***
Играясь полупрозрачной занавеской, ветер вздымал тюль волнами и разносил сладкий аромат садовых пионов. От сладости этой кружилась голова, но нагая Люси жадно дышала полной грудью, будто боялась, что сладкий морок пройдет и не вернется. От прохлады по телу пробегали мурашки. Сквозь липовые кроны светило солнце, отбрасывая лучи на высокую грудь, плавную линию бедер. В волосах горела медь. Красива, — самодовольно думала Люси, с пристрастием разглядывая себя в зеркале. Певшие наперебой птицы сошлись в звучном хоре, и, вообразив звуки циркового оркестра, она приняла позу. «А теперь смертельный номер» — пропел воображаемый шпрехшталмейстер* Гийом. Поморщившая нос Люси коснулась царапины на плече. Подумала о Драгане и тут же надула губы. Разглядев на запястьях и бедрах россыпь синяков — последствия ревнивой страсти Чарльза, — Люси надулась еще больше. Драган совсем обезумел от ревности, но долго обижаться на него как-то не получалось. Люси сделала больно ему, он отплатил ей по-своему тем же. О том, что кинжал мог поранить не плечо, а вонзиться, к примеру, в сердце, Люси как-то не думала, по-прежнему доверяя таланту Заклинателя ножей. Куда больше она сердилась на Чарльза... Чарльз тоже провинился, а виноватый мужчина — щедрый мужчина. Так, по крайней мере, должно было быть. — Мадемуазель Люси, — поскреблась о дверь Маргерита, сообщив о накрытом завтраке. Чарльз в нетерпении расхаживал с чашкой горячего кофе, иногда останавливался у окна и задумчиво вглядывался в сад. Залитая солнцем гостиная горела от света. Бликовали золотые вензеля, бликовала изгибами бронзовая статуэтка, бликовали скрытые под стеклом шестеренки часов. Пахло кофе, а еще сладким дымом сигары. Пахло дорогим, и у Люси вновь закружилась голова от нечаянной радости спокойного утра. Вспомнив об обидах, она уверенно вошла в гостиную, пробурчала сухое «доброе утро» и удостоила Чарльза колким взглядом. Сиротливо опустившись на краешек козетки, Люси потерла запястья и на приветствие Чарльза лишь печально вздохнула. — Та царапина... — начал Чарльз Мефис, отставив чашку в сторону. Заботливо он налил кофе, предложил свежих крапфенов*, но Люси стала лишь грустнее. — Пустяки. — Она вновь потерла запястье, стараясь чтобы Чарльз обратил внимание на темное пятнышко, оставленное его же рукой. — В цирке случается и не такое. — Но я не хочу, чтобы такое происходило с тобой. Тем более в цирке. — А я не хочу, чтобы со мной происходило вот это. — Всхлипнув, Люси выставила руки. От слезливых обвинений Чарльз Мефис переменился в лице. Виноватой серостью блеснули его бесцветные глаза. Люси почувствовала повисшую в воздухе оторопь, и с ее губ вновь слетел сокрушенный выдох. Послышались долгожданные извинения, признания в ревности, клятвенные обещания. Чарльз пересел на козетку и взял Люси за руки. Ах, с какой же преданностью Чарльз Мефис целовал ее запястья. Такой покорности позавидовал бы любой дрессировщик, но Люси этого было мало. Сила женщины — в ее слабости, слабость мужчины — в этой проклятой женской силе, и Люси решила применить ее, чтобы взыскать за все: за Жаннет, за пустые страхи, за слезы, за вчерашнюю грубость. Она пустила скупую слезу, скривившись так, будто собиралась расплакаться еще больше. — Я обещал, что ты больше не будешь плакать. — Чарльз наскоро утер ее слезы надушенным шелковым платком. — Ты был груб, а я всего лишь хотела тебя увидеть, — капризно протянула Люси, и Чарльз расплылся в широкой улыбке, прижав рыжую головку к своему плечу. Терпеливо он выслушал и про пьянство, и про Жаннет, и про глупую ревность, и про синяки — все это Чарльз Мефис слышал тысячу раз, а потому лишь повторял добродушное «ну, полно», ожидая основной части представления. Излияние всех обид окончил громкий всхлип. — И что же поможет мне осушить ваши слезы, мадемуазель Этьен? — произнес Чарльз те слова, которых от него ждали. — Я могу сделать многое, Люси. Для тебя я сделаю все. Столь громкие слова хотелось слышать и слушать вновь и вновь. Люси скромно потупилась, но, не сдержавшись, тут же разразилась всеми накопленными желаниями. Она в конце концов заслужила... За свое особенное положение. — Я хотела бы новый леотард. Мой новый номер называется «La Stella», и если мадам Буше разошьет костюм пайетками... — воодушевленно прощебетала Люси. — Хорошо. — А для другого номера мне не хватает лошади. — У тебя будет лучшая лошадь во всем кантоне! — откинувшийся на подлокотник Чарльз приставил руку к подбородку и согласно качнул головой, будто могущественный джинн. — Но мне нужна особая лошадь. Цирковая, — покапризничала Люси. — Обычные кони излишне пугливы и не привычны к манежу, а тогда они могут испортить номер. — Что-нибудь еще, Люси Бесстрашная? Люси спряталась за чашкой. Сколько же всего ей хотелось! Чарльз заманчиво предлагал целый мир, и ее терзало недюжинное любопытство — насколько могуществен Чарльз Мефис? Не дождавшись ответа, он прихватил со стола кубик сыра, и пробурчал: — Прикажу Флоберу, чтобы перевез все твои вещи сюда. Довольно, — ответил Чарльз изумлению, отобразившемуся на лице Люси. — Разве тебе не нравится здесь? — он еще спрашивал? — Хочешь, я поставлю маленький шатер во дворе, а хочешь заведу тигра в саду. У тебя будет все. А теперь поешь, Люси, — протянул Чарльз и, улыбнувшись, игриво покосился. — Надеюсь, я прощен? — Д-да, — радостно воскликнула Люси, с опозданием подумав, что разумнее было бы ответить «возможно». Протянув руку, Чарльз провел пальцем по девичьей шее, обогнул выпирающую линию ключицы. Едва приспустил ворот платья и недовольно поморщился, увидев бурую царапину. Мистер Мефис вскочил с козетки и направился к дверям. — Вызову Курца, — бросил он через плечо. — Он осмотрит твою рану, а после я поговорю с этим старикашкой Антонио. Впредь я не хочу, чтобы ты калечилась, Люси. Матиас! Матиас... Чарльз вышел из гостиной, оставив Люси с широкой, глупой улыбкой на лице. Вчерашний риск обратился великой наградой, хотя Чарльз и не на шутку ее напугал. Пьяный Чарльз ярился из-за мелочей, но это можно было и перетерпеть, а то и обратить в свою пользу. Теперь у мадемуазель Люси Этьен будут и костюмы, и платья, и цирковой конь, и она больше не вернется в свой маленький затхлый вагончик. По-хозяйски Люси оглядела золотые вензеля гостиной и задержала взгляд на излюбленной бронзовой статуе. Вся ее жизнь менялась, обращаясь сладкой патокой, и Люси жадничала, желая еще. Чарльз сам сказал, что сделает для нее все, а раз так — следовало пользоваться выпавшим шансом. Какой же дурочкой она себе казалась, вспоминая, как противилась судьбе. Люси едва ли не кляла прежнюю себя за все пролитые слезы и нежелание продаться подороже. В любой бочке меда есть ложка дегтя, и радость омрачила неприятная мысль. Вспомнились слова Жаннет, да и образ самой Жаннет предстал перед глазами будто настоящий. Сколько продлится эта сытая богатая жизнь? Наивно полагать, что Люси станет единственной пассией или же что Чарльз женится на ней. Нет, и все же... У мистера Мефиса было много любовниц, и все начинали, как сама Люси, в грязи и нищете. Доходяжек раскармливали, окружали богатством, заботой, а потом оставляли. Пока Люси очень не хотелось, чтобы Чарльз исчез из ее жизни. Вместе с ним исчезнет не только богатство, но уверенность и забота. Вновь и вновь Люси прокручивала в голове слова Жаннет, вспоминая обо всем, о чем услышала в кафе на Марктплатц, и именно поэтому, ухватившись за присыпанный пудрой крапфен, тут же уложила его на место. Сложно не раздуться в боках, когда перед тобой лежат все богатства мира. Сложно устоять от свежего, горячего хлеба, когда ты голоден, но Люси была привычна к голоду. Куда важнее обманной сытости было расположение Чарльза Мефиса, а для этого стоило поумерить аппетиты и играть худую доходяжку, напоминая о своей исключительной черте — принадлежности к семье циркачей. Для легкости номера голод тоже не повредит. Глупая Жаннет даже и не подозревала, какую услугу оказала. Знание — это власть, а Люси Этьен хоть и не отличалась должной ушлостью, но интуитивно чувствовала свою власть над Чарльзом Мефисом. Стоило лишь покачнуться в полуобмороке, состроить обиженный вид или напомнить о цирке, и к ее ногам готовы были кинуть все сокровища мира. В остальном, Люси решила быть очень осторожной — хитрее всех, кто был до нее. Ухватившись за чашку, Люси Этьен сделала крупный глоток кофе и довольная откинулась на бархатную спинку козетки. Подувший ветер принес из сада сладость пионов, и Люси блаженно прикрыла глаза.***
В цирке Люси не появлялась несколько дней, позволив себе забыться в ленной праздности. Вызванный герр Курц обработал царапину каким-то пахучим снадобьем, вновь порекомендовал променады, а также сон и обильное питание, и Люси Этьен послушно вняла его советам. Только не про обильное питание. Люси старательно ела чуть-чуть, оправдываясь предстоящим выступлением, хотя Чарльз будто назло водил ее по самым дорогим ресторациям Базеля. У мадам Буше мадемуазель Этьен провела почти целый день, азартно требуя дорогих тканей, кружев, лент, а еще пайеток. С упоением Люси твердила о своем номере и просила у модистки расшить леотард на зависть королевам, принцессам, баронессам, княгиням. Она должна сиять! Должна! — повторяла Люси, и мадам Буше покорно склоняла голову, не забывая внести все пожелания клиентки в длинный счет. Спустя три дня, вечером к цирку подъехал экипаж. Услужливый Флобер помог спуститься и, выслушав уверения в том, что вещей совсем немного, остался ждать у ландо. Шедшая под руку с директором Люси горделиво тянула носик кверху. Синьор Антонио хвалил ее, наставлял, рассказывал о какой-то газете, написавшей статью о «La Stella», и Люси слушала его в полуха, ощущая как с каждым шагом становится ближе к свободе: к свободе от нищеты, к свободе от голодной жизни, к свободе от синьора Антонио и от всех неурядиц прошлого. После выступления она еще и прославится, и грядущий успех опьянял. Они обогнули один из шатров и, свернув за угол, остановились. Директора ждал Гейне. Ждали и Люси. Уперев локти в колени, на лестнице ее вагончика сидел печальный Драган. — Люси... — Он вскочил на ноги, едва она приблизилась. С темными кругами под глазами, впалыми щеками, бледный, будто измученный, и глубоко несчастный Драган хватал губами воздух и все не знал как заговорить, со странным выражением лица оглядывая оборки нового платья, ажурные перчатки, шаль. Перед ним была та же Люси, которую он знал как никого в цирке, но какая-то другая — дорогая, блестящая и безумно сердитая. На него. — Как твое плечо? — сказал, будто выдавил из себя, Драган. — Хорошо, — сердито фыркнула Люси, шагнув к двери, и, потупив голову, Драган дал ей пройти. Он вошел следом, и прогонять его не стали. — Ты все же решил остаться? Я рада, — призналась Люси, усевшись к туалетному столику. Она не лукавила. — Зрители любят номер с кинжалами, — сказала она с наигранным равнодушием. Из маленьких ящичков она принялась доставать различные безделушки. Часть из них Люси откидывала в сторону, часть — аккуратно складывала перед собой. Приятные воспоминания из прошлого, которые хотелось сохранить. Из кучки вылезло маленькое деревянное колечко, подаренное Драганом, и Люси замерла, уставившись на кусочек потемневшей от времени древесины. Когда-то этот подарок казался ей самым дорогим. — Ты... Уезжаешь? — Д-да. Чарльз хочет, чтобы я переехала на виллу. — Люси сжала кольцо в ладошке, так и не решив, в какую кучку его отправить. — А ты? — Согласилась. С чего мне ему отказывать? — с вызовом бросила она. — Я же шлюха. Его шлюха. Упрек упреков, от которого сжалось сердце. — Я был не прав, — проворчал Драган и приблизился на шаг, нависнув мрачной тенью. — Я не должен был... — А мне все равно. Все равно! — нарочито громко повторила Люси. Уложив ногу на ногу, она недовольно покачала носком дорогой туфельки. — Многие женщины продаются. — Но ты не такая, Люси. — Нет. Я такая! И знаешь... — фыркнула она. — Лучше быть обеспеченной шлюхой, чем нищей монашкой. — А если он бросит тебя? — вдруг сказал Драган, походя на плывущего по бурной реке человека, отчаянно старавшегося ухватиться за спасительную соломинку. — Богачи меняют любовниц чаще, чем слуг. — Ты хочешь знать, побегу ли я к тебе? Не побегу! Я больше не буду плакать и со всем справлюсь сама. Без тебя, — бросила Люси, от злости разбросав украшения по столу. — Ты сильно изменилась. — Я многое поняла, Драган. В особенности, чего хочу. — Чего же? Денег? — ухмыльнулся он, но Люси не ответила. Свернув у виска локон колечком, она поправила прическу и украдкой коснулась губ. Как же она была красива, как же она была дорога ему — от медных прядей до последнего вздоха. Драган места себе не находил после той репетиции. Он хотел лишь напугать, отплатить за свою боль, а когда ранил, клял себя на чем свет стоит. Убежать бы, уйти из цирка, но Драган не смог, угодив в замкнутый круг вечных терзаний и привязанностей. Вслух он называл Люси Этьен шлюхой, а в глубине души по-прежнему боготворил. Драган расспрашивал всех в цирке: Гумберта, Гейне, Берту, Буффо, остальных, стараясь найти хоть малейшее оправдание, и нашел. Люси не знала, что его увезли. Запуганная директором Берта предательски молчала. Люси осталась совсем одна, и в том, что случилось, была и его вина. Драган Ченчич и вправду ее оставил один на один с проклятым Антонио Д'Аскола. Оправив край перчатки, Люси пристально посмотрела на него, и Драган, упав на колени, сжал ее руки. — Прекрати! Отстань... — попыталась отделаться Люси, но Драган не отпускал, норовя обнять. — Я слышал. Я слышал, что тебя заставили. — Не твое дело, — шикнула Люси и стукнула его кулаком по груди. — Берта сказала... — Мне все равно, что сказала Берта, а теперь все равно, что скажешь ты! — раскричалась Люси, и Драган обнял ее. — Меня ждет мистер Мефис. Он богатый и знает, чего хочет. А еще он не пропадает, как ты! Пусти... Н-нет, хватит. — Люси вновь попыталась вырваться, но Драган прильнул к ее губам, и в этом первом и единственном поцелуе они оба стихли. Драган Ченчич целовал жестко, нетерпеливо, как человек, который старается что-то доказать. Он крепко сжимал Люси в объятиях, стараясь вызвать в ней какой-то ответ, и хотя Люси сперва поддалась, быстро устала от этой нетерпеливой пылкости. Поцелуй Чарльза Мефиса был иным. Чарльз ничего не доказывал, будучи уверенным в своей силе, и эта сила влекла, как огонек мотылька, но... Предательское «но» заставляло биться сердце сильнее, проступало слезами на глазах и душило отчаянной безысходностью, пробуждая спрятанные чувства. Люси отстранилась. В глазах Драгана горела надежда, истекавшая горькими слезами, и сердце Люси Этьен содрогнулось от сожаления по чему-то утерянному. Драган остался в прошлой жизни. Должен был остаться в прошлом. Что мог предложить ей нищий словенец? Любовь до гроба? Нынче для Люси это было необычайно мало, хотя на мгновение она подумала, как здорово было бы убежать на край света. С ним. Это было невозможно. Не возможно, — повторяла Люси, стараясь думать о Чарльзе Мефисе и его богатстве. — Прости... — Ты прощен, — процедила сквозь зубы Люси и отвернулась. На глаза ей вновь попалось маленькое деревянное колечко, и по щеке сбежала слеза. — Я не злюсь на тебя. Не злюсь, — повторила она, прикусив губу. Уронив на девичьи колени темную голову, Драган вдруг разрыдался. Страстно он шептал признания в любви. Говорил о том, что проклятый директор обманом усадил его за решетку Лонхофа и лишь поэтому он не был рядом, когда Люси так нуждалась в нем. Едва не крича, Драган твердил о том, что никогда бы не бросил ее и никогда не бросит впредь, и Люси просила его уйти, из последних сил стараясь не поддаться великому искушению остаться рядом с ним навсегда. Бедный Драган и вправду любил. Любила и она. Директор обманул их. Когда-то Люси немедленно бы бросилась в шатер синьора Антонио, устроила бы сцену, но не сейчас. Что толку постоянно вспоминать о случившемся, искать виновных? Прошлого не вернуть, а в своем будущем Люси Драгана Ченчича почти что не видела. Старалась не видеть, чтобы не терзаться чувством вины и мучительными сравнениями богатой жизни с бедной. Драган был ей дорог. Как бы она ни старалась возвеличить во всем Чарльза Мефиса, как бы ни старалась продаться, сердце вопило о жестокой истине. Уж слишком много они пережили, делясь порой последним. Уж слишком крепко любили друг друга, чтобы так просто забыть о своих чувствах, и, сбросив маску беспринципной любовницы, Люси обняла своего нищего словенца. — Так случилось. Случилось, — повторяла она, стараясь успокоить и успокоиться. — Прости. Я не знала. Я просто... Я п-просто хотела спасти цирк. Люси жалостливо гладила его темную голову и душилась от слез. По счастливому прошлому, по своим чувствам, запрятанным глубоко внутри, по чистоте и своей любви, загубленной в зачатке. Жизнь в богатстве позволяла забыться, да вот только от этого проклятого сожаления о прошлом избавить не могла. Все могло бы быть иначе. Иначе, а вышло... Так. Покрывая темную голову Драгана поцелуями, Люси сковывала сердце заклинаниями о невозможности каких-либо чувств и горько жалела. Стоило очнуться из забытья. Вспомнить о платьях, белой гостиной и грядущем выступлении, но губы предательски шептали о любви. За маленькое деревянное колечко хотелось опрометчиво отдать все сокровища, полученные от Чарльза Мефиса, но Люси взяла себя в руки. Пусть хоть кто-то из них останется в мире, где правит чистая любовь, а она пала с этого пьедестала, угодив, как Люцифер, в порочную бездну.***
Расклеенные афиши дразнили пестротой красок. Базель трепетал в ожидании и наблюдал, как на высокие мачты под дружные возгласы поднимается новый шатер цирка — полосатый снаружи, темный, будто ночное небо, внутри. Гремели молотки. Возводились новые трибуны. Под дружное перестукивание на улице репетировали приглашенные оркестранты. Истертый борт манежа покрылся новой обивкой, а к цирку привезли щенят, молодого тигра, белых цирковых лошадей и даже медведя, купленного у разорившихся конкурентов. Для Люси доставили выдрессированного липициана с легкой яблочной рябью на крупе, серым носом и белоснежным хвостом. Конюхи вывели его под уздцы, и липициан грациозно отсалютовал копытом своей новой наезднице. Антонио неистовствовал, приходя от навалившейся радости в истеричное состояние на грани экстаза. В новой «La Stella» все должно было быть идеальным. Новых артистов избирали с неимоверной придирчивостью. Старых — гоняли едва ли не с хлыстом. Номера грядущего выступления оттачивали до совершенства, и труппа работала не покладая рук. «La Stella» сияла прожекторами, блестками и былой славой, разгоравшейся с каждым днем все больше и больше. Шапито кишел от волнительной суеты. Синьор Антонио строил планы, громогласно объявляя о них каждому встречному. После Базеля труппа двинется на юг, в родную для многих артистов Италию. — Милан-Флоренция-Рим! — повторял заведенный Д'Аскола. — А после, через Болонью к границам Австро-Венгрии! Люси репетировала, как сумасшедшая. Днем — манеж, ночью — огромная вилла мистера Мефиса, — замкнутый круг, по которому Люси бежала, словно цирковая лошадь, не желая ни на миг остановиться. Запал Антонио передавался и ей. Директор пророчил великое будущее цирку, ей, и довольная Люси Этьен старалась на трапеции еще больше. Под купол нового шапито Люси пустили первой. Вновь она взлетела ввысь, будто под звездное небо. Отработала фигуры без задоринки. После проскакала на лошади, и под громкие аплодисменты спрыгнула на руки Лакрицы, понесшего звезду цирка по кругу. Силач вынес ее в центр манежа, и труппа хором принялась повторять: «Viva La Stella*». Восторженно хлопал в ладоши директор. С подобострастным обожанием рукоплескал Чарльз Мефис. С тихим сожалением аплодировал и Драган Ченчич, следуя за Люси несчастной тенью. Люси никого не видела и не слышала. Трибуны слились в единую бездну чертей, тянувшую руки к звезде. Она — прима, думала Люси, рассылая воздушные поцелуи, и упивалась приближавшейся славой. Надежды кружили голову и порождали неуемную гордыню. Всепоглощаующую. Ослепляющую. Ненасытную. Она станет величайшей циркачкой! Артисту нужно признание, и она его добьется. Она — артистка до мозга костей. Она — звезда. — Viva «La Stella», — одобрительно гудел оживший цирк. Viva «La Stella»! — шебуршали на ветру расклеенные афиши.