Как уходила боль...

      Печаль и боль словно струились по венам, став за последние месяцы частью души. Словно вечно открытые раны. Закрывая глаза, он всё ещё мог видеть перед собой лицо соратника, друга, своего названного брата, ставшего за многие годы самым близким человеком после брата и дяди. Как глупо. Жалко. Невыносимо. То, что именно он. Сам. Своей собственной рукой забрал его жизнь.       От этой мысли сердце в груди болезненно сжималось, а к горлу подкатывал ком. Он не мог ничего сделать. Ни исправить, ни вернуть, ни изменить ничего. Теперь оба его названных брата покоились, запечатанные в гробу под присмотром Верховного заклинателя. Его единственный младший брат наконец обрёл своё счастье и странствовал с ним по свету. Сердце Сичэня бы радовалось за Ванцзи, если бы могло чувствовать сейчас хоть что-то, кроме отчаянного сожаления и самоистязания. Он был даже не в силах искренне поздравить и понять Лань Чжаня. Хотя ещё с первого появления в Облачных Глубинах Вэй Усяня видел необычную и неожиданную симпатию брата и старательно пытался их сблизить. Чего только стоило натолкнуть Вэй Ина искупаться с ним в одном источнике.       Но сейчас, когда тот, за кого болело его сердце последние тринадцать лет, излечился и не нуждается в его улыбке, поддержке и ненавязчивой заботе. Теперь Лань Хуаню не о ком думать. Не о ком заботиться. И некому заботиться о нём самом. Он остался один.       Как бы ни старался, перед глазами стоял предсмертный образ Цзинь Гуанъяо, а в голове тревожным отзвуком раздавались хриплые слова умирающего, всё ещё удерживающего его меч в своей собственной груди:       «Лань Сичэнь! За эту жизнь я бессчётное число раз лгал, бессчётное число раз убивал. Как ты и сказал, я убил своего отца, брата, жену, сына, учителя, друга… Чего я не совершил из всех злодеяний этого мира?!.. Но я никогда даже не думал причинить вред тебе!»       Сердце разрывалось. Ибо он не мог ему верить после всего, что натворил его названый брат. Но именно Мэн Яо был тем, кому не верить совсем Лань Сичэнь был не способен. Слишком много времени тот был рядом, понимал, поддерживал, разделял его боль, переживания, мысли и чувства. Гуанъяо предал его. Предал же! Но Лань Хуань не был бы Лань Хуанем, если бы сумел его возненавидеть. При жизни или же после смерти.       И всё же, когда ладонь Не Минцзюэ практически схватила Цзэу-цзюня за шею, Цзинь Гуанъяо единственной оставшейся рукой ударил Лань Сичэня в грудь, чтобы оттолкнуть прочь. А что до него самого… Наверняка, Яо боялся смерти. Но что-то толкало его на то, чтобы защитить его, Лань Сичэня?       Наедине с самим собой Лань Хуань мог позволить эти непрошеные слёзы по «жестокому и беспринципному, лживому» человеку. Который всё же всегда ему улыбался, помогал и поддерживал, всегда пытался решать проблемы мирным путём. Которого было так больно терять. Слишком много они пережили вместе, слишком многое их связывало.       Воспоминания о его жестокой, несправедливо жестокой смерти рвали на части душу острыми болезненными всполохами. Сичэнь винил себя в его гибели. Конечно, ведь именно он был тем, кто вонзил меч Гуанъяо в грудь, нанеся смертельный удар во всех возможных смыслах. В то время как тот до последнего его защищал. Говорил с ним, смотрел на него и защищал. Он…       Его любил. Лишь тогда Лань Сичэнь понял это. Как же он был слеп, видя во всех его словах, взглядах, жестах, лёгких, мимолётных касаниях, полных нежности лишь доброту и крепкую дружбу! Цзинь Гуанъяо ведь его любил. Поэтому до последнего его волновало лишь мнение названого брата, даже будучи смертельно раненым им же, он пытался отстоять свою любовь только перед ним. Не смея озвучивать её ни раньше, ни теперь, когда для всех стал позором и неслыханным подлецом. Но он его любил!       И Лань Хуань любил в ответ. Но понял это слишком поздно. Пронзённое насмерть тело, горящие желанием убедить лишь его, такого важного, самого важного для Мэн Яо человека… Нет. Больно. Осознание истинных чувств Цзинь Гуанъяо и следом своих собственных было слишком больным. Ведь уже слишком поздно. Слишком поздно для них обоих. Сичэнь это понимал в ту ночь, в тот дождь, навсегда омрачивший его жизнь, лишив красок всё вокруг.       Первый нефрит клана Лань теперь понимал брата, пытавшегося все эти тринадцать лет найти возлюбленного в мире духов. Ванцзи так отчаянно цеплялся за всё, что осталось в этом мире после Вэй Усяня. Даже когда весь заклинательский мир возненавидел того при жизни и продолжал ненавидеть после, Лань Чжань продолжал любить.       Но Ванцзи пытался спасти возлюбленного, он сделал всё, чтобы уберечь, а Сичэнь… А он сам, своими руками…       Дни летели за днями, складываясь в недели, а те в месяцы. А боль всё не утихала. Уединение не помогало, ведь наедине с собой всё, о чём Лань Хуань мог думать, — это о том, что было, что могло быть и чего никогда уже не будет, и о том, что Сичэнь потерял навсегда.       Он должен был смириться. Должен был, но каждый раз видя во сне любимые руки, мягкую улыбку и тёплый взгляд, верил, что Гуанъяо жив, что он рядом. А просыпаясь в холодном мире без него, Лань Хуань просто не мог верить в то, что его названного брата больше нет. Всё существо мучило Сичэня, истязало душу, убивая. И он ничего не мог с этим поделать.       С тех пор никто больше не видел улыбку на лице главы ордена Гусу Лань. Ей больше не было места в его жизни. Не теперь.       Теперь единственными его спутниками были сожаление и одиночество.       Добровольное. Потому что он не мог и не хотел быть с кем-то ещё, чтобы кто-то ещё был с ним. И пусть одиночество также бедственно действовало на него, как и боль утраты, он не мог иначе. Просто не мог.       И тем более никогда бы не подумал, что это может измениться. Но судьба умеет удивлять.