Прокат

      — Ты опоздал к ужину, — холодный голос, интонацию, которого не спутать с никакой другой. В детстве от его звучания шли мурашки и начинали трястись коленки. Ну, а сейчас можно просто сбежать.              Сычен снимает кеды и аккуратно ставит их на обувную полку. Он быстро проходит мимо кухни, в которой слышны стуки металлических палочек о глиняную посуду, соприкосновения стекла с деревянной поверхностью. И никаких разговоров за едой. Причем это семейный ужин, нужно было прийти чуть позднее, чтобы уж точно опоздать на него.       Голод вроде как и дает о себе знать, урчащий живот, картинки различной еды, всплывающие в голове. Но фраза «ты опоздал к ужину» значит, что сегодня ты не ешь. Отец Сычена всегда был тысячу раз им же проклятым педантом. Строгость, напористость, властность, приверженность религии — чертов коктейль, который приходится глотать на протяжении всей жизни. И только попробуй возразить. Любимая матушка не сильно отличается от своего супруга, правда, она воздействует на Сычена не силой или внушением, как его отец. Она делает больно своим ледяным безразличием и молчаливой солидарностью со всеми действиями своего мужа.       В Америке уже пятый год, но то, ради чего вся семья Дун перебралась сюда так и не смогло пока что реализоваться. Сколотить бизнес, как ни странно в своей стране оказалось в разы тяжелее, чем здесь. Поэтому, перспектива устройства новой, удобной жизни поначалу грела душу.       — Я не голоден, — кратко отвечает Сычен, почти пролетая мимо кухни.       Его не было дома со вчерашнего дня. Но можно легко соврать о том, что он встал рано, а пришёл очень поздно. Папа скажет: трудяга. И похвалит за то, что он так усердствует. Конечно, чтобы заслужить от него таких слов, нужно всего лишь угробить себя. Точнее: «положить себя во благо труда».       Двадцать лет практики — и вот, как красиво он может врать.       Сычен не замечает того, как быстро он поднялся по лестнице и оказался в своей комнате. Кстати, спальня больше похожа на убежище на втором этаже малюсенького квартального домика, каких штук сто в ряду. Плотно задернутые шторы, почти не пропускающие никакой свет — в темноте как-то комфортнее наедине со своими мыслями. Под кроватью заначка в виде пары пачек снэков, это на всякий случай, как раз, если он опоздает к ужину. И то нужно их поскорее умять, пока никто из семьи не затеял проверку. С едой так, а что было бы, если бы Сычен притащил к себе пакеты с травой? Именно поэтому он отказался от вакансии, которую предлагал Юта. В общем, всё, чего не хватает этому бункеру — замков. Даже элементарной защёлки на двери. Закрытые комнаты никогда не нравилось главе семьи.       Слышатся шаги на лестнице, и Сычена вдруг сковывает по рукам и ногам ледяная тревожность.       — Что с тобой не так? — вопрос, как сильный ветер, ударяет в спину, сбивая с прежнего курса мыслей.       — Что? — Сычен не сразу понимает, что с него спрашивают. Он поворачивается лицом к лицу к человеку, внушающему бесконечный страх за счёт высоких скул, из-за которых глаза кажутся меньше и злее.       — Я повторяю, что с тобой не так? — выделяет каждое слово. — Ты не делаешь ничего полезного, — трескающийся голос, застревающий в голове. — До сих пор не могу отойти от того, что мой дурной сын забросил университет и комкает своё будущее, занимаясь какой-то ерундой, — мужчина высмеивает Сычена, обходя его вокруг, как обычно сложив руки за спиной. Когда он становится у парня за спиной, Сычен настораживается, у него начинает играть чувство незащищённости. Как будто на него вот-вот набросятся сзади и съедят с душой.       В голове мысленно начинается обратный отчёт, по капле собирая каждое сказанное слово.       — Я всего лишь отложил учёбу на год, — спокойно проговаривает он в ответ, ведь главное— только не повышать голос. У него уже давно вошло в манеру говорить именно так. — Я просто хочу быть увереннее в том, кем я хочу стать, — честность всегда приветствуется, даже если из-за неё придётся страдать.       — Чем тебе поможет этот год, если твоя глупость и наивность продолжает разъедать твою рациональность? — с той же усмешкой продолжает отец Сычена. — Хочешь быть уверенней в том, кем хочешь стать? Кто воспитал тебя таким мечтателем? Неужели я? — звучит как ирония или очень плохая шутка.       Прямо как надзиратель, мужчина становится к сыну почти в упор, смотря на него с презрением, плотно сжав губы. Сычен медленно, очень не хотя, поднимает свой взгляд на него. Нет желания снова видеть своё отражение в ловушке чёрных глаз.       — Все законы мира строятся на жестокости, и тебе давно пора впечатать это себе в мозг, — он пару раз больно тыкает пальцем в голову парня, из-за чего тот зажмуривается, но увернуться даже не пытается. — Ты должен быть тем, кто будет приносить пользу, а не тем, кто будет страдать хернёй только себе в удовольствие! — кричит прямо в лицо, из-за чего мурашки проходятся по холодной от пота спине. — Ты не пройдёшь этот естественный отбор, если будешь и дальше фантазировать. Ты не приживёшься здесь и сдохнешь, точно так же, как и твоя подружка! — как кислота, слова прожигают старые воспоминания, больно разъедая ещё не затянувшуюся рану. — Ты помнишь, как долго мы лечили последствия после её общения с тобой?       Ванны со льдом, голодные обмороки, пересчитывание рёбер кипятильником, закрытые двери…       Сычен роняет голову на грудь, чтобы только больше не видеть этих зверских, бесчувственных глаз, которые, казалось, вытягивают из него всю энергию, полностью опустошая его и заставляя почувствовать свою ничтожность перед всем миром. Глаза начинает неприятно щипать из-за собирающейся в уголках влаги, а стук сердца бьёт по ушам кувалдой. Сычен сжимает кулаки так сильно, что на ладонях наверняка останутся следы от ногтей. Это всё так грустно и невыносимо, но как прекратить слышать это всё? Сычен обязан постоянно чувствовать стыд и вину, а его живой кошмар обеспечит ему все эти чувства в наказание. Когда тебя разрывает всего на части из-за неуверенности, ведь его слова и направлены на то, чтобы сбить столку. Сломать внутри двигатель, унять порыв, внушить своё «правильное».       — Америка тебя портит. Всё, что от тебя требуется — это быть послушным ребёнком, таким ребёнком, которым могли бы гордиться его родители! — почти рычит.       Всегда было интересно, как приятный голос отца, который Сычен слышал в разговоре с соседями или школьными учителями, может принимать настолько грубую форму и волновать так же, как и звук сирены, предупреждающий о бедствии.       — Высшее образование с отличием, прибыльный бизнес, верная жена и наследники, которые смогут продолжить твоё дело, чтобы твоя жизнь была прожита не зря. Всего-то!       Он говорит про фантазии. Но что в его понимании фантазии? То, что Сычен старается быть собой, желая не прогадать со своей жизненной целью? Или же весь этот бред с образованием, бизнесом, женой и детьми?       Мужчина грубо хватает Сычена за подбородок, заставляя поднять на него голову, чтобы он только всё хорошо расслышал и понял.       — Мне позорно из-за тебя, — медленно проговаривает, выделяя каждое слово, смотря куда-то глубоко в душу через мокрые от слёз глаза. — Знаешь, как неприятно и стыдно постоянно рассказывать про твои промахи родственникам, когда они звонят по телефону!       Сычену совсем не хватает сил на то, чтобы просто в очередной раз выдержать эту пытку. Издёвку над собой, над своей жизнью — её ведь просто обесценивают. Зачем тогда она вообще нужна, раз он не может сделать счастливыми своих родителей, своё окружение. Никто не хвалит его за хорошую учёбу, никто не восхищается его успехами, никто не завидует его счастливой семье. В этом должен заключаться смысл его существования? Успешная карьера и белый ровный заборчик вокруг его дома? Что делать, если это не его и просто не может быть с ним даже в мыслях? Это значит, нужно насиловать себя всю жизнь? Через тошноту и через слёзы вставать на протяжении пяти лет, чтобы тащиться на учёбу, которая не приносит никакого удовольствия? Чтобы потом сколотить бизнес из воздуха и заниматься тем, что всегда будет напоминать о том, что всё могло быть по-другому, если бы только воля была сильнее?       Жизнь — это всего лишь война. Сражение между тем, чего хочется и тем, что приходится. И так каждый раз.       — Я не могу смотреть на то, как ты превращаешься в соплю, — слёзы всё-таки скатываются тоненькими дорожками по щекам. — Ты беспомощный и никому не нужный, мой мальчик, — со всем презрением выплёвывает слова в лицо, мощно отталкивая от себя парня.       Из-за неожиданности Сычен отшатывается и, не удержав равновесие, летит прямо на пол, ударяясь спиной о бортик кровати. Он тихо шипит из-за тупой боли между лопаток.       — Ты слишком мягкий и ранимый. Тебя даже задеть невозможно, вдруг рассыплешься? — мужчина с высока смотрит на Сычена, кидая полный разочарования взгляд, прежде чем выйти.       Дверь громко хлопает, и Сычен, как обычно, остаётся наедине с этим чувством бездны внутри. Его как будто бы крошит на мелкие частички. А потом снова и снова придётся собирать себя.

***

      Проблемы в семье? Да пустяки это всё, по крайней мере, Сычен будет внушать себе это спокойствие. Стресс, слёзы, это же легко теперь исправить, да?       Вот в прошлый день-то, как рукой сняло все эти мысли. На время, но всё же. Всё, что Сычен помнит — это бесконечность. Вспышки, волны, вибрации. Чуть трясущиеся руки, мягкий диван, в котором он, казалось, тонул весь вечер. Скрипящая под ногтями кожаная обивка. Куча незнакомых людей рядом и чуть дальше. Они танцевали странные танцы, а потом тонули вместе с ним, закручиваясь в яркие калейдоскопы, в такт громким звукам, похожим на какую-то инопланетную музыку.       — Новенький? — отдалённо слышались голоса, хотя сами говорящие находились очень близко. — Кажется да, — сами спрашивали — сами отвечали.       Пока сознание кричало: приятно! Приятно! А голова почти не соображала, что происходит вокруг. Нужно было присвоить это время себе, как только иголка проткнула кожу, и пока по венам разносился амфетаминовый порошок, размер и яркость всего заставали врасплох, и нужно было держать глаза шире, мало ли, какие новые цвета удалось бы увидеть. Было ведь классно приходить в восторг только лишь от того, что замечаешь цвета, которые раньше никогда не видел? Трудно объяснить кому-то, кто ещё не открыл глаза…       Печально только от того, что путешествия всегда кончаются так скоро… всегда наступает время возвращения в реальность. И ужасный отходняк. Определённо ужасный. В последнее время, у Сычена появилась какая-то высокая степень раздражительности. Причём его могут вывести любые вещи. Игрушка, высокий тон собеседника или, даже если его не расслышали с первого раза. Сычен раньше никогда таким не был. Как будто все чувства наружу, и это психологически слишком затратно для него. Конечно же, он догадывается, откуда у него берётся эта импульсивность, усталость, а ещё и аппетита почти нет… Но какая разница? Всё равно, в конце концов его будет ждать доза качественного расслабона. С этим всем обязательно нужно завязать, но чуть позже…       — Сычен! Чё завис-то! Полчаса зову!       Голос вытягивает его из воспоминаний о прошлом дне. Так непривычно, он ведь никогда не был настолько рассеянным, что до него невозможно было бы докричаться.       Ещё этот странный Юта наведывается к нему уже который день подряд. Странный в хорошем смысле, хотя Сычен и сам еще не уверен. Приходит, болтает с ним, тащит куда-нибудь. Он весёлый, с ним можно посмеяться и вести себя, как только захочется. Нет, серьёзно. Это как прикол про разные круги общения. Для людей, знающих Сычена достаточно долго, совсем никак не будет вязаться его образ укуренного и валяющегося на полу с каким-то незнакомым парнишей. А вот Юте будет странно узнать, что Сычен и вовсе не чудак, ему просто комфортно вести себя с ним именно так. Не осудит, не спросит: «что с тобой?» Поржёт и скажет, что сам бы до такого не додумался. Классно же! Правда, у Сычена складывается неприятное ощущение того, что он ведёт какую-то двойную жизнь.       — Что-о-о, — тянет Сычен, выглядывая из-за полки с фильмами в жанре фэнтези в сторону Юты, который, как обычно, разлёгся на своём любимом кресле. Никто на нём не лежит так, как он. Поперёк, так чтобы один подлокотник под головой, а другой под коленями.       — Вот послушай. Скарлетт Вистерски. Студентка третьего курса Нью-Йоркского университета факультета бла-бла-бла, кафедры… бла-бла-бла. Красиво звучит да? А теперь посмотри сюда, — он вытягивает руку с удостоверением и тыкает пальцем в фотку.       Сычен кладёт стопку дисков на полку и плетётся к Юте, чтобы посмотреть на фотографию какой-то школьницы, которой он подделывал документы.       — Как думаешь, как чёртова ученица средней школы может заявлять подобное и приносить такую фотографию? Она её на детском утреннике сделала?       Сычен опирается в подлокотник, на котором лежит Юта, чтобы разглядеть что же такого интересного на фотке. Типичная соплежуйка с пухлыми щеками, ярким макияжем и огромными мамиными серьгами на ушах.       — Да пофиг, — выдаёт Сычен, выпрямляясь. — Я бы ей поверил, — в голосе слышатся нотки сарказма. — Особенно в то, что она учится на факультете бла-бла-бла, — копирует интонацию Юты, из-за чего тот прыскает от смеха.       Именно про это и думал Сычен. С Ютой легко. Ляпнул что-то, не подумав — так даже лучше. Ни общего дела у них нет, ни общих знакомых или друзей, которые могли бы озвучить весь список их пороков, которые они уже выучили наизусть. Просто так вышло, что они встретились при таких интересных обстоятельствах. Они уходят из проката и абсолютно забывают про друг друга до следующего дня. Именно так считает Сычен. Никто не узнает о том, что они нарассказывали друг другу за день, никто не узнает, где они побывали и всё такое. Это же классно, когда есть человек, с которым можно развлекаться как угодно и не боятся, что об этом узнает кто-то из знакомых, даже из семьи. Пропадай себе хоть на вечность в этом прокате среди всех этих дисков, пыли и просто атмосферы спокойствия. Настоящий дзен.

***

      — Сычен! — слышится знакомый голос где-то позади, а в следующую секунду ему с разбега запрыгивают на спину. — Ты откуда?       — Привет, Джунни, — легко улыбается Сычен, обхватывая чужие ноги, чтобы нести мелкого было удобнее, им как раз в одну сторону. — Иду с работы.       — О, ты устроился всё-таки? — спрашивает он, крепче обнимая Сычена за шею. — Кл-а-асс, — протягивает, зевая на ухо, — возьмёшь с собой как-нибудь? — утыкается носом в шею, блаженно прикрывая глаза.       В голосе слышится усталость, что слегка настораживает Сычена. Вдруг что случилось?       — Чего такой уставший? Что дома? — задаёт наводящий вопрос Сычен, подхватывая попутчика покрепче, чтобы тот не сполз у него со спины.       — Ещё не был, — спокойно отвечает тот.       Семь часов вечера, уже даже начинает темнеть, и улицу освещает разве что свет из чужих окон. А школа максимум до трёх часов дня. Если, конечно, ты не задира, и тебя не оставляют после уроков писать сочинение на тему «Сто причин почему же я такой плохой». А это точно не тема Ренджуна. Подумаешь, один раз разбил нос одному придурку за то, что тот к нему, в который раз, прикопался из-за его внешнего вида. И что, теперь клеймить мальчонку? Тем более, должно же быть то, чему ещё нужно научиться. К примеру, правому хуку с локтя, чтобы уж точно никто не лез.       — Что?! — не понимает Сычен, зная обо всем, что в принципе может творится у Джуна в доме. Его это немного пугает. Неужели, младший снова наматывал круги по району голодный и уставший весь день? Хотя, может, он отсиделся в штабе их банды.       — Того, — бубнит Ренджун куда-то в плечо, так и не осилив вес своей головы. — Вечером всё было ок, я даже уснул, а потом проснулся под утро из-за шума. Оказалось, родители ни с того не с сего начали драться, вот я и смылся по-тихому с рюкзаком и почапал в школу, — на печальной ноте заканчивает свою ни капли не удивительную историю, прикрывая рот, чтобы снова зевнуть.       Ренджун — пятнадцатилетний мальчик с грустными глазами и в забавной кепке, которую он всё время таскает козырьком назад. У Сычена сложилось особое отношение к нему на каком-то ментальном уровне. Ему всегда хотелось помочь Ренджуну. Пацану не так много лет стукнуло, а уже терпит многое от домашних. Сычен был бы безумно рад, если бы у него в свои пятнадцать лет, когда он только начинал жизнь в чужой стране, был рядом человек, который его понимал бы на все сто из-за подобных заморочек с семьёй, и просто находился бы рядом, развеивая весь негатив своим вниманием и обычной беседой. Он искренне надеется, что является таким человеком для Ренджуна и что хоть чуточку снимает его стресс. Обычно, дети завидуют другим из-за всяких навороченных побрякушек, красивых шмоток или ещё чему примитивному. Так вот, Ренджун бы скорее завидовал их беззаботности, которая ещё не прогибалась под гнётом вечных проблем. У него-то, помимо домашки, целый зоопарк в доме в виде больной матери, несостоятельного отца и пары братьев-спиногрызов.       — Ничего, ты со всем справишься, я верю в тебя, — искренне проговаривает Сычен, поджимая нижнюю губу. Ему всегда становится грустно от подобных рассказов, которыми делится Ренджун. Как будто бы ему ломают плечи, сжимая их в мёртвой хватке. Он ничего не может сделать для него. Только слова. Но в Ренджуне есть что-то, что способно его двигать. Можно подумать, что он совсем раскис, проблемы его съели, он скажет, что ему трудно. Но в следующую секунду он взбодрится, подпрыгнет на ноги, начнёт улыбаться, чтобы только убедить всех в том, что с ним всё хорошо, а всё остальное — мимолётно. Кажется, это его самое сильное качество. Правда, скрывать всё то, что чувствуешь на самом деле — не очень хорошо.       — А как ты со всем справляешься? — спрашивает Ренджун, укладываясь на правое ухо, чтобы теперь смотреть Сычену в лицо.       Сердце пропускает удар, шаг становится медленнее, а нервы леденеют. Как? Сычен и не справляется. Может быть, раньше. Но сейчас никто же не знает о том, как он сбегает от всего и прячется в тумане своего сознания. Тонет внутри себя, задыхается, получает от этого удовольствие. Он просто всем врёт. Друзьям с Чайнатауна, даже приятелю с проката, который вообще-то сам торгует. И хуже всего, это то, что Ренджуну он тоже врёт. Бросается советами, как не пропасть в обществе ядовитых детей и безумных родителей, говорит быть сильным ни смотря ни на что, никогда не давать эмоциям контролировать себя. Убедительно звучит? Так, как будто бы их сказал человек, прошедший через ад и оставшийся при этом несломленным. А сам? Разве Сычен следует своим же советам? Он хотел бы докричаться до Ренджуна, чтобы мелкий наконец запомнил, что главное — вера в себя и себе. Чтобы он полагался в первую очередь только на себя, а не восхищался каким-то там Сыченом. Но он…       — Знаешь, я правда так рад, что у меня есть кто-то вроде тебя, — Ренджун поднимает голову, а в голосе больше даже не слышится прежняя вялость. — Я хотел бы быть похожим на тебя хоть капельку, а пока что я слабак, — печально проговаривает он, — но! — дёргает ногами и спрыгивает со спины Сычена, обегая его, чтобы удобнее было смотреть в его лицо. — Я исправлюсь, обещаю! — подпрыгивает он, а глаза у него сверкают энтузиазмом, ещё и улыбается так, что видны зубы мудрости. — С твоей поддержкой, я буду способен на всё!       Сычен улыбается, видя радость на лице младшего, хоть самому от этих слов только больнее. Однажды в нём разочаруются не только люди, которых он ненавидит. В нём разочаруются и те, кто его любят. На сердце от всех этих слов у Сычена всегда как будто бы появляются царапины.       Ты лучший…       Ты сильный…       Хочу быть таким же как ты…       Хах, оказывается, единственное, что у тебя хорошо получается — это врать. Ты мне противен.       А потом всё так же:       — Ты снова опоздал к ужину.