Сказания Хъемоса: Бездомные души

Никогда в жизни Маркус не спал так долго. Это был даже не сон, а провал в сплошную черноту, небытие без единой мысли, без боли и тревог. Его ни разу не разбудил случайный шорох, упавший на лицо луч света или пробравшийся под одежду холод остывшей земли. Он проснулся от болезненного тычка в плечо и даже не вздрогнул от неожиданности, как это с ним бывало обычно. Только открыл глаза и понял, что вокруг ярко сияет день. Над ним нависало черное облако кудрявых волос с двумя желтыми пятнами в центре. — Вставай. Сколько можно дрыхнуть? Он вяло завозился, норовя поплотнее свернуться в клубок и нижний конец древка глефы с затупленным металлическим подтоком снова ткнулся ему в плечо. — Да хорош, встаю, — севшим, будто прокуренным голосом проскрипел мужчина и тут же получил очередной тычок. Потом еще один и еще: в бок, в ногу, в шею, в спину, и каждый — сильнее предыдущего. Маркус шипел от боли и безуспешно пытался отбиваться, прежде чем, наконец смог подняться, еле шевеля отчаянно ноющими мышцами. Как-только он оказался на ногах, обозленно глядя на Милену, экзекуция прекратилась. Она не сказала ни слова, только ехидно сощурилась, по-прежнему глядя на него сверху-вниз. Следующей жертвой стал Соловей, с ойканьем дернувшийся от первого же тычка. Еще не успев оправиться после двух дней бешеной погони, он двигался с энергией и ловкостью улитки и не сразу понял, что от него требуется. Впрочем, как заметил Маркус, его Милена тыкала с меньшим энтузиазмом. Или, по крайней мере, более бережно. — Шевелите задницами. То, что вы умудрились не сдохнуть вчера, не значит, что можно теперь разлеживаться. — А куда шевелить-то? — с недоумением пробурчал Соловей, потирая ребра. — Западнее. В этом лесу оставаться нельзя. Найдем место получше — там наотдыхаетесь. Хисагал возмущенно насупился, но ничего не успел сказать. — Сначала стоит вернуться к месту стычки и обыскать трупы, пока за ними никто не пришел, — добавил Маркус. — Нам сейчас все, что угодно может пригодиться. Милена, помедлив, кивнула. — Да. Только быстро. Шмотки в руки и вперед. Она оперлась на глефу, как на посох, дожидаясь их. Маркус без единого слова отряхнулся, повесил на плечо сумку и вопросительно оглянулся на Соловья, будто спрашивая, готов ли он идти. Тот переводил нервный взгляд с него на Милену и обратно. — Что происходит вообще? Вы когда сговориться успели? Ты даже не объяснила, кто ты такая и как нас нашла… — Все вопросы к нему, — перебила Милена, кивнув на Маркуса, и двинулась вперед. — Идем уже. Переносицу контрабандиста рассекла глубокая морщина. Он осторожно покосился на пытливо уставившегося на него Соловья и вздохнул. — Она пришла за артефактом, который потеряли рейновцы. Как и для них, ты был её единственной наводкой, поэтому она и спасла нас. — И что? — Мы идем за артефактом. — Что?! — не выдержав, вскрикнул Соловей. — Что ты… Куда идем, зачем?! — Артефакт перехватила Теневая стража, — не обращая внимания на его возгласы, сказал Маркус. — Теневая стража? Погоди, погоди, ты имеешь в виду тех ребят, которые якшаются с бандитами, но при этом работают на короля? — Их самых. Соловей растерянно покачал головой. — Ладно… хорошо, допустим, но откуда нам знать, куда они его утащили? Придем в ближайший городской пост охраны и спросим? Маркус сделал вид, что не заметил его ехидства и коротко ответил: — Я знаю, как их найти. Он готов был поклясться, что недоумение во взгляде Соловья просачивалось даже сквозь толстые стекла его окуляров. — Откуда? — От дедушки твоей тети. — Не-не-не, погоди, так не пойдет, — запротестовал Соловей. — Давай-ка колись: откуда такие сведения? — Тебе-то что? — ехидно осведомился Маркус и ускорился, догоняя ушедшую далеко вперед Милену. — Ты охренел, что ли? — взвился Соловей и волей-неволей заспешил следом. — Заявляешь с бухты-барахты, что знаешь, как связаться с ребятами, которые вечно подрезают местным бандюганам хвосты, а я должен взять и поверить?! — Не хочешь — не верь. Соловья вдруг осенило. — Так ты им стуча-ал, что ли? — почти восторженно протянул он. — Поэтому они и состряпали все это подставное задание — сразу от двух крыс избавлялись! — Он вдруг звонко расхохотался и, поймав полный досады взгляд Маркуса, окончательно разошелся: — Что, я не прав, что ли? Или тебе формулировка не нравится? — Ты не совсем прав. — помедлив, ответил контрабандист. — Господин Таркон все знал. И он был не против. — В смысле, знал? — В прямом: я ему сказал. Соловей озадаченно наморщил лоб. — Не понимаю. Ты работал на Стражу и сказал об этом хозяину? — Да. — ответил Маркус и умолк. Соловей понял, что просто так объяснений от  него не дождешься, и спросил: — Почему? Маркус промолчал. — ПОЧЕМУ? — настойчиво повторил Соловей, и наткнувшись на равнодушное молчание, добавил. — Я свои карты раскрыл, теперь твоя очередь. Мужчина фыркнул. — Больно много ты рассказал. — Что знал, то и рассказал! — огрызнулся Соловей. — Это от тебя ни черта не добьешься, будто у тебя за каждое слово из зарплаты вычитают! Отвечай, давай на вопрос! — На какой вопрос? — лицо Маркуса было каменно-невозмутимым, только глаза чуть сощурились, выдавая веселую издевку. Тут Соловей не выдержал и тихо выругался. — Ты думаешь, я не повторю? Зачем ты рассказал Таркону о Теневой страже? — Затем, что он все равно был рано или поздно узнал и тогда точно закопал бы меня. А так был какой-то шанс выйти сухим из воды. — Но… какой тогда смысл был идти работать на Стражу, если это изначально было почти самоубийством? — А кто сказал, что я работал на них добровольно? — невозмутимо осведомился Маркус. — У меня не было вариантов. — И Таркон ничего тебе не сделал? — Нет. Таркон всегда говорил, что в их деле важнее держаться на плаву, чем пытаться подгрести под себя как можно больше. Он никогда не делал ничего такого, что могло бы заинтересовать Теневую стражу, и ему было полезнее знать точно, кто из его людей — информатор, и какие именно сведения он передаст. Поэтому тогда, после разговора, во время которого Маркус старался не подавать виду, что дышит через раз, старый контрабандист не сделал ровным счетом ничего. Даже ноги со стола не снял. Только спокойно отпил из своего стакана с отколотым краем и добродушно заявил: «Ну и нахал же ты, мальчик. Это ж надо: с таким ко мне заявиться, да, Элли?» Элиас, присутствовавший при разговоре, был зол и удивлен настолько, что потерял дар речи и некоторое время просто пялился на Маркуса, выпучив рыбьи глаза. — Выходит, все-таки он решил избавиться от тебя. — Не факт. Скорее всего это Элиас. — Элиас… Тот черноволосый? — Его заместитель. — кивнул Маркус. Соловей задумался и умолк. Потом осторожно потянул Маркуса за рукав. — Слушай, притормози немного, — хисагал дождался, пока они не отстанут от Милены и шепотом спросил. — Зачем нам вообще на это подписываться? Это же самоубийство, им король покровительствует. — Ты разве не хочешь пойти в руины? Туда, где живут такие, как ты? Соловей озадаченно пожал плечами. — Ну… да… не знаю, наверное. При чем тут это вообще? — При том, что Милена отправится туда, как только найдет артефакт. — Типа сделка? Мы помогаем ей его найти, а она берет нас с собой? — Да. — Бред! — испугавшись слишком громко вырвавшегося у него слова, Соловей нервно взглянул на хромавшую впереди каману и продолжил еще тише, чем раньше. — Откуда нам знать, что она не врет? И даже если не врет, у нас почти нет шансов уйти от Стражи живыми! Оно того не стоит. — А это неважно, — флегматично заявил Маркус. — Выбора всё равно нет. — Да с какого перепугу?! — окончательно опешил Соловей. — Она нас не отпустит. Да и все равно мы в бегах. С ней будет безопаснее. — Ты себя вообще слышишь?! Безопаснее с тьма его знает как сюда забравшимся ходячим мертвецом, который людям голыми руками бошки откручивает?! — Пока других вариантов нет. Придумаешь лучше — скажи, — спокойно отрезал Маркус. Соловей не нашелся, что ответить. Еда закончилась в первый же день, несмотря на то, что у обоих толком не было аппетита, и, разглядывая последний свернутый в рулон вокруг обрезков вяленого мяса и сыра кусок лепешки, Соловей вдруг почувствовал, как в горле у него встает ком. На него вдруг накатило такое отчаяние, что он согнулся пополам, упершись локтями в колени, хотя ему хотелось сползти на землю, свернуться в комок и взвыть. Все необходимое в дом всегда приносил отец, потому что ему на улицу выходить было нельзя. Выданных ему господином Тарконом «командировочных» в сумке, естественно не оказалось. Кое-что удалось стрясти с оставленных в злополучном лесу трупов, но надолго бы этого не хватило. Если бы им вообще представилась возможность использовать эти деньги: вокруг радостно шелестела зеленая глушь, ближайшие поселения они из осторожности обошли стороной, а до следующих еще было идти и идти. Заметив уперевшийся в него недоуменный взгляд Маркуса, Соловей пару раз глубоко вздохнул, разгоняя слезы из увлажнившихся глаз и заставил себя разогнуться. Потом посмотрел на свой помятый бутерброд несчастным взглядом и принялся вертеть в когтистых пальцах, думая. как бы половчее разломать его пополам. Маркус наблюдал за этими попытками с таким видом, будто на его глазах происходило какое-то страшное кощунство. — Что ты делаешь? — Перехожу в режим экономии. — смущенно буркнул Соловей. Бутерброд, до того упрямо отказывавшийся поддаваться, вдруг разорвался, исторгая все свое содержимое ему прямо на колени. Живот скрутило судорогой, а в голове зазвенело. Он так и застыл, держа на весу зацепившиеся за когти обрывки лепешки. Потом со свистом втянул носом воздух и вдруг выдал такую длинную и громкую непечатную тираду, что даже скучавшая поодаль Милена удивленно обернулась. Когда он законил, в воздухе повисла звенящая тишина. — Доигрался? — поинтересовался Маркус. — Чего ты так психуешь-то? Взгляд Соловья, казалось, мог прожечь в нем дыру. Он злобно зыркнул на мужчину, дрожащими и неловкими от злости руками пытаясь собрать с колен внутренности растерзанного бутерброда. — Чего я распсиховался?! А тебя не волнует, что нам жрать уже нечего?! Тебя вообще хоть что-нибудь волнует из всей этой долбанной херни?! — Хорош паниковать. Раздобудем что-нибудь по дороге. — Да где?! Тут один лес кругом! — Ну вот в лесу и раздобудем, -невозмутимо пожал плечами мужчина, флегматично жуя. — Вот только не надо мне затирать про кормилицу-матушку-природу! — фыркнул Соловей. — Ты реально думаешь продержаться на какой-нибудь траве или коре? Или, может будем жуков лопать, а? Во взгляде Маркуса стояло бесконечное терпение. А вот Милена не выдержала и раздраженно гаркнула: — Сопли подотри, нытик! Да все живое испокон веков кормится в лесах. Или ты думал, еда из воздуха сотворяется? — Да знаю, не дурак! — неожиданно огрызнулся Соловей, забыв о привычной опаске, с которой он обычно относился к Милене. — Но я-то не лесной, по деревьям лазать и белок ловить не умею. Или ты думаешь, так просто все: пошел, веревочку между деревьями натянул, а через час у тебя там кабан болтается?! Хотя какая тебе нахрен разница, ты же вообще не ешь! — А ну слушай сюда, долбанный ты истерик… — прошипела Милена. — Хватит. — вмешался Маркус. — Рот закрой и жуй, пока у тебя все опять на землю не посыпалось. — Ты мне еще поуказывай, что делать! Смотрите-ка, голос у него вдруг прорезался! — Соловей не собирался униматься, распаляясь, все больше и совершенно не чувствуя угрозы со стороны Милены, хвост которой уже опасно колотил по земле. Маркус тревожно покосился на неё, отложил в сторону недоеденную лепешку, подошел к Соловью, наклонился к нему и бесцеремонно стащил с него окуляры. От неожиданности тот остолбенел, ошарашенно глядя в серые с зеленцой глаза мужчины. — Я сказал, заткнись и сиди ешь, — очень четко и тихо процедил Маркус сквозь зубы, глядя в фиолетовые глаза Соловья пристальным немигающим взглядом. — То, что ты всю жизнь просидел на жопе в четырех стенах и нихрена не знаешь о том, как жить на улице, не значит, что все вокруг такие же безрукие идиоты. Так что закрой рот и слушай, что тебе говорят. Понял меня? У Соловья гневно раздувались ноздри и ходили ходуном жилы на висках, но он молчал, кусая губы. — Я спрашиваю, ты меня понял? — Да понял, угомонись уже. — злобно, но уже без прежнего гонора выплюнул Соловей, обиженно отвернувшись, нацепил обратно окуляры и по-птичьи нахохлился. — Ну вот и славно. — Маркус тут же выпрямился, вернулся на свое место и, как ни в чем не бывало, вернулся к еде, стараясь не обращать внимания на насупившуюся Милену. Та некоторое время сверлила его взглядом, полным удивленного недовольства, а потом сердито сказала: — Если вы закончили скандалить, давайте живее, солнце уже высоко, пора идти. Соловей твердо дал себе слово, что больше в жизни не заговорит со своими спутниками, особенно, с «белобрысой каменной мордой», и остаток дня действительно молча дулся. Особого эффекта это не производило: Маркус и Милена и так почти всю дорогу молчали, лишь изредка перекидываясь короткими фразами по делу. Мнением Соловья они не интересовались, и ему приходилось просто тащиться следом, куда бы они не решили повернуть, словно ребенок за родителями. Такое положение злило и угнетало его еще больше, но встрять в обсуждения попутчиков и потребовать права голоса он не мог по известной причине: пообещал же, что больше ни слова не скажет. Остановка на ночь не обошлась без споров. Милена нетерпеливо твердила, что они и так двигаются со скоростью сухопутных улиток, и можно спокойно продолжать идти, пока не сядет солнце. Маркус настаивал, чтобы они остановились до темноты и спокойно устроились на ночлег. Уставший и выдохшийся Соловей мысленно поддерживал второй вариант, но продолжал демонстративно молчать, несмотря на то, что от молчания у него снова начало сводить глотку. — А тьма с вами, можете сажать свои жопы. Но завтра на рассвете только попробуйте сразу не встать — пинками погоню, ясно вам? — Милена наконец сдалась и, хлестнув хвостом по воздуху, привычно ухромала осматривать окрестности. — Вот стерва, — не выдержав, буркнул себе под нос Соловей. — Тоже мне, пуп земли. Думает, может тут командовать, как хочет. — Так и есть, — пожал плечами Маркус. — Она может. — Не понимаю. Мы в любой момент можем развернуться и уйти, и пусть сама как хочет свой артефакт ищет. — Не выйдет. — Маркус на мгновение отвлекся от возни с пожитками, чтобы уколоть Соловья скептическим взглядом. — Тебя-то она точно теперь будет с собой таскать. Да и мне не даст уйти, пока я ей нужен. — Можно же просто убежать. Спрятаться. Мужчина с сомнением покачал головой. — Она без проблем нашла нас здесь, так что не стоит испытывать судьбу. Я не хочу её провоцировать, и тебе не советую . Быстро работая ножом, он закончил расчищать место для будущего костра, вытер лезвие о траву и выпрямился, отряхивая руки. — Идем. Надо подготовить костер. Соловей устало поплелся следом за ним в лес, становившийся все чернее по мере того, как небо над ним само превращалось в яркий костер. Хисагал думал, что они, как и раньше, будут ходить по краю чащи, подбирая сухие ветки и мелкий хворост, сдирая с деревьев кору на растопку. Он не сразу заметил, как растет стена деревьев за их спинами: Маркус двигался раздражающе медленно, все останавливаясь и разглядывая то землю, то деревья. Соловей молча пыхтел, пытаясь побыстрее набрать топлива и тревожно поглядывая на тускнеющий позади свет. Контрабандист в очередной раз замер на месте, потом вдруг аккуратно положил свою ношу на землю и двинулся вперед. — Эй, ну ты куда? — не выдержав, недовольно осведомился Соловей. Присмотревшись, он заметил впереди упавшее дерево, к которому и направлялся мужчина. Он ненадолго исчез из виду, присев на корточки около поросшего голубоватым мхом ствола. Хисагал с нервным любопытством тянул шею, украдкой приподнимая темные очки над глазами, а когда уже почти решился бросить свой оттягивающий руки груз, Маркус вдруг вынырнул из зарослей, и быстро подойдя к нему, положил прямо на охапку хвороста горсть небольших, пузатых, грязно-белых грибов. — Нанизаешь на палочку и пожаришь над огнем. Без соли невкусно, но есть можно. Соловей удивленно посмотрел на него выпуклыми глазами. Они отнесли хворост на стоянку, вернулись в лес, и с того самого вечера делали так постоянно. Маркус показывал ему как найти прячущиеся среди густого лесного настила съедобные грибы и ягоды. Они ножами выкапывали из-под земли клубни какого-то растения, на поверхности пускавшего длинные, узкие, похожие на обычную траву листья, а потом пекли их прямо в углях, перебивая непривычную пресность грубой несоленой пищи острыми травами, кислыми ягодами или нежной, перетертой в кашу корой как раз начавшего гонять сок сладкого дерева. Проходя вдоль старых, полузаросших тележных колей, они рвали мясистые стебли ощетинившего колючки на листьев растения и, содрав шкурку, жевали прямо на ходу. — Плохо, что нет посуды — готовить не в чем. — досадовал Маркус. Надо будет раздобыть, когда пойдем мимо деревень. И веревку. Можно будет попробовать ставить силки — места необжитые, дичь здесь не слишком пуганная. Однажды они набрели на напоминающий большой зонтик куст с широкими, уныло свисающими вниз тройными листьями. Из травы, подняв шорох, тут же кинулась врассыпную парочка каких-то мелких пятнистых зверьков. Маркус приподнял одну ветку: под ними по три-четыре штуки вместе росли крупные, размером с головку столовой ложки, белые орехи. Они довольно легко срывались, иногда шумно падали на землю, местами уже усыпанную подгнившими, местами погрызанными плодами. — Странный ты какой-то контрабандист, Маркус. — вдруг сказал Соловей, с головой зарываясь в зеленый куст. — А ты-то в них лучше всех разбираешься, — саркастически отозвался мужчина, подтягивая к себе ветки повыше. — Ну… нет, но… вы же все больше по городам сидите, вам вся эта выживальческая ересь не нужна. А ты как будто полжизни в этих лесах прожил. Охотником, что ли, был? — Нет. — коротко отозвался Маркус. Потом покосился на красноречиво ждущего разъяснений Соловья и, вздохнув, добавил. — Просто я много путешествовал пешком. Приходилось учиться, иногда что-то другие люди подсказывали. Что-то еще в школе узнал. — В школе, серьезно? В школах такому учат? — недоверчиво фыркнул хисагал, высунувшись из-под лиственного навеса. — Конечно. У нас был хороший учитель — старик-охотник. Тоже весь Гайен-Эсем излазил и даже за Нор-Алинером был. Иногда его считали психом из-за вещей, которые он рассказывал о мертвецах. Сейчас уже мало кто обо всем этом знает. Соловей хмыкнул, удивленно качнув головой. — Ничего себе. — Ты ведь никогда не учился в школе? — А как ты себе это вообще представляешь? — сварливо осведомился Соловей. — Мне на улице-то показываться было нельзя. Даже сейчас все вокруг косятся, а тогда… Нет, меня отец всему учил. Что сам знал, конечно. Голос Соловья сел будто его схватили за горло. Он снова залез под полуободранный орешник, со злостью чувствуя, как на глаза накатывают слезы. Тугой, горький клубок тоски, свернувшийся в груди и напоминавший о себе прикосновениями склизких колец каждый раз, когда он оставался наедине с собой, вдруг стал горячим, расплавился и вскипел, растекаясь по жилам. — Он вообще делал для меня все. Просто все. Я не знаю даже, где он меня нашел и почему вообще взял к себе и возился со мной. Со мной же вечно были одни проблемы, и соседи на него вечно косились, как на ненормального. А потом он вообще влип во все это из-за меня! Я такой идиот. Если бы я только просто его послушался! Он судорожно вздохнул и умолк. Маркус не стал ни о чем спрашивать. Они вышли из леса и остановились на отдых далеко за пределами обжитых земель, там, где вместо полей пестрели буйным цветом дикие луга с травой по плечи, а среди травы уже обживались первые молодые деревья. Оставленный рейновцами фингал на скуле у Соловья побледнел, но вместе с ним побледнел и сам Соловей. Он то метался, кусая губы, то впадал в оцепение. Боязливо оглядываясь, делал робкие попытки освободиться от укрывающих его тряпок, а потом поспешно заматывался наглухо, прятал глаза под очками. Когда ему казалось, будто взгляд Маркуса или Милены скользит по нему слишком внимательно, он чувствовал, как внутри у него все перехватывает, дыхание застывает в горле, и весь съеживался. В такие моменты он испытывал только страшное, отчаянное желание исчезнуть, стать невидимкой и мысленно умолял: «Не смотрите. Пожалуйста, не смотрите». Но Милену занимали другие проблемы, а Маркусу будто было все равно — он держался так, будто не замечал ничего странного и только по-прежнему таскал хисагала за собой везде, куда бы ни пошел. Соловей злился и хотел, чтобы его оставили в покое, но покой становился для него хуже отравы. Воспоминания и сожаления, от которых раньше спасали страх и усталость, копошились в голове, будто стая крыс, дожидаясь момента, чтобы внезапно вынырнуть у него перед глазами. Порой Соловью казалось, будто они живут на обратной стороне закрывавших его глаза темных стекол. Когда страх перед ними стал сильнее страха перед чужими взглядами, он, наконец, осмелился снять окуляры, повесив их на грудь. Первые пару дней глаза болели от того, что мир был солнечным и ярким, а не темно-зеленым, будто ненастоящим, существующим где-то в соседнем измерении. Теперь небо бывало голубым, а иногда — промозгло-белым. Зелень старых дубрав осталась привычно темной, а под ногами и на молоденьких кустиках стала желтоватой и блестящей. Маркус оказался не совсем блондином: волосы у него были скорее какого-то русоватого мышиного цвета. Они начинали отрастать, и привыкший к короткой стрижке мужчина иногда недовольно встряхивал головой, почувствовав упавшую на лоб прядь челки. На смуглую, трупно-серую кожу Милены, раскрашенную багровыми, черно-фиолетовыми и желтыми пятнами кровоподтеков стало совсем страшно смотреть, но иногда он подолгу не мог оторвать от неё взгляда, скользя им туда-сюда по обрывистому рисунку лопнувших сосудов, будто по узору на настенном гобелене. Отдых не помогал и Маркусу. Да, боль в мышцах постепенно пропадала, пальцы начали шевелиться, и только темные корочки засохшей крови на костяшках напоминали о том помутнении рассудка, в котором он разбил их в мясо об чужое лицо. Но и ему что-то не давало покоя. — Надо сняться с места, — сказал он на третий день их стоянки. Милена с легким удивлением пожала плечами. — Мне все равно. Чем раньше пойдем — тем лучше. Вы-то сами скулить не начнете? — Будем двигаться понемногу. — Ты что, своих бывших друзей боишься? — усмехнулась Милена. Мужчина покачал головой, серьезно глядя на неё. — Нужно двигаться. К его удивлению, она не стала возражать. Милена непрерывно следила за ними обоими, но держалась в стороне и пресекала любые попытки её разговорить одним раздраженным ударом тяжелого хвоста по земле. Она не ночевала вместе с ними, а искала место, откуда могла бы следить и за самим лагерем, и за ближайшими окрестностями. Она не ела, не пила, не меняла одежду, и никто из двоих ни разу не видел, её спящей. Разве что один раз контрабандист заметил, как она, беззвучно шевеля губами, пристально разглядывает древко своей глефы. На нем рядами были грубо вырезаны какие-то символы, но разобрать их не получалось: заметив, что за ней наблюдают, камана одним красноречивым взглядом желтых глаз давала понять, что не собирается этого терпеть. Необходимость доверять выбор пути Маркусу явно выводила Милену из себя. Порой, когда они решали, стоит ли идти дальше или сделать привал, какой дорогой идти, и где лучшее место для ночлега, её губы зловеще вздрагивали, на мгновение обнажая клыки. С Соловьем она держалась совсем иначе, хоть и не изменяла своим привычным грубым манерам, а тот смотрел на неё, как на древнее сказочное чудище. Нормального разговора у них не получалось: Милена расспрашивала резко и в лоб. Соловей дулся, отмалчивался и старался держаться рядом с Маркусом, будто напуганный незнакомцем ребенок. А тот будто одновременно вспомнил о его присутствии и разучился делать все сам. Соловей, сделай трут для костра. Закончил? Собери еще хворосту, лишним не будет. Помоги сделать укрытие на ночь — будет дождь. Почисть, приготовь, принеси: за те дни, что они медленно двигались в сторону обжитых мест, у него не нашлось и десяти свободных минут, а когда они наконец останавливались на ночь, он, сам того не желая, отключался, едва закрыв глаза. Проходила всего пара минут, не больше, он готов был в этом поклясться, и в темноте его настигал требовательный голос Милены или Маркуса, и приходилось вставать и снова идти и идти, и идти, собирать, готовить и чистить, без конца что-то делать. Одному он был рад: перчатки с фальшивыми пальцами отправились в сумку, платок теперь можно было повязать на шею и прикрываться им только от дождя и ветра, окуляры большую часть времени покоились на груди на ремешке. Кожа наконец перестала без конца чесаться, вдавленные почти синюшные следы от ремешков на лице побледнели, а потом и вовсе исчезли — коснувшись виска острым когтем, он не почувствовал привычного болезненного ощущения. Соловей начал привыкать к бесконечной дороге: мышцы уже не так ныли каждое утро, дыхание оставалось ровным, и его больше не прошибало в пот спустя полчаса спокойного шага. Он с удивлением понял, что чувствует себя все лучше. Силы каким-то образом восстанавливались, несмотря на то, что он весь день был на ногах. По дороге им стали попадаться мелочи, на которые Соловей пару недель назад не обратил бы никакого внимания: обломанные ветки, растоптанные грибы. Один раз — обрывок выцветшей ткани в колючем кусте и проржавевшее насквозь, погнутое лезвие ножа, глубоко всаженное в ствол старого дерева. Позже Милена ушла вперед на разведку, а вернувшись, сказала, что видела пасущийся на лугу скот и остатки деревянных заграждений. Маркус и Соловей тут же оживились, и идти стало гораздо веселее. Соловей без конца спотыкался ему нравилось идти, запрокинув голову, радостно и растерянно рассматривая небо. Огромное пространство без стен и потолков, наполненное солнцем, ветром, облаками и тенями облаков, оглушило его. Под солнцем его его глаза светились, словно два драгоценных камня, а бледная с голубоватыми прожилками кожа на лице казалась совсем прозрачной. Вынырнув из очередного перелеска, они оказались на пастбище. В высокой траве паслось небольшое смешанное стадо: пугливо вылупившие на них круглые глаза козы с обпиленными двойными рожками, подергивающие длинными бархатными ушами коровы, овцы, даже не поднявшие кучерявых голов от земли. Аромат мятой травы смешался с теплым, резким запахом домашнего зверья. Откуда-то из-под торчавшего посреди луга куста лениво затявкала «пастушка» — местная дворняга, которую подкрамливали гонявшие стадо на луг скотники. — Дальше я не пойду, — сказала Милена, останавливаясь у границы деревьев. — Идите делайте, что хотели, я буду ждать неподалеку отсюда. Если через час вас не будет — пойду выяснять. Соловей довольно потянулся. — Наконец-то нормальной еды раздобудем. А может и переночевать там можно будет. Надоело спать на земле. — Неженка, — съехидничала Милена. — Тебе лучше одеться, прежде чем выходить к людям, — заметил Маркус. Соловей с недоумением посмотрел на него. Потом вспомнил и расстроенно вздохнул: — А, ну да. Сейчас, — он скинул с плеча сумку и принялся возиться в ней в поисках давно отправившихся на самое дно перчаток. Маркус нетерпеливо постукивал по земле носком ботинка, наблюдая за ним, а потом сказал: — Я пойду вперед, посмотрю, что да как. — А подождать слабо? — Слабо. Догонишь меня, не маленький. Возмущенный взгляд обиженно насупившегося Соловья уколол его спину — Маркус уже шел по колено в траве вперед, туда, где виднелись старые, непонятно, зачем поставленные изгороди и мелькали темные крыши домов. Пугливые козы шарахнулись от него на другую сторону поля, пастушки с усердием заливались звонким лаем из своего укрытия, коровы поворачивали вслед чужаку тяжелые головы, не прекращая флегматично жевать. Он пересек поле неожиданно быстро, будто нарочно спешил, чтобы успеть добраться до домов прежде, чем Соловей закончит возиться и пойдет его догонять. Когда до показавшегося впереди поселения осталось совсем немного, мужчина вдруг остановился, недоуменно оглядываясь. Его внимание привлекла высокая изгородь, едва заметная под густой порослью вьюна, между широкими, зубчатыми листьями которого ярко желтели грозди крупных ягод. Маркус подошел поближе, не отрывая от них глаз. Ягоды висели высоко, но со своим ростом он мог легко дотянуться до них. Он поднял руку и аккуратно надломил одну из веток. Листья зашуршали, с вершины изгороди, недовольно вереща, вспорхнула стайка мелких птиц. Ягоды были спелыми, кисловато-сладкими. Он знал это, даже не пробуя их на вкус. Как и знал, что когда зайдет за изгородь, то увидит густо заросший мохнатыми кустами двор, а в глубине его — угрюмо жмущуюся к старой вольховой роще темную хибарку. Когда Маркус выглянул из-за изгороди, навстречу ему вынырнул ухоженный палисадник, окруженный низенькой свежеобтесанной загородкой, а за ним — выкрашенный простой древесной краской домик. Вроде, все тот же, слегка покосившийся, нескладный, но кажущийся совершенно незнакомым. Будто человек, которого, спустя годы разлуки, узнаешь лишь по голосу и отдельным чертам лица. На какое-то мгновение контрабандисту даже показалось, будто он обознался. Но от стоявшего на отшибе, полускрытого деревьями жилища по-прежнему веяло чем-то почти родным. Домик приглашающе поблескивал окнами. Маркус нерешительно помялся у изгороди, оглядываясь через плечо, но все-таки вошел во двор. Идя мимо палисадника, в котором на соседних грядках росли какие-то травы, овощи и мелкие пестрые цветы, он подмечал все больше знакомого: пару широких, потемневших от времени пней во дворе, полустесанные узоры на рамах крошечных окон, покрытый густым мхом ржавчины железный прут с крюком, на котором висел керосиновый фонарь. Из-за дома выглядывал старый сарай, на двери которого, раскрыв пасть, висел огромный, давно ненужный замок. А рядом с ним земля вспухла овальным холмом, обложенным по краям камнями. Простая, аккуратная могила. С могилой Маркус не был знаком. Он подошел поближе, посмотрел на украшавшую холмик охапку свежих луговых цветов. На камнях не было вырезано ни имени, ни фамилии, как это полагалось по традиции. Только на самом крупном кто-то написал краской «спасибо» и промазал сверху полупрозрачной смолой, чтобы защитить надпись от дождя. Маркус печально нахмурился и покачал головой. Выходившая к сараю дверь домика будто специально была приглашающе распахнута. Из проема светила свежевыбеленным боком большая печь, и тянуло горким духом сушеных трав. Маркус почти подкрался к нему и остановился на пороге, осторожно заглядывая внутрь, будто приблудившийся из леса дикий зверь. Внутри было тесно и уютно. И все было почти таким же, каким он помнил. Печь посреди дома избавилась от разноцветных лоскутов торчавшего из-под облицовки кирпича. Приютившаяся у дальней стены между громоздким верстаком и шкафом низкая кровать была застелена красным клетчатым пледом. На стенах повсюду ершились пучки побледневших засушенных трав. Верстак почему-то был заставлен склянками всех форм и размеров со свежими матерчатыми наклейками. Посреди него кто-то впопыхах бросил деревянную миску с перепачканной ступкой, а рядом — горсть все тех же крупных кисло-желтых ягод. Инструменты, которым полагалось висеть на стене над верстаком, куда-то делись: их место заняли простые, но аккуратно вытесанные и обточенные полки. Верхние были заняты вездесущими склянками, а на других лежали вещи, которые он ожидал бы увидеть скорее в приемной частного медика, чем в покосившейся лачуге среди связок зверобоя и чеснока: аккуратные мотки желтовато-белых бинтов, несколько катушек с шелковыми нитками, жгут из тянущегося плетеного шнура, несколько потрепанных книг и целая стопка сшитых между собой листов бумаги, ютившихся возле аккуратных матерчатых свертков. Из одного торчал тонкий плоский краешек какого-то блестящего металлического инструмента. Вся эта часть старой лачуги от печи с верстаком и до дальней стены обросла следами чужой жизни, как снаружи обросла палисадниками и свежей краской. Когда Маркус видел её в прошлый раз, она пряталась в тени зарослей, и даже внутри казалась угрюмой. В темных от времени деревянных стенах быстро поселялся холодный дух запустения, и дом прикидывался давно заброшенным, стоило ему ненадолго остаться без хозяина.Теперь он ожил и игриво хвастался и новым ярким пледом, и пестрявыми венками трав, и легким рабочим бардаком на верстаке, и идеальным порядком на свежих полках из светлого дерева. С другой стороны от двери у небольшого низкого окошка стоял длинный стол, загромождая собой все оставшееся пространство. На столе лежал арбалет. Он был здесь своим жильцом — таким же потемневшим, явно видавшим виды, как и все, что всегда было в этом доме. Он был старым знакомцем, но и его коснулась какая-то неуловимая перемена. Маркус все разглядывал арбалет и так, и эдак, а потом не выдержал и шагнул к нему, протягивая руку. Тот лег в ладонь непривычно узкой рукоятью, оторвался от столешницы легче чем ожидалось, и что-то тут же покатилось от него к краю стола. Пара крупных деревянных шариков. Они сорвались со стола вниз, со стуком проскакали по полу и прокатились мимо него куда-то в другой угол комнаты. Маркус даже не взглянул на них. На столе, извиваясь и сплетая хвосты, лежало несколько плетеных кожаных шнурков с нанизанными на него бусинами: побольше и поменьше, ярчащих свежей краской и лаком, и грубых, почти не обработанных; абсолютно гладких и с вырезанными узорами. Маркус, не моргая, смотрел на них, не то как на диковинную находку, не то как на клубок ядовитых змей. Снаружи начали раздаваться встревоженные и звонкие, похожие на птичий галдеж, крики детей. Маркус выглянул в окно, вгляделся, удивленно нахмурился и вдруг замер. Лицо у него было каменно-напряженное, а в сбросивших пелену привычного сонного спокойствия глазах застыло изумление. По лугу, путаясь ногами в высокой траве, бежала маленькая худая женщина, прижимая к груди девочку пяти лет. Та извивалась в её руках, суча ногами в воздухе. За ней по пятам, непрерывно голося, неслась гурьба ребятишек. Одновременно со стороны домов высыпали люди. Некоторые встревоженно наблюдали эту картину, другие уже спешили к ним. Она подбежала прямо к дому, пронеслась мимо окна, влетела в дверной проем, ринулась к кровати и осторожно опустила на неё девочку. Та быстро и тяжело дышала, металась и хныкала, заламывая руки. — Сейчас, потерпи, — задыхаясь, прошептала женщина, резко обернулась, плеснув перехваченными красным платком темными волосами, вдруг заметила Маркуса и застыла, приоткрыв рот. Лицо у неё все было усыпано мелкими черными родинками. Ей потребовалась секунда, чтобы опомниться. Изумление в темных глазах тут же сменилось гневной решимостью. — Иди, держи её! Голову набок, — строго приказала женщина, бросаясь к полкам. — Живее! Маркус замешкался, но без возражений быстро прошел к кровати. Девочка корчилась, будто в полубреду, стонала, кривя бледное личико. В уголках её рта показалась белая пузырящаяся пена. — Что с ней? — спросил Маркус, пытаясь осторожно перевернуть её набок. — Отравление, — коротко бросила лекарша, пипеткой капая что-то желтоватое в отдельный стакан. У входа поднялся гвалт, и в дверной проём просунулись любопытно-взволнованные чумазые лица, а потом, всхлипывая, ворвалась молодая дородная женщина с растрепавшимися, выпавшими из-под цветастого платка, светлыми волосами. — Лина! Линочка моя! — причитая рыдающим голосом, она уже бросилась было к кровати, как хозяйка дома, обернувшись, вдруг рявкнула: — Пошла вон! Та остановилась, испуганно всхлипнула, прижав руки к груди и переводя жалобный взгляд с девочки в руках Маркуса на злобно сверкавшую глазами лекаршу. — В деревне живешь, тупая ты баба! Какого хрена у тебя ребенок не знает, что мышиный глаз жрать нельзя?! ВОН ОТСЮДА, Я СКАЗАЛА! — гневно проорала она. Женщина попятилась, глаза у неё закатились, и она едва не рухнула. Её подхватили заглядывавшие в дом из-за её спины люди и почти волоком вытащили на воздух, хлопнув дверью. Лекарша уже не обращала внимания: она развела водой черный порошок, сделав густоватую кашицу и, смешав с желтоватым раствором, быстро двинулась к кровати. — Держи, — сунув склянку Маркусу, она наклонилась и вытащила из-под кровати широкий жестяной таз. — Помоги мне. Маркус крепко удерживал девочку, пока лекарша, разжав той зубы ложкой и зажав нос, вливала ей в горло черную кашицу, заставляя проглотить. Малышка давилась и пускала пузыри слюны, слабо пытаясь вывернуться из рук. — Теперь на бок её, — скомандовала женщина, отставляя опустевшую склянку и пинком пододвигая таз к изголовью кровати. Девочку начало рвать. Маркус невольно скривился от ударившего в нос резкого запаха, стараясь смотреть в сторону. Женщина наоборот пристально изучала содержимое таза. Дверь вдруг распахнулась, и в комнату вбежал запыхавшийся долговязый мальчишка в майке и широких подвязанных под коленями штанах, весь, до самых загорелых плеч усыпанный веснушками. — Клара! — он осекся на секунду, удивленно посмотрев на Маркуса. — Айдена нет, он в город уехал. Что помочь? — Сорбент мне намешай. Сможешь? — не оборачиваясь, откликнулась лекарша. — Смогу! — Мальчик кивнул и подскочил к столу, принимаясь возиться с оставшимся на нем порошком. Снаружи послышались возмущенные крики. Дверь несколько раз неуверенно хлопнула, потом резко отворилась, и внутрь ввалился весь взмокший, раскрасневшийся Соловей. — Нельзя! Нельзя! Иди отсюдова! Выйди! — возмущенно голосила за его спиной шумная детская свора. — Маркус! — хисагал осекся и вдруг вцепился обеими руками в дверной проем — гурьба малышей позади хватала его за рукава, полы куртки, даже за ноги, отчаянно пытаясь вытащить наружу. — Что тут творится?! Ты куда пропал?! — Возвращайся. Я потом за тобой приду, — кинув на него короткий взгляд из-за плеча, ответил контрабандист. Возразить Соловей не успел — его вдруг обхватили сзади за пояс и выволокли из дома. За закрывшейся дверью было слышно, как он громко ругается с кем-то, а стайка детей возмущенно облаивает его звонкими птичьими голосами. Потом всё затихло. Клара осторожно покосилась на сосредоточенно смотревшего перед собой Маркуса, будто хотела что-то сказать, но отвлеклась на изогнувшуюся в очередном приступе рвоты девочку. Следующие полчаса она целиком и полностью занимала всё их внимание. Маркус караулил у кровати, Клара и рыжий мальчишка поочередно возились у верстака. В конце концов дыхание малышки успокоилось, нездоровый малиновый румянец сошел с лица. Она притихла, свернувшись в клубок поверх теплого одеяла и устало хлопала длинными кукольными ресницами. — Пронесло, — сказала Клара, толком ни к кому не обращаясь, и вышла из дома. Толпа снаружи сильно поредела: во дворике на пнях сидело несколько женщин, утешавших уткнувшуюся лицом в подол платья мать девочки. Услышав скрип открывшейся двери, они все, как одна, резко выпрямились, впившись взглядами в показавшуюся на пороге лекаршу. — Нарин! — позвала Клара. Та подняла на неё огромные заплаканные глаза. Женщины тут же загалдели: «Ну что там, что?! Будет жить-то?» — Все хорошо. Можешь пойти к ней. — лекарша отошла в сторону, приглашающе кивая на дверной проем. — Не все сразу! Только она! Бойко двинувшиеся к двери товарки женщины разочарованно поникли. Сама она медленно, на негнувшихся ногах подошла ко входу, с порога оглядела исступленным взглядом комнату, в упор не заметив ни Маркуса, ни веснушчатого паренька, и вдруг рванулась к лежавшей на кровати девочке, своротив в сторону попавшийся ей на пути табурет. Маркус отвернулся и отошел к окну, чтобы не видеть порывистых поцелуев, не слышать испуганно-радостных причитаний матери и сонного мычания уже и думать забывшей о недавнем испуге девочки. — Сэм, спасибо, что помог. Можешь идти домой, дальше я сама справлюсь. — сказала Клара рыжему пареньку и, заметив, как он заколебался, кидая тревожные взгляды то на мать с дочерью, то на Маркуса, ободряюще добавила, — Не бойся, все хорошо. Беги давай. Мальчишка застенчиво кивнул и послушно пошел к выходу. — Ну ты, это, зови, если чё, я приду подсоблю, — звонко прошептал он, оглядываясь на Клару из-за полуприкрытой двери. Тонкие губы лекарши растянулись в улыбке, которая тут же исчезла, стоило ей кинуть взгляд на широкую спину сидевшей у кровати женщины. Клара замялась, потом осторожно подошла и положила руку ей на плечо. — Нарин… Прости меня пожалуйста, я не должна была так на тебя кричать. Я тоже испугалась за твою девочку, — виновато прошептала она. Женщина обернулась, — в её опухших глазах стояло искреннее удивление, будто она не понимала, о чем идет речь, — а потом встала и порывисто обняла Клару. Худенькая лекарша почти утонула в широких складках её платья, в её слезах и потоке порывистых, искренних благодарностей. Она едва уговорила взволнованную мать пойти домой, оставив девочку под присмотром хотя бы до завтрашнего вечера. Как только дверь со скрипом закрылась, на комнату обрушилась давящая тишина. Клара оглянулась через плечо, осторожно, краем глаза, взглянула на Маркуса, будто не была уверена, что это действительно он. Потом медленно повернулась к нему лицом, нахохлившись и скрестив руки на груди. Яркий платок, перехватывавший прямые темно-каштановые волосы с нанизанными на одну из прядей разноцветными бусинами, делали её похожей на моложавую цыганку. Темные глаза смотрели знакомо-тревожно, на лбу собрались тонкие беспокойные морщинки. Некоторое время они молча разглядывали друг друга. Потом лицо Клары перекосила нервная усмешка, и она сказала: — Ну и видок у тебя. Выглядишь просто паршиво. Готова поспорить, полдеревни уже думает, что у меня в доме какой-то бандит ошивается. Маркус машинально провел пальцами по щетинистой щеке. Он и забыл, когда в последний раз смотрелся в зеркало, но мог себе представить, в какое чудище превратился: помятый, заросший, осунувшийся, с глубокими тенями под глазами. — У тебя в доме? — рассеянно повторил он. — А что случилось с дедом? — Старость случилась. Местные даже не заметили. Прямо тут сидел, — она кивнула на стоявший у кровати табурет. — Ну, я его и похоронила. Маркус усмехнулся и отвел взгляд. На секунду зажмурился, и снова усмехнулся, тряхнув головой. — Ну, конечно, кто же еще мог… Вот, значит, куда ты пошла, когда сбежала, — пробормотал он себе под нос. — В жизни бы не додумался искать тебя здесь. Клара тут же нахмурилась и поджала тонкие губы. — Не сбежала, а ушла, — сердито поправила она. В серых глазах Маркуса сверкнул злой огонек, и он недобро сощурился, глядя на Клару. Та ответила ему таким же взглядом, а потом быстрыми шагами пересекла комнату, убегая к кровати задремавшей девочки. — И, кстати, здесь я только пару лет, как поселилась, если хочешь знать. — Вот как? А до этого что, снова по дорогам шаталась? — Маркус говорил совершенно спокойно, но в его голосе сквозила такая неприкрытая язвительность, что лекарша тут же забыла о своем намерении притворяться жутко занятой и гневно сверкнула на него глазами. — Уж кто бы говорил! — она откинула назад упавшую на плечо прядь волос и сердито подбоченилась. — Ты мне тут, что, нотации пришел читать? Да я тебе сама могу такую лекцию задвинуть — пожалеешь, что нарвался! — Клара, тебя не было десять лет. Десять. — Маркус сам удивился тому, как громко и жестко прозвучал его голос. — И я не знал, где ты, что с тобой, и жива ли ты вообще. Лицо Клары виновато погрустнело. Она принялась смущенно теребить край рукава, натягивая его на пальцы, упрямо нахмурилась и сказала: — Ну… почувствуй себя мной. И с вызовом взглянула на Маркуса исподлобья. Тот опешил и возмущенно выпалил: — Чего?! Да никогда я так не пропадал! — Тише ты, ребенка мне не буди, — сердито шикнула Клара, оперевшись рукой о спинку кровати. — Спасибо, хоть так не пропадал. Да и вообще: а чего ты ждал? Мы разбежались. Все. С чего мне тебе отчитываться, куда иду, и чем занимаюсь? Переносицу Маркуса резко рассекла глубокая морщина, и он молча отвел взгляд. — Ладно, — почти шепотом сказал он, пожав плечами. — Рад, что ты цела. Лицо Клары снова омрачило прежнее виноватое выражение. Победа оказалась безрадостной. — Знаешь, раз уж мы все равно встретились, глупо вот так собачиться. — голос Клары вдруг смягчился. Она устало стянула повязку с волос и улыбнулась одними глазами. — Я тоже рада видеть, что ты цел. Так что прекращай коситься на дверь. Оставайся, поговорим. Маркус удивленно хмыкнул. — Тебе же не нравятся ошивающиеся в твоем доме бандитские рожи. Клара с довольной усмешкой изогнула бровь и, окончательно успокоившись, своей обычной резкой походкой двинулась к шкафу. — Знаешь, мог бы и не говниться, как обычно. Десять лет не виделись — сам же сказал. — Она принялась со стеклянным треском рыться в шкафу, остановилась, задумчиво нахмурившись, обернулась на Маркуса. — Десять? Серьезно? — Одиннадцатый год пошел, если быть точнее, — ответил он. — Ничего себе. Вот время летит… — пробормотала Клара, возвращаясь к своему занятию. — Не пьешь? — Нет. — Некоторые вещи не меняются, м? — Она извлекла из шкафа большую, пыльную банку с красноватой жидкостью, которая тут же помутнела от поднявшейся со дна взвеси. — Сок будешь? — Буду. — Маркус по привычке протянул руку к банке. — Давай открою. Женщина тут же отвернулась, заслоняя её спиной. — Сядь уже и не мешай. Сама открою. Она принялась возиться с банкой, стирая с неё толстый слой пыли, завертелась по комнате в поисках ножа, чтобы проткнуть крышку. Маркус страдальчески наблюдал за этой суетой, но все-таки присел на деревянную лавку у стены. — Ты здесь одна живешь? — спросил он. — А не видно? Естественно, одна. К чему вопрос? — Дом на отшибе. Нехорошо: кто угодно залезть может. Хоть бы собаку завела. — Собаку? А, вот ты, о чем… — она бухнула банку на стол, поставила рядом две деревянные кружки. — Да я сама себе — собака. Вон — женщина кивнула на лежащий посреди стола арбалет. — Если кто сунется — глаза повыбиваю. Маркус скептически фыркнул. — Что? Я умею из него стрелять, не думай. И очень даже неплохо. — Ты и спишь с ним в обнимку? — В обнимку с оружием из нас двоих спишь только ты. Или уже нет? Смотрю, уже нашел себе ножик побольше того, что был. — Сказала она, кивая на трофейный нож, висевший на ремне у Маркуса. Контрабандист молча потянулся рукой куда-то за спину. На темную столешницу лег стилет, выгнув хвост из плетеного темляка. Клара некоторое время разглядывала его бессмысленным, почти ошеломленным взглядом. Потом осторожно, будто боялась, что клинок ужалит её, коснулась деревянной рукояти, покрутила истертый кожаный шнурок с выцветшей красной бусиной на конце. — Вот уж не думала, что он сохранится. Что, и шнурок еще тот? — Со стальной нитью внутри, — кивнул Маркус. — Хорошо мне послужил. Как и клинок. — Я же говорила, тебе он принесет больше пользы, чем мне. Я предпочитаю скальпель. — Ты же бросила учебу. — Учебу я закончила, — возразила Клара. — В Скальном Гнезде. Там был такой оползень как раз лет десять назад — целый квартал развалился. Я попросилась к медикам помогать, а там уже и к госпиталю работать пристроилась. — И почему не осталась? Училась, чтобы потом в этом захолустье сидеть? — Да что ты прицепился-то? — раздраженно огрызнулась женщина. — Ну деревня и деревня, что, тут люди не болеют? — Да просто я не понимаю. — контрабандист покачал головой. — Как ты вообще сюда попала? Клара вздохнула. — Да так. Ностальгия замучила. Решила пройтись по местам былой славы. А тут этот дед… ну, и, в общем, так получилось, что я осталась. — И ты довольна? — недоверчиво спросил Маркус. — Вполне. Из-под соседней лавки Клара извлекла большую корзину, при ближайшем рассмотрении оказавшейся наполненной съедобными подношениями от местных жителей, которые лекарша принялась выкладывать на стол. Маркус наблюдал за этим с легким недоумением. — Спасибо, конечно, за гостеприимство, но не обязательно закатывать пир. — Знаешь, Марко, я не шутила, когда говорила, что выглядишь ты паршиво. — Клара посмотрела на него, серьезно сдвинув брови. — Я, конечно, давно тебя не видела, но это и дураку понятно будет. Вид у тебя нездоровый. Так что ешь. — Она разлила бледно-красный сок по кружкам. — Как ты тут вообще оказался? И что там за чудик за тобой заходил? — Чудик? — переспросил мужчина. — А… Мы с ним… напарники. — О. Так ты на прогулке? Маркус задумчиво потер подбородок, глядя куда-то в сторону. Клару это почему-то разозлило. — Так, только вот давай мне без этого! — она грохотнула своей кружкой об столешницу и встала, воинственно опершись о неё обеими руками. — Нечего байки травить, скажи, как есть! Что у тебя стряслось, что ты в эту глушь приперся? Воздух снова сгустился. Клара молча ждала. Маркус почти не изменился в лице, и тогда пытливый взгляд женщины соскользнул с него на руки. Пальцы мужчины непрерывно скользили по резным узорам деревянной кружки, будто пытаясь стереть их до идеальной гладкости, и напряженно замерли, как только он об этом вспомнил. Но было поздно — они уже выдали его с потрохами. Маркус шумно выдохнул через нос и устало потер переносицу. — Ну, скажем так, у меня выдалась пара тяжелых недель, — он осторожно посмотрел на напряженно сдвинувшую брови Клару. — Если вкратце — я в бегах. От этих слов всю суровость с лица женщины сдуло в одно мгновение. От неожиданности она приоткрыла рот, и на её лице застыло по-детски беспомощное изумление. — Чего? — резко уронив голос до полушепота, переспросила она. Не потому что не поняла или не поверила. Скорее, в надежде, что он скажет это как-нибудь по-другому, слова обретут иной смысл, и можно будет с облегчением выдохнуть. Но он промолчал. — Ты что, в розыске? Что ты натворил? — С законом у меня все в порядке, — поспешно ответил Маркус. — Нам свои же на хвост сели. Мне и тому очкарику. Сейчас все нормально, никто не знает, где мы. Но и мелькать на людях нам нельзя. — Да как так?! — все тем же напряженным хрипловатым шепотом воскликнула она. — Долгая история. Глаза Клары сделались совсем круглыми и растерянными. — Ну, Марко… — она медленно покачала головой, села и согнулась над столом, подперев щеку кулаком. Маркус молча уставился в свою кружку, выжидая, когда разразится буря. Клара шумно втянула воздух носом, будто сделала затяжку. — Я пообещала. Я пообещала, что больше ни слова тебе не скажу по поводу всех этих подпольных дел! Но, черт возьми, в этот раз ты доигрался! Ты хоть понимаешь, что теперь будет?! — Я лучше, чем кто-либо понимаю, что теперь будет, Клара, — огрызнулся мужчина, сердито глядя в сторону. — Да неужели?! Какой молодец. А о своих ты подумал?! Ты подумал, что они могут пострадать?! Губы Маркуса нервно дрогнули, а сам словно побледнел ещё больше. — Их не тронут. — Откуда ты знаешь? — Нет смысла. — Как у тебя все гладко, Марко. — Клара сокрушенно покачала головой. Лицо у неё было скорее расстроенное, чем злое. Забыв про накрытый стол, она принялась вертеть перехватывавший её предплечье плетеный браслет. Тот сухо побрякивал цветными рядами разномастных бусин. — Что ты делать-то теперь будешь? Только не говори, что хотел заныкаться здесь. — Нет. — Маркус вдруг повернулся и пристально посмотрел на Клару, будто пытаясь во всех деталях рассмотреть её лицо. Та вопросительно смотрела на него в ответ, но ничего не говорила, выжидая. Она еще помнила этот взгляд: сказать или промолчать. — Вообще-то я собираюсь уходить из Гайен-Эсем. Клара озадаченно приоткрыла губы. — Погоди… Уходить из Гайен-Эсем? Куда? Ты же не имеешь в виду, что… что за Нор-Алинер собрался? — последние слова она произнесла с нервным смешком, будто заранее признавая, что ляпнула какую-то глупость, и окончательно опешила, когда вместо опровержения получила серьезный кивок. — Ты же не серьезно? — Я серьезно. Мы и в деревню-то зашли раздобыть все, что нужно в дорогу. — Ты совсем дурак? Маркус промолчал, снова опустив глаза. — Не понимаю я… — обессиленно выдохнула Клара, запуская пальцы в волосы. — Я же говорил: все это долго и сложно объяснять. — Да это невозможно объяснить! Этому не может быть никакого нормального объяснения! Там же хрен знает, что, творится! Сколько, вон, орали, что будут сдвигать границу, а так и не сдвинули! Армию оттуда отозвали, даже тут все об этом знают, в этой чертовой глухой дыре! Куда ты там собрался идти?! Куда?! Она очень старалась говорить, и говорить вполсилы, но её голос предательски взвился, сорвался на звенящий крик, после которого в ушах взвизгнула тишина. Из другого конца комнаты робко зашуршало одеяло, и они оба одновременно обернулись: девочка проснулась и испуганно завозилась в кровати. Клара приложила палец к губам, а потом указала им на лавку — сиди здесь, — и стремительно двинулась в другой конец комнаты. С годами Клара не стала ни спокойнее, ни ласковее. Даже больного ребенка она увещевала строго и решительно, будто говорила с капризным взрослым. Маркусу не сиделось на месте, и он все тревожно поглядывал то в окно, то на дверь. Но тонкий палец Клары с коротко остриженным ногтем и родинкой прямо на подушечке пригвоздил его к лавке. И все то, что ему виделось, когда он смотрел на гроздь ягод на изгороди, старую дверь, новую могилу, уставленный банками верстак, арбалет и разноцветные бусины на темных шнурках, придавило сверху, как усевшийся на колени старый толстый кот, не давая вскочить и вылететь за порог. Он так глубоко задумался, что услышал приближающиеся к дому тяжелые шаги, только, когда они подступили к самой двери. Он вздрогнул, оторвав подбородок от сложенных в замок пальцев, и рефлекторно вскочил на ноги, скидывая кота-наваждение. Дверь резко распахнулась, пропуская согнувшуюся в три погибели Милену. Из-за её спины выглядывал пристыженный, как напакостивший ребенок Соловей.  Клара обернулась и окостенела, глядя на каману снизу вверх испуганно-круглыми глазами. Даже полусогнувшись, та практически подпирала головой потолок. Милена с интересом обвела глазами комнату, обожгла взглядом съежившуюся у кровати лекаршу и, наконец, повернулась к вскочившему с лавки Маркусу. — Ну и какого хрена ты тут прохлаждаешься? Соловей, попав под полный замешательства и досады взгляд контрабандиста, виновато поджал губы. — Она, сказала, что если я не покажу — то сама пойдет тебя по домам искать, пожаловался он. — Я… я просто… — еще толком ничего не придумав, просто, чтобы не молчать, начал Маркус, тревожно поглядывая на Клару, взгляд которой метался между ним и Миленой. Комнату прорезал короткий пронзительный визг. Не успевшая снова уснуть девочка смотрела на Милену огромными дикими глазами, вцепившись в одеяло, и, набирая в грудь воздух, готовилась к новому крику. Маркус дернулся, Соловей втянул голову плечи. Клара отмерла, крутанула головой и плюхнулась на кровать всем телом, заслоняя собой малышку. — Тихо-тихо-тихо-тихо… Девочка испуганно вцепилась в лекаршу, зарылась лицом ей в бок и, заикаясь от страха, пробубнила — Чу-чудовище… — Угомони её, — тут же потребовала Милена. — Выйди отсюда, ты её пугаешь. — Маркус вдруг оказался прямо перед каманой, вставая между ней и Кларой. — Я же сказал, что приду позже. — И ты думал, я ждать буду, пока ты тут с местными девками наразвлекаешься? — За языком следи! — неожиданно вспылил контрабандист. — А что, я не права? — ухмыльнулась Милена, глядя на Клару через его голову. — Или это твой выводок? На белых скулах Маркуса вспыхнули два красных пятна. — Не понял, тебе какая разница? Чего ты вообще сюда приперлась? Не могла Соловья отправить? — Ну нет уж. — Милена осклабилась, нависая над ним. — Мне было интересно, куда это ты запропастился. Может ты решил свалить, пока есть возможность. — Марко, кто это? — подала голос Клара — Что тут творится? Маркус чувствовал, как пристальный взгляд двух желтых глаз-фонарей снимает кожу с его лица. В тот момент он был напуган гораздо сильнее, чем когда встретил Милену в первый раз, и только из-за худенькой женщины, съежившейся за его спиной. Камана это видела, и он об этом прекрасно знал. — Все нормально, не бойся. Мы уходим, — отозвался мужчина, стараясь твердо смотреть Милене в глаза. Та прищурилась и слегка качнула головой в сторону. — Неа. Никуда мы не уходим. Она вдруг шагнула вперед, схватила контрабандиста за плечо и рывком убрала с дороги, оказываясь прямо перед Кларой. — Эй, ты что творишь?! — встревоженно вскрикнул Маркус, порядком удивив Соловья, который раньше никогда не слышал, чтобы тот повышал голос. — Цыц! — гаркнула Милена, уколов его коротким взглядом из-за плеча. — Угомонись и постой в сторонке. Мы просто поговорим. Она странно сгорбилась, опираясь на глефу, накренилась вбок, вся скрючилась, изогнулась и, наконец, уселась на пол, отставив в сторону свою изуродованную ногу. Теперь они с Кларой располагались почти лицом к лицу. Лекарша наблюдала за ней с немым ужасом, не смея шевельнуться, и только покрепче прижимала к себе испуганно сопевшую девочку, не давая ей поднять голову. — Что ты хочешь? — едва слышно пробормотала она, нервно сглотнув. — Спрашивать буду я. Ты, значит, местная знахарка? — Милена кивнула в сторону верстака, на котором все еще стояли остатки противоядия и сорбента. Клара потемнела лицом и тихим злым голосом сказала: — Я медик, а не знахарка. Милена заинтересованно склонила голову набок. — Вот как? Что, и резать, и штопать можешь? — Могу. — твердо ответила лекарша. Камана задумчиво скривила губы. — Сейчас посмотрим. Её глефа вдруг стукнулась древком о спинку кровати, длинный хвост хлестнул вверх, а сама она, даже не поднимаясь, вывернулась и метнулась вдоль пола в сторону Маркуса. — Марко! Грохотнул стол. Соловей отпрянул в сторону, прижавшись к двери, Клара дернулась, норовя вскочить с края кровати, но не решалась отпустить ребенка. Маркус стоял, вцепившись одной рукой в стол, на который налетел спиной, а другую прижимая к лицу. Из глубоко рассеченной кожей на лбу над самой бровью, пачкая пальцы стекала кровь. Милена выпрямилась, тряхнула головой, скидывая с лица пряди кудрявых волос и, прищурившись посмотрела на опешившую Клару. — Ну, что смотришь? Зашивай. — Ты… ты… — только и смогла произнести Клара, поднимаясь с постели. Девочка оторвала лицо от её рубашки и, приоткрыв рот, смотрела заплаканными глазенками. — Заче-ем? — ошалело протянул Соловей, отлипая от двери, чтобы попытаться из-за руки Маркуса рассмотреть его лицо. — Ты совсем ебнутая? — прошипел мужчина, злобно глядя на Милену одним глазом. Он осторожно отнял руку от лица, посмотрел на окровавленную ладонь, и прижал её обратно. — Двести лет уже как, — ухмыльнулась камана. Её больше интересовала Клара. Та разрывалась между желанием метнуться к Маркусу и испуганно хныкавшей девочкой. — Так! — голос лекарши нервно звякнул. — Не матюкаться тут мне! Собственный командный тон слегка отрезвил её. Она несколько раз быстро вздохнула, приходя в чувства. Потом оторвала от себя ребенка и уложила обратно в постель. — Спрячься под одеялом и лежи, пока я не разрешу вылезти! — Нет! — пискнула малышка, порываясь кинуться женщине на шею. — Быстро! — рыкнула Клара, прижимая её к постели и заворачивая в одеяло. — Вот так и лежи, поняла? А то совсем уйду — останешься тут одна. С ними. Одеяло тоненько, скорбно взвыло, но попытки развернуться прекратило. Клара же решительно двинулась к своему шкафу, на ходу бросив Маркусу: — Сядь и задери голову. — Не надо ничего зашивать, — сварливо заявил мужчина. — Само заживет. — Сядь, я сказала. — Да успокойся ты! — Сам успокойся и посади уже свой зад! Или мне тебя тоже надо уговаривать? — Маркус, ну правда, кровь же хлещет, лучше зашить, — робко вклинился Соловей. — Ты вообще молчи! — огрызнулся контрабандист, опускаясь на ближайшую лавку. Хисагал от смущения весь пошел малиновыми пятнами. — А я знал?! Сам виноват, нечего было пропадать, будто ты не знал, что… — Заткнулись оба. — Клара оборвала начавшуюся перепалку на полуслове. Она уже выставляла на расстеленную на столе чистую ткань склянку с антисептиком, катушку с изогнутой дугообразной иглой и материал для пластыря. — Убери руку, дай мне посмотреть. Голову подними, я же просила! — Да нечего там смотреть, просто царапина! — проворчал Маркус, но приподнял подбородок, убирая ладонь от лица. Клара склонилась над ним, аккуратно стирая кровь с кожи. Контрабандист, до того, недовольно ерзавший на лавке, вдруг притих, украдкой разглядывая её смуглое лицо. — Царапина, да не царапина, — лекарша прищурилась, прижала к порезу кусок ваты. Подержи... Глубоко рассекла. Это ты… — возясь с иглой у стола, она вопросительно обернулась на Милену. — Ты чем, когтями, что ли?.. — Не отвлекайся, — отрезала камана, до того молча наблюдавшая за ней со стороны. Клара нервно дернула плечами. — В общем, зашить надо, если не хочешь инфекцию и здоровую страшную блямбу посреди лба. — А, может, не надо? — неуверенно осведомился Маркус, страдальчески морща лоб и опасливо косясь на иглу в руке Клары. — Ты что, трусишь? — уголок её рта дернулся в усмешке. — Да не бойся, не как в прошлый раз будет. Кожа тут тоньше, даже держатель для иглы не нужен, и шить я теперь умею. Так что потерпишь. Убери руку. Хм… странно, и вправду уже почти не кровит. Да не вертись ты, сиди смирно! Маркус нервно замер, вцепившись пальцами в край лавки, и невольно съежился, почувствовав первый укол иглы. Соловей с любопытством вытянул шею, пытаясь заглянуть лекарше за плечо. Из дальнего угла комнаты тревожно сопело одеяло. Клара знала, о чем говорила: иглой она работала неторопливо, но ловко. Маркус кривил губы и морщился, но терпел, а когда она закончила, с облегчением выдохнул. — Ну вот, — она выложила каплю желтой, полупрозрачной смолы на кусок бинта и торжественно залепила им зашитый порез. — Как новенький будешь. — Слушай, а может тебе и руку посмотреть, раз такое дело? — подал голос Соловей, уже примостившийся на лавке у другой стены. — А что с рукой? — Клара, нахмурившись посмотрела сначала на него, потом на Маркуса. — Молчи, а? -Маркус уколол его хмурым взглядом. — Нормально все у меня с рукой. — Что молчи-то? А если ты там что-то не так сделал, какая-нибудь инфекция пойдет, и её придется отрезать? — Ты совсем дурак? Тогда её уже пришлось бы резать. — Так, мне это надоело. Снимай давай рубашку, посмотрим, что там. Милена побарабанила когтями по дверному косяку. — Давай-давай. Мне только калеки в дороге не хватало. От выражения лица Маркуса, казалось, могло скиснуть все молоко в радиусе километра. Он возмущенно вздохнул, и принялся стягивать с себя рубашку. За все несколько дней, что они провели в дороге, он ни разу не прикоснулся к бинту, хотя и старался беречь руку. — О… — только и смогла сказать Клара, сняв повязку. Она некоторое время смотрела на багровые рваные полосы на плече Маркуса, осторожно коснулась пальцами здоровой кожи около них, перевела взгляд на старые следы зубов на предплечье. — Ну, тут я уже ничего не сделаю, только обработаю. А потом — только ждать, пока само затянется. Сколько им, пара недель? — Пять дней. Хм… — она взяла чистую ткань со стола и некоторое время задумчиво мяла в пальцах её уголок. — Ты вообще где так умудрился? — Да так. Один придурок постарался. — Маркус выразительно посмотрел на Соловья. Тот насупился и отвернулся. — Это было искажение. Мощное искажение, нацеленное на то, чтобы убить противника, — вдруг подала голос Милена. Клара ошеломленно посмотрела на неё через плечо. Камана стояла у входа, и будто бы говорила сама с собой, изучая вид из ближайшего окна. — Твой дружок вместе со своим подельником влип в серьезные разборки между бандитами, которые начались из-за одной очень важной вещи — артефакта. За ними теперь идет охота. — О чем это она? Какое искажение? Какой артефакт? — вопрошающий взгляд Клары теперь уперся в Маркуса. Оно тут же отвел глаза, снова вцепившись руками в край скамьи. — Клара, это все неважно... — Что неважно? Что на тебя напал чертов искажатель, которых в Гайен-Эсем — раз-два, и обчелся? Ты это подразумевал, когда говорил, что ушел в бега?! — Да она все перевернула! Не нападал он на меня, это случайно вышло. — Ты себя-то слышишь? Как это тебя случайно полоснуло по руке искажением? — Ну, вообще-то, это был я, — смущенно подал голос Соловей. — Н-но я не хотел! Я просто... Нас схватили, притащили на какой-то склад, я перепугался, и… — он запнулся, оказавшись одновременно под двумя сверкавшими взглядами: Маркус бешено выкатил глаза, незаметно показывая ему кулак, Клара смотрела на него с ужасом, забыв, чем до этого занималась. — Вас поймали? За вами, что, погоня?! — испуганным полушепотом спросила она. — Да нет никакой погони! Некому было гнаться, потеряли нас уже давно. И вряд ли будут пытаться выслеживать. — Будут, конечно. Обязательно будут, когда мы отберем артефакт у Теневой стражи. — с деланным простодушием заявила Милена. Потом выдержала небольшую паузу, дав Кларе окончательно захлебнуться воздухом, а Маркусу — злобно набычиться, пытаясь прожечь её взглядом, и добавила. — Но ничего страшного. Когда выберемся за Нор-Алинер, погоня отстанет. В руины они за нами не попрутся — испугаются. Несколько секунд тишины после того, как она замолчала, показались Маркусу и Соловью невыносимо тяжелыми. Смуглая кожа Клары сначала побледнела, а потом вдруг вспыхнула на щеках темным, густым румянцем. — Вы, что, ебанутые? — просипела она севшим от напряжения голосом. — Вы ебанутые на всю голову, я вас спрашиваю?! Напарники одновременно вздрогнули и поморщились: голос Клары, дав петуха, мгновенно взвился до крика, и дальше она уже просто в бешенстве орала, впившись пальцами в столешницу. — Какая Стража?! Какой, к херам, артефакт?! Да вас сначала в каком-нибудь подвале по косточкам разберут, а потом собакам скормят! — Клара, успокойся, — попытался вклиниться Маркус, и тут же оказался прижатым к стенке — Клара мгновенно развернулась и обрушила весь свой испуганный гнев на него. — Что успокойся?! ЧТО, УСПОКОЙСЯ, Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ?! Да что с тобой не так-то а?! Чего тебе в этой гребаной жизни вечно не хватает, что ты лезешь в самую жопу-то, а?! Где ты так башкой своей пришибся, чтобы такое учудить?! Ты о своих-то подумал?! Да они же с ума сойдут! Успевший побагроветь до самых ушей Маркус вдруг начал стремительно терять краску. — А что я могу сделать?! Так уж получилось, теперь никуда не денешься! — прорычал он, тоже едва не срываясь на крик. — Что ты можешь сделать?! Да сесть на задницу и не рыпаться! Полгода, год, сколько нужно, пока все не уляжется! Нахрена ты в это вообще ввязываешься?! — Ты ни черта об этом не знаешь! Какое тебе вообще до меня дело?! Свалила — вот и не лезь теперь! — обозленно отрезал Маркус. Клара резко вздохнула, проглотив почти сорвавшуюся с губ очередную тираду. И вдруг закатила контрабандисту звонкую пощёчину. — Не смей делать из меня последнюю суку, которой на всех вокруг плевать. — процедила она, потряхивая отбитой ладонью. Её лицо исказила злая гримаса. Маркус несколько раз тяжело вздохнул, глядя в сторону, закусил губу, на мгновение прикрыл веки, пытаясь удержать полыхающий в горле гнев. — Тогда и ты из меня мудака не делай, — полушепотом прохрипел он, избегая смотреть на Клару, взял с лавки рубашку и принялся одеваться. — Соловей. На выход. — его голос прозвучал тихо, но до того грозно, что тот не осмелился промедлить и почти бесшумно испарился из комнаты. Клара отвернулась и стояла, уперевшись двумя руками в стол. Она все никак не могла отдышаться. Маркус запутался в рукавах рубашки, с третьего раза попал головой в воротник, понял, что надел её задом наперед, едва слышно шипя сквозь зубы, перевернул и одернул. Потом схватил сумку и, сорвавшись с лавки, вылетел за дверь, мимоходом кинув на Милену сверкающий от злости взгляд. Глаза у него были зеленые, как болотная трава. Дверь с грохотом ударилась о проем и несколько раз хлопнула прежде чем закрыться окончательно. Милена, так и не сдвинувшаяся с места, немного подождала, прислушиваясь к резко удаляющимся тяжелым шагам снаружи. — А ты действительно умеешь штопать, — сказала она сгорбленной спине Клары с расплескавшимися по ней темными волосами. — Мне бы пригодился такой медик. Мало ли, что случится во всей этой заварушке. Спина даже не шевельнулась, но камана и не настаивала на ответе. Она спокойно подошла к кровати, заставив свернувшееся в комок одеяло сжаться и мелко затрястись, взялась за древко глефы, провела пальцами по грубой вязи вырезанных на нём символов. — Ты что, меня с собой зовешь? Рассчитываешь, что я попрусь за вами в это пекло? Хочешь меня вместе с ними угробить? — не выдержав, осведомилась лекарша. Милена, усмехнувшись, неторопливо похромала к двери. Клара тревожно и сердито косилась на неё из-за плеча. — Я не собираюсь тащить их в драку. Пока что они просто показывают мне дорогу к артефакту. А взамен я покажу дорогу им. — Дорогу куда? — спросила лекарша. — Туда, где они пригодятся. Подальше от этого чертового загнившего заповедника. — Она открыла дверь, и, уже ступая за порог, вдруг приостановилась. — Мы остановились за лугом, а завтра с утра снимемся с места и отправимся в город-перекресток к востоку отсюда. Можешь забежать попрощаться со своим дружком. Всё равно пойти с нами он тебе не разрешит. Дверь хлопнула еще один раз. За окнами сгущались сумерки.