменилось злобой. Неистовой, праведной. Директор погубил ее саму — ладно. Это она могла пережить, но Драган был невиновен в случившемся. Раз просить по-хорошему не получалось, Люси Этьен могла... Могла... — Если вы выгоните его... — Люси грозно вскинулась и даже шагнула в сторону директора. В глазах Антонио мелькнуло снисхождение и даже насмешка, на которые Люси зашипела с неистовой злобой: — Я сделаю так... Что... Мистер Мефис закроет цирк! Закроет цирк! Слова эти наполнили шатер, подобно дыму директорских сигарет, и скукожились в травящий душу комок. Будто метательный кинжал, они вонзились в нужную цель, и грозный синьор Антонио оторопел. Пристально он вглядывался в лицо Люси, проверяя ее и ее слова на прочность, и Люси из последних сил сдерживалась, чтобы не дать слабину. Люси Этьен блефовала. Люси Этьен не верила своим словам. Она совершенно не знала, может ли сделать подобное Чарльз, однако Чарльз был богачом, а богатым людям многое под силу — это Люси понимала. Чарльз Мефис с легкостью спас цирк от нищеты, с такой же легкостью мог его и погубить. Заверив себя в этом, Люси Этьен уверенно задрала гордый носик кверху, и, видимо, директор ей все же поверил. Отбросив сигарету в сторону, синьор Антонио побагровел и разразился громкими возгласами: — Ах ты... Да ты понимаешь, что говоришь?! — Понимаю, — закричала в ответ Люси. — Если вы выгоните Драгана, я сделаю так, что из «La Stella» выгонят вас. Вновь выругавшись, синьор Антонио закашлялся и вдруг как-то нехорошо оступился. Покачнувшись, он не глядя нащупал стул рукой и грузно повалился на сидение. Тяжело дыша синьор Д'Аскола покрылся испариной и, засипев, ухватился рукой за грудь. — Ах ты... Ах ты... — захрипел он. — Воды... Воды... Из глиняного кувшина плеснула спасительная влага. Перепуганная Люси быстрее поднесла кружку директору, и тот жадно осушил ее до дна. Попросил еще. И еще. Приступ прошел. Покрасневшему лицу вернулась привычная оливковая смуглость. Отдышавшись, Антонио пригладил растрепавшиеся волосы и глубоко вздохнул. — А ты молодец, — сказал он, покачав головой. — Я всегда знал, что ты не глупышка, Люси. Ловкость твоя не только на манеже, но и тут. Твой отец был таким же, — протянул директор, отставив пустую кружку в сторону. Они долго смотрели друг другу в глаза, не произнося ни единого слова, и в молчании том рождалось долгожданное примирение. И для директора, и для Люси цирк значил многое. Они практически были семьей — Люси выросла на глазах у Антонио Д'Аскола, директор почти заменил ей отца, когда Люцифер Несравненный разбился. Они не единожды пережили успех, не единожды испытали горе, и теперь... Были связаны невидимыми узами, как и многие циркачи. — Не выгоняйте Драгана, пожалуйста, — вновь попросила Люси и едва ли не с дочерней покорностью опустилась подле директора на колени. Погодя Антонио ласково пригладил ее рыжую головку, а когда Люси коснулась его шероховатой ладони, вдруг содрогнулся. Из глаз его скатилась скупая слеза, и грозный директор в мгновение обратился жалостливым стариком. — Ах, Люси... Я же не изверг! Не изверг, — страстно залепетал он. — Когда вы с отцом появились на пороге, ты была совсем малюткой. От вас разило бедностью. Твой отец был чумаз, черен. Ты была обряжена в жалкое платьишко, но чистая, красивая. Едва я вас увидел, подумал: вот человек, у которого осталось последнее в жизни, и ради этого последнего он душу продаст, — проговорил синьор Антонио, сжав ладошку Люси в своей руке. — Я видел, как он взошел звездой из самой грязи, Люси. Я помогал ему, помогал тебе. Не бросил тебя, когда его не стало. Я не изверг. Я такой же, — заверил директор. — «La Stella» — последнее в моей жизни. Я... Я должен был так поступить. С тобой, со всеми вами. Ради таких же Этьенов и Люси, какими были вы однажды. Прости меня, дитя. Прости, — взмолился он, и Люси разжалобилась, задавив в себе упреки накопленных обид. Стоило ли обижаться на директора? Принять все случившееся было тяжело, но по сути Антонио Д'Аскола был прав, сведя ее с мистером Мефисом. Юная Люси Этьен получила богатого любовника, цирк — покровителя, и все за малую цену — сделку с совестью. Сущий пустяк. — Не выгоняйте Драгана, — повторила Люси. — Он не виноват. Никто не виноват. Так случилось. — Так случилось, — благоговейно прошептал директор, услышав долгожданные слова. Антонио Д'Аскола просили оставить Драгана Ченчича в покое. В обмен — прощение Люси Этьен за все случившееся, и директор не мог отказаться от столь выгодного предложения. Вся жизнь «La Stella» сошлась на Люси клином. От нее зависела благосклонность мистера Мефиса, от нее зависел и успех грядущего выступления. Синьор Антонио возлагал большие надежды на номера с участием своей звезды, а потому не хотел вражды с Люси. Не стоило враждовать и с Драганом. Цирк должен был вернуться к прежней мирной жизни, к репетициям, к путешествиям. — Скажи ему: еще раз вытворит что-то подобное — я выгоню его и выгоню по-настоящему, — сказал директор, вернув голосу былую жесткость. — Я слишком стар, чтобы удерживать всяких юнцов от их безрассудства. Извинись перед мистером Мефисом. Нет! Я сам извинюсь. И Люси... — окликнул ее синьор Д'Аскола у самого полога директорского шатра. — Если ты что-то чувствуешь к нему, лучше забудь. Так всем будет легче. Ему прежде всего. — Да, синьор Антонио, — ответила Люси и вышла.***
В отличие от директорского шатра — багрового ада, пропитанного едким дымом и пылью, — шатер Драгана и Гумберта выглядел бедненьким раем. Серая парусина от света казалась едва ли не белой, и, окунувшись в эту мнимую чистоту, Люси искренне обрадовалась, обнаружив Драгана одного. Он даже не оглянулся, хотя точно понял, кто вошел в шатер. Разложив на койке мешок, Драган рылся в стоявшем рядом сундуке и отбирал свои вещи. Скарб у Заклинателя ножей был более чем скудным. Скудным был и потрепанный вид Драгана. Разочарование сжало сердце Люси противной склизкой лапой. В мгновение в мыслях воскрес образ мистера Мефиса, одетого с иголочки, пропахшего духами и сладковатым дымом дорогих сигар. Образ растаял, и перед глазами вновь предстал Драган Ченчич. Бедный, как церковная мышь, чумазый, но все еще дорогой ее сердцу. — Я уговорила синьора Антонио, — неуверенно сказала Люси, уцепившись за эту возможность заговорить. — Ты можешь остаться. Он не прогонит тебя. — Мне все равно, — шикнул Драган. — Н-но... Тебе некуда идти. — Обойдусь без твоей заботы. Без тебя, — обиженно добавил он и снова скрылся в сундуке. Выпрямившись, Драган ухватился за ушибленный бок, и Люси, сорвавшись с места, оказалась подле него. Обеспокоенно она оглядела многочисленные ссадины, разбитую бровь, коснулась его плеча, и Драган мгновенно сбросил с себя ее руки. — Ты ведешь себя глупо. Тебе нужна помощь. — Глупо? — ухмыльнулся Драган и впервые посмотрел в глаза Люси. Сколько упрека было в его взгляде. Сколько вопросов. Люси сперва дрогнула, погребенная жестокой волной осуждения, однако взяла себя в руки. Теперь и на Драгана смотрели с упреком, и, не ожидавший ничего подобного, он сердито насупился. — Тебя не было! — сказала Люси да так, будто не знала, что его заперли в Лонхофе. А может, и вправду не знала? Фыркнувшему Драгану было все равно, хотя строить из себя равнодушного болванчика ему удавалось из рук вон плохо. — Ты... Ты исчез, — повторила она. — И ты сразу побежала к нему? Я видел, как ты садилась к нему в экипаж. Жалась к нему... — Я должна была. Это ради цирка, — принялась оправдываться Люси, но Драган ее не слушал. Лишь брезгливо кривился и мотал головой. — Синьор Антонио сказал... — А ты тут же и согласилась! — воскликнул Драган, не вытерпев всей этой лжи. Ах, знала бы она, как больно ему было. Ах, знал бы он, сколько ей пришлось всего пережить. Это она побежала к богачу. Это он исчез тогда, когда был нужен. Это Люси Этьен предала. Это Драган Ченчич не оказался рядом. Погрязшие во взаимных обвинениях, оба метали громы и молнии. В тишине. Люси хмурилась, дула губы. Разодетая в красивое белоснежное платье с кружевами, с вплетенными в рыжие волосы лентами, она казалась безумно красивой и теперь безумно чужой. Она, судя по всему, не знала, что Драгана посадили под замок. Сам Драган в этом не признался — не хотел оправдываться. Да и в чем? Разве он был в чем-то виноват? Нет! Снова Драган оглядел Люси с ног до головы. Прошло всего несколько дней, а она так просто позабыла о нем, отдавшись богачу ради цирка. Ради цирка она вырядилась в дорогое платье? Ради цирка надела кружевные перчатки? Цирк мог обойтись и без этого, а вот Люси... Прав был тот француз из Лонхофа: все женщины — шлюхи. — И сколько? — спросил Драган, усмехнувшись жестокой правде, претворившейся в его жизни. — Что? — Сколько ты стоишь, Люси? — повторил он чуть громче. — Местные шлюхи стоят десяток раппенов, а ты? Я хочу знать. — Я не шлюха! — Разве? — тихо сказал Драган, и от этого тихого «разве» пропасть разверзлась в груди у Люси. — Директор сказал, ты можешь остаться, — все, что ответила она, став необычайно холодной. — Обойдусь без твоей заботы, — бросил ей Драган Ченчич и отвернулся к сундуку. Больше он ничего не сказал. Люси буравила взглядом его спину и едва дрожала от несправедливости. Теперь ее считали шлюхой, а раньше, кажется, боготворили. Не велика потеря — от внимания мистера Мефиса толку больше, зло подумалось Люси Этьен, и все же сердце ее сжалось от великого сожаления. Когда-то, в той жизни, Люси, кажется, любила. Когда была невинной и чистой, а сейчас? Она оглядела серый парусиновый шатер, пропитанный пылью, заштопанный в нескольких местах. Раньше она не замечала в родном цирке ни грязи, ни пыли. Рай в шалаше казался настоящим раем, родным домом, но не теперь. Теперь даже собственный вагончик, в котором она прожила всю жизнь с отцом, казался убогим и затхлым. Теперь шапито выглядел не уютно охровым, а грязно-желтым. Теперь и Драган, побитый, бедный, пусть и милый, виделся не таким как прежде. От старой жизни оставались крохи, и все же эти крохи хотелось сохранить, как напоминание о чем-то светлом и непорочном. — Ты не уйдешь? — Не знаю. — Мы... Мы должны репетировать, — сорвалась с губ последняя просьба. — Пошла вон, — ответил ей Драган, и уязвленная Люси ушла. И ладно, и ладно — повторяла она про себя, стараясь унять расползавшееся по всему телу саднящее ощущение вины. Может, так и лучше. Оскорбивший ее Драган словно дал право больше не жалеть о случившемся, втоптав все, что между ними было, в грязь. Неприятный разговор принес горькое разочарование, но вместе с тем сладкую свободу от лишних и неуместных обязательств. Через силу позабыв о Драгане, Люси уединилась на манеже. Принялась отрабатывать пару простеньких трюков для Чарльза. Ей очень хотелось загладить свою вину перед ним. В чем она была виновата, Люси Этьен не знала. Лишь чувствовала. Кричать на Чарльза при Драгане было очень опрометчиво. Утром должен был приехать мистер Мефис, и она собиралась с особенным усердием. С надеждой и довольством Люси выглядывала знакомый экипаж на дороге, ведшей к становью. С особым пристрастием вглядывалась в свое отражение в зеркальце, укладывая рыжие локоны колечками. Утро перетекло в день. День сменился сумраком вечера, но мистер Мефис не явился. Засыпавшая в своем маленьком затхлом вагончике Люси терзалась злостью и ревностью, воплотившейся в облике смеющейся Жаннет, упрекающего Драгана, и удушающая тьма душила горькой обидой.***
Шапито полнился артистами. Воодушевленные предстоящими выступлениями, они ждали своей очереди для репетиции, с завистью или восхищением смотрели номера других циркачей. Старенький охровый шатер то и дело гремел от одобрительных возгласов и хлопков, а порой и от громогласных наставлений директора. — Доделать! Голиаф, белый клоун* должен быть белым клоуном, а не выскочкой-карликом, — прокричал синьор Антонио отработавшим на манеже Голиафу и Буффо. Вышел Лакрица. Вечный прислужник вдруг расправил плечи, горделиво оглядел полупустые трибуны и с легкостью подкинул новехонькую гирю в воздух. Вскоре гирь стало две, и артистам труппы представили настоящий танец силача, жонглировавшего грузами так, будто те были легче пуха. В довершение Лакрица с легкостью свернул железный жгут калачом, однако одобрения не сыскал. Директор настоятельно посоветовал ему дополнить номер. Следом на манеж выбежала Люси. Взмыв под купол, она грациозно раскачалась, полыхнув медной косой, и без передышки отработала несколько фигур. Вдруг сорвалась, повиснув на стопах, а после, подтянувшись, провернулась вкруг своей оси. И так несколько раз, вытягиваясь в различных обрывах и шпагатах. Ревность давала ей запал, бессонная ночь — резкость и отточенность движений. Высоко, уверенно, ловко. Люси Бесстрашная блистала, а, спустившись под дружные аплодисменты на землю, заявила во всеуслышание: ее новый номер будет называться «La Stella». Всеобщая радость поумерилась, когда из толпы вышел разъяренный Драган, уверенно потребовавший мишень и свою компаньонку по номеру. — Драган. Мой очередь репетировать! — заворчал Гейне, но Драган уже перешагнул круг бортика. Больше — высвободил верные кинжалы. — Твои клетки занимают слишком много места, Гейне. Мы недолго. Не так ли, Люси? — проворчал Драган Ченчич, задумав что-то нехорошее. — Ну! Мы же должны репетировать! Але... — сказал он, а за спиной Люси заскрипела старенькая мишень. Драган полыхал от злости, источая гнев каждым своим движением. Ненавистью горели его темные глаза, и Люси испуганно посмотрела в сторону директора. Увы, синьор Антонио отдавал кому-то указание обновить мишень для номера, и немая просьба о защите канула в полумраке трибун. Люси по привычке поклонилась, однако не так как обычно. Непринужденная легкость испарилась, сменившись страхом, и к мишени Люси прижалась едва ли не дрожа. От первого кинжала Люси Этьен вздрогнула — Драган даже не предупредил, и лезвие воткнулось в считанных сантиметрах от бедра. В толпе вскрикнула Берта, и репетиция Заклинателя ножей мгновенно привлекла внимание каждого артиста цирка. Второй кинжал угодил над распластанной ладонью. Третий, четвертый, пятый. Никогда прежде Драган не метал кинжалы так зло и одновременно бездумно. Люси впервые боялась. Боялась его, и чувствовавший ее страх Драган, казалось, вдоволь упивался всеобщей паникой. Шестой — над головой. Седьмой кинжал звякнул у самого уха. Люси отчаянно старалась не моргать, но от восьмого удара сощурилась, а от девятого и вовсе закричала. Плечо прожгло. Боль прошлась по телу, притупив сознание, и с трибун донеслись перепуганные возгласы. Люси открыла глаза — один из кинжалов пропорол ей леотард*, достал до плоти, и теперь на ткани проступила кровь. Ей казалось, что она грезит наяву. Рядом возник перепуганный Драган. Отчаянная злоба сменилась неподдельным испугом, и он беспокойно звал ее по имени, прорываясь сквозь притупляющую все ощущения завесу. Кажется, он просил прощения. — Что, что с тобой? — А то не видишь, дурень! Ты ее чуть не убил. Откуда-то появился директор. Люси удивленно смотрела то на них, то на свое раненное плечо. Боль отчасти притупилась, как и ощущение реальности. Люси глядела по сторонам, и все казалось ей ненастоящим, как будто в тумане. — Прости... Прости, — из тумана доносился обеспокоенный голос Драгана. — Не трогай ее, — рычал директор. Кажется, спросил «можешь идти» и повел Люси прочь. Драган решился было пойти следом, но его оттолкнули. — Берта! Берта, помоги, — закричал Антонио, а, глядя вслед Люси, протянул: — А... Mannaggia, Драган! Я оставил тебя в цирке не для того, чтобы ты калечил мне артистов. — Простите. Простите... — повторял потерянный Драган Ченчич. Виновато оглядев вымазанные в крови руки, Драган перевел взгляд на циркачей и, заметив немое осуждение, покинул манеж, осуждая себя более остальных.***
— Ай! — Ничего. Царапина. И что на него нашло? — А то ты не знаешь, Берта, — фыркнула Люси, и Берта тяжело вздохнула, прижав к ссадине чистую тряпицу. От царапины неприятно саднило, но хуже того саднило на душе. Драган всегда был добр и заботлив, а теперь будто бы ненавидел ее. На мгновение Люси задумалась: а если бы все случилось по-другому? Если бы она отказалась от участи любовницы богача? Не было бы ни богатства, ни белой виллы мистера Мефиса, ни красивых платьев. На смену богатому пороку подле Чарльза Мефиса пришла бы бедная благодетель подле Драгана Ченчича, и, оглядывая раненное плечо, Люси почти не жалела о случившемся. Жалела она об одном: Чарльз вчера не приехал. Обиделся? Приревновал? Отправился к Жаннет? А вдруг он и вовсе больше не появится? Кто знал, что у него на уме? Люси уязвлено вскинула головой — и ладно. Она будет репетировать, а там станет такой знаменитой артисткой, что Чарльз Мефис еще сам пожалеет, что оставил ее! Мстительность обиженной женщины, клокотавшая внутри, рисовала замечательные картины отвергнутого Чарльза, едва ли не плачущего у ног Люси Бесстрашной, но мстительность стихала. Люси вновь думала о том, что было бы неплохо увидеться с Чарльзом вновь, отзавтракать в гостиной с золотыми вензелями и прогуляться по Базелю до модного магазина мадам Буше. Сладостные мечтания отравлял образ кокетки Жаннет, и Люси хотела увидеть Чарльза еще больше. — Там гости! К Берте ввалился радостный Гумберт, и его радость тут же передалась Люси. Просияв от счастья, она мгновенно позабыла о боли. Чарльз приехал! Наверняка он. — Мне нужно одеться. Мистер Мефис... — встрепенулась Люси, однако Гумберт виновато потупился. — Это не он, Люси. Это... Договорить Гумберт не успел. Люси выбежала из вагончика Берты и, к своему неудовольствию, наткнулась на Жаннет. Разодетую, пышную, будто швейцарская меренга, и такую же слащавую. — Так вот как живут циркачи! — ворковала Жаннет, собрав вкруг себя дрессировщика Гейне и близнецов-шпагоглотателей. — Любопытно-любопытно. Ах! — встрепенулась она, театрально раскинув руки в стороны. — Люсьен. Как я рада вас видеть, — радушно улыбнувшись, Жаннет очутилась подле Люси. — Не составите ли мне компанию! О, понимаю этот недоуменный взгляд. Друзья Чарльза — мои друзья. Я горю желанием узнать вас поближе, а дневные променады полезны для здоровья. Люси едва удержалась от того, чтобы не поморщить нос. Сколько фальши! Хороший артист видит бездарную игру невооруженным глазом, а Жаннет даже не старалась. Жеманство, кокетство, слащавенький голосок, да вот только в глазах — сплошное притворство. С предложением о прогулке Люси скрепя сердце согласилась. Надев новенькое платье, она уселась в экипаж, прибывший с проклятой Жаннет, и пара лошадей увезла их в Базель под радостное фырканье.***
Пряная корица, нежная ваниль, яркий запах цитруса и ни с чем несравнимый сильный кофейный дух. Огромные окна кафе глядели прямо на базельскую Ратушу, и та призывно красовалась высокой башенкой, пестрой черепичной крышей и вырезанными из камня часами. Увы, кофейня интересовала Люси куда больше. Внутреннее убранство она видела впервые, хоть и бывала на Марктплатц чаще остальных циркачей. Стены чайной комнаты блестели лакированными деревянными панелями. В вытянутых зеркалах отражались рогатые люстры, воткнутые аккурат посередине гипсовой лепнины. От белых скатертей и вышколенных официантов веяло дороговизной, и Люси горделиво оправляла оборки платья — теперь и она была частью этого дорогого красивого мира. Ей очень хотелось быть таковой. — Значит, циркачка! — протянула Жаннет, когда официант поставил перед ними горячий шоколад и блюдце с парой бриошей. Незаметно для себя она перешла на ты. Кокетливой наигранности стало куда меньше — зрители исчезли, а для Люси можно было и не стараться. Постучав ложкой о тонкий краешек белоснежного фарфора, Жаннет расплылась в вежливой улыбке. — У Чарльза не было циркачек, а вот танцовщиц — пруд пруди. И у всех, как на подбор, не имена, а клички: Кити, Кати, Мари, Люси! Протянув последнее имя, Жаннет стрельнула глазами и отпила из чашки горячего шоколада. Изучающий взгляд вперился в Люси, и Люси отплатила своей собеседнице той же монетой. Ревность травила душу, любопытство заставляло внимать каждому слову. Неопределенное предчувствие опасности изводило. Жаннет походила на развратный благоухающий пион, на пирожное, щедро украшенное кремом — в объемных рукавах, кружевах, украшениях, подчеркивающих красоту. Жаннет была хороша собой, пышна в формах, мягка в обращении, и тем самым пугала. Пугало и глупое совпадение, да и совпадение ли, что Чарльз не приехал вчера. Отвлекшись на бриошь, Жаннет ехидненько хмыкнула. — Чарльз с детства грезил цирком, — сказала она с довольством знатока, поучавшего невежду. — Даже меня в цирк водил. В Зимний цирк* мы ходили так часто, что я выучила всю их несложную программу наизусть. Помню, я даже ревновала. Уж Чарльз так глядел на гимнасток! Мечты сбываются, — добавила Жаннет, одарив Люси едва ли не презрительным взглядом. — О чем вы? — Да так, — Жаннет пожала плечами. — Мысли вслух. Вся эта загадочность выводила из себя. Поддавшись порыву, Люси задала тот вопрос, который ее больше всего мучил: — Вчера... Чарльз... Он был у вас? — Как знать, как знать, — ответила Жаннет, позабавившись мгновенно распознанной ревности. — Либо был, либо нет. М-м-м. Эти дутые от ревности губы. Как же мне знакомо. Первый звоночек скорого расставания. — Жаннет откинулась на спинку стула и вновь одарила Люси оценивающим взглядом — разглядывала с пристрастием. — Ты худенькая, Люси. Чарльз любит худеньких. У него какая-то особенная слабость к изможденным доходяжкам. Он с радостью подбирает их, откармливает, обхаживает, а потом, едва они раздуваются в боках, находит себе новенькую дурочку. Молодую, наивную. Желательно девицу. Люси крепко уцепилась за фарфоровое колечко чашки. Медленно отпила шоколад, медленно отставила чашку в сторону и медленно оправила волосы. В медлительности она старалась утопить уязвленность и злобу, вызванную словами проклятой Жаннет. Каждым жестом та пыталась выказать свое насмешливое превосходство. Каждым словом норовила задеть. Сравнивала имя Люси с кличкой животного, называла изможденной доходяжкой, молодой и наивной дурочкой, а хуже того, Люси совершенно не понимала, что их связывало с мистером Мефисом. Ответ не заставил себя ждать. — Когда-то мы были вместе. Чудное время! Чарльз тогда был моложе, — от задумчивости Жаннет кокетливо поигралась прядкой темных волос. — С тех пор он постарел, зато стал значительно богаче. — Когда-то? — переспросила пылавшая Люси. — Что же случилось? Вы раздулись в боках? Поджав губы, Жаннет едва побледнела. Люси удачно щелкнула ее по носу, и маленькая победа усладила получше шоколада. Что и говорить, а доходяжкой Жаннет не была хоть и бережно скрывала свои округлости под многослойным шелком и кружевом. — Хм. Я сама ушла, — фыркнула Жаннет. Увы, откровенную ложь скрыть у нее не получилось. — Такие связи не длятся вечно. Чарльз рано или поздно оставит и тебя. Это удел всех его любовниц. Так что наслаждайся пока есть время. — Вы позвали меня за тем, чтобы предостеречь? — уж точно не для дневного променада. — Нет, — Жаннет радостно рассмеялась, и ее смех привлек внимание соседних столиков. — Я просто решила посмотреть на его новую пассию. Не могу передать тебе словами, Люси, какое счастье видеть кого-то на своем месте. Что-то в этой жизни не меняется, — с придыханием выговорила Жаннет. — Чарльз, как паук, заманивает к себе красивых мотыльков, и каждый из них попадается на золотые ниточки паутинки, — она расплылась в широкой улыбке, и маленькая родинка на правом виске скрылась в тоненьком лучике-морщинке. — Ничего. С каждым может случиться. Ты и я — одни из многих. Мы во многом с тобой похожи. Люси Этьен поморщилась. Ей не нравилось, что Жаннет сравнивала их друг с другом, не нравилось, что Чарльз когда-то был с этой женщиной, как и то, что эта женщина теперь лезла к ней со своими наставлениями. Когда-то Люси Этьен не понравился бы и сам разговор — любовницы делили своего любовника, нисколько не стесняясь запретной темы, — но то было в прошлом. Теперь Люси на многие вещи смотрела иначе, особенно на те, от которых веяло дороговизной. — Что вы делаете в Базеле? — поинтересовалась Люси, меняя тему. — Танцую в местном кабаре. У меня тур, устроенный... — Ах. Значит вы — танцовщица! — воскликнула Люси, не дав договорить собеседнице, и сдержанно улыбнулась. — Одна из многих. Я — циркачка, — напомнила она. — Вы сказали, у Чарльза не было циркачек. — Не думай, что это делает тебя сколько-нибудь особенной. — Делает, — смело принялась за спор Люси. Она снова отпила шоколад и жадно облизнула губы. — На днях мы были в опере, и Чарльз признался, что опера, театр и кабаре утомляют. Цирк — нет. — Мне он ничего подобного не говорил. — Чарльз очень вежлив, — сказала Люси, будто знала Чарльза лучше всех его танцовщиц вместе взятых. — Только если не выпьет, как следует. Если он выпил — спасайся все живое. Впрочем тебе, видимо, об этом ничего не известно. — О нет, Люси было известно, но говорить об этом у нее не было никакого желания. — Нелепое платье, — вдруг сказала Жаннет, и Люси мгновенно переменилась в лице. — В таких обычно выходят к завтраку, но не в город. Видимо, в цирке манерам не учат. — Мадам Буше будет рада пошить мне новых платьев, — гордо заявила Люси, однако ей мгновенно напомнили о неприятной мелочи: — На твоем месте, я не была бы так уверенна. Вчера Чарльз был у меня на выступлении. Сердитый, злой. Ух! — Жаннет постаралась отыграть сожаление. — Давно я его таким не видела. Это второй звоночек скорого расставания. С третьим Чарльз исчезнет. — Третьего не будет, — шикнула Люси. — А ты наивна. Прелестно, — ответила Жаннет и победоносно вскинула голову. На том встреча и закончилась. Раздраженная и раззадоренная Люси места себе не находила, пока экипаж вез ее к цирку. Лошади невпопад качали головами, и внутри Люси все также колотилось невпопад: сердце, мысли, страхи. Она не могла остаться одной из многих. О нет! Теперь, когда Жаннет рассказала ей об остальных любовницах мистера Мефиса, Люси поддавалась азарту соперничества, и ей очень хотелось стать единственной вопреки Жаннет и всем этим многочисленным танцовщицам. Люси Этьен не какая-то артисточка кабаре. Она — звезда цирка, будущая звезда выступления! Все эти танцовщицы — маленькие мартышки, привыкшие кривляться на потеху публике, ибо ничего иного не умеют. Люси мнила себя тигрицей, не меньше. Вдалеке показалась знакомая развилка, и Люси окликнула кучера: — Сверните! — Мадемуазель, но цирк в другой стороне. — Если вы свернете на развилке, вам заплатят вдвое больше. Довод оказался вполне убедительным, и кучер послушно свернул в сторону виллы мистера Мефиса. Знакомые стены приветливо забелели меж раскидистых ветвей лип. Под ажурным козырьком появилась услужливая Маргерита. В холле ворвавшуюся Люси встретил Матиас, вальяжный и невозмутимый, как всегда. — Мадемуазель Люси, — проговорил он, склонившись, и из глубины виллы послышалось развязное ворчание: — Матиас, кого там черти принесли? — Мадемуазель Этьен, — будто герольд возвестил Матиас, и вскоре в холле появился Чарльз Мефис. Храбрости у Люси разом поубавилось. Чарльз был сам не свой. Одет, как попало, лохмат. Пьян, — душный перегар мгновенно заполнил небольшой холл, — а поэтому ужасно зол. Зол на нее, и Люси виновато опустила глаза. — Что ты тут забыла? — процедил Чарльз сквозь зубы, словно раз и навсегда изгнал Люси из белоснежной виллы. — Я... Я п-потеряла заколку, — выдавила она из себя состряпанную на ходу ложь. Ее на виллу не звали, а такой простой повод явиться к Чарльзу показался ей достаточным. Люси рискнула, о чем теперь невольно жалела. — Заколку? — переспросил мистер Мефис с издевкой. — Да. Я хотела проверить, не забыла ли я... — Ну иди. Проверяй, — кивнул мистер Мефис, и Люси поскорее прошмыгнула к лестнице. Ей не поверили — она это почувствовала, но отступать было уже некуда. На втором этаже Люси неуверенно оглянулась. Где ей искать выдуманную заколку? В гостевой спальне или в спальне Чарльза? Что делать теперь? Сказать, что не нашла, и вернуться в цирк? Нужно было что-то придумать, но снизу послышался шум. Перескакивая через ступеньку, мистер Мефис взлетел наверх. Едва не запнулся на площадке между пролетами, выругался и, кажется, позвал ее. Испуганная Люси наскоро спряталась за дверью гостевой спальни. В следующее же мгновение дверь раскрылась, и подскочивший Чарльз сгреб ее в охапку. Все было похоже на тот первый раз, когда ничего не знающую Люси отправили показывать номер на шаре, только теперь она о многом знала. Грубые резкие движения пугали, но сопротивляться было попросту бессмысленно — ее просьбы оставались без ответа. Обезумевший Чарльз шептал, мешая французский с английским, поносил на чем свет «проклятого словенца» и до боли заламывал ей руки. Повалив Люси на кровать, Чарльз Мефис скорее задрал ей юбку до колен, притянул к себе, и сопротивлявшаяся было Люси отчаянно взмолилась: — Чарльз! Чарльз, там экипаж. — Сквозь пьяный угар прорвался жалостливый голосок, и призадумавшийся Чарльз на мгновение отвлекся. Этого нечаянного мгновения было достаточно. Достаточно чтобы передохнуть, достаточно чтобы совладать с этим безумием. Люси притянула Чарльза к себе, обвив руками, и грозный зверь послушно прильнул к ее губам. — Матиас! — прокричал Чарльз. — Рассчитайся и гони всех взашеи. Ей вновь припоминали проклятого словенца. Называли обманщицей и все норовили сжать покрепче. Поначалу было тяжело. Мягкий Чарльз уж больно отличался от злого Чарльза, но злоба его сходила на нет с каждым толчком, поцелуем, с каждым уверением, что она знать не знает проклятого словенца, что он просто друг, брат, коллега по номеру. Из-за обнаруженной на молочном плече царапины Чарльз Мефис вновь поддался ревностному пылу, но Люси мгновенно его успокоила. — Я же циркачка, а цирк — это риск, — сказала она, и смягчившийся Чарльз рассмеялся, едва не удушив Люси в объятиях. Вся жизнь это риск, но Люси не боялась рисковать. Не теперь. Поздно отступать, когда ты шагнул на манеж. Назад дороги нет. Але и баста! Ах, видела бы ее Жаннет — захлебнулась бы от зависти. Хотела ее предостеречь? Хотела посмотреть на худощавую дурочку? На очередную любовницу Чарльза? Такую же как и она? Люси была другой — не чета всяким Жаннет, Кати, Мари. Танцовщиц, дрыгающих ножками много, а талантливых циркачек, летающих под куполом цирка, — единицы. Люси мнила себя именно такой — звездой, что светит ярче всех. Талантливой циркачкой, восхитительной и несравненной, о чем в подтверждение ей услужливо шептал распаленный Чарльз Мефис.