Как уходила боль...

      Сказать, что после совета Цзинь Лин был истощён, — это не сказать ничего.       Дядя выглядел чем-то взволнованным и, как всегда, недовольным, а Не Хуайсан, несмотря на свой по большей части безобидный вид, после событий в храме и последних слов его дяди пугал. Также было удивительно наблюдать главу ордена Лань собственной персоной, а не представителя от клана. И вроде бы подготовка и сам совет позади, а напряжение всё не отпускало. «И как другие главы орденов с этим справляются?!» — мелькало у него в голове.       В это же время он, устало ковыляя и почти не разбирая дороги, поворачивал за угол. Так что было не удивительно, что он резко столкнулся с кем-то, едва не упав при этом скорее от усталости, чем неожиданности, лишь в последний момент вернув себе устойчивое положение, и уже готов был разразиться на бестолочь гневной тирадой (а точнее просто рыкнуть и пойти в комнату спать, сил не было ни на что большее). Как тут…       — Простите, мы…       — А? Юная Госпожа?!       Нет! Не может быть! Эти голоса и это прозвище… Так его звали только…       — Цзинъи! Сычжуй! — в удивлении несдержанно воскликнул он.       Видеть их здесь среди свиты главы ордена Лань, как он теперь понял, было удивительно и радостно одновременно. А как же иначе! Единственные друзья, с которыми на редких охотах только и увидишься. Но, конечно, признаваться даже самому себе, что считал их своими единственными друзьями и что с нетерпением ждал каждой совместной охоты, он и не думал.       На лицах обоих гусуланьцев светились одинаково искренние удивление и радость, которую, впрочем, оба тут же постарались скрыть. Каждый на свой манер. Цзинъи принял насмешливое и ехидное выражение лица, что тем не менее ничуть не затмевало радостных искорок во взгляде. Сычжуй же лишь немного замаскировал свою радость, прикрыв глаза, унимая несдержанную слишком радостную улыбку и напуская на себя благочестивый вид.       Так же точно и Цзинь Лин, не желавший показывать своей радости, принял обычное высокомерное выражение лица и оглядел друзей величественным и оценивающим взглядом, словно ища недостатки, на самом деле же просто подмечая про себя, что в отличие от него они то уж точно не так устали. Но лёгкая обида на ребят прошла мгновенно после слов адептов напротив:       — Мы рады приветствовать вас, глава ордена Цзинь.       — Выглядишь вконец отощавшим. Что там с тобой делали на совете?       — Цзинъи! Глава ордена…       — Цзинь Лин. Зови меня Цзинь Лин, — по тому, что тот в кои-то веки не ответил на подначку младшего адепта из Гусу, можно было сказать, что тот и впрямь устал. И сильно.       — Э?! — проигнорированный Цзинъи вновь удивился и даже, кажется, немного обиделся.       — Но нас могут услышать здесь. Боюсь, столь неформальное обращение может навредить…       — Да ну. Всё, что могло навредить мне и моей репутации, уже случилось. Да и пока этот тупица продолжает называть меня Юной Госпожой, ты-то уж точно хуже не сделаешь, — и хоть обидное слово зацепило Цзинъи, он не мог удержаться, и оба адепта Гусу прыснули со смеху, после чего один словно даже загордился своим «оригинальным» обращением к главе ордена, а другой же вновь мягко улыбнулся и просто кивнул.       — Как скажете… Как скажешь, Цзинь Лин.       Просто произнося его имя, он словно пробовал некую сладость. На губах Сычжуя вновь засияла счастливая улыбка. И то ли от неё, то ли от самого обращения Цзин Лин смутился, тут же пытаясь скрыть это, и, одновременно не желая расставаться так скоро с друзьями, не взирая на усталость, продолжил:       — Ладно. Полагаю, раз я вас встретил, то вполне могу проследить лично, как разместили сопровождающих из ордена Гусу Лань.       Цзинъи только хмыкнул на это высокопарное и снисходительное обращение. Сычжуй же вновь лишь кивнул. Никто даже не заикнулся о том, чтобы «проверить», как разместили других сопровождающих ордена Гусу, не говоря уже о прибывших с главами других орденов. Всё же всем троим одинаково сильно не хотелось сейчас столь быстро расходиться. И даже, не смотря на то, что девять часов уже были довольно близко, гусуланьцы, не сговариваясь, мысленно готовы были пренебречь этим правилом в угоду такому, пусть и эгоистичному, но соблазнительному желанию побыть с Жуланем. Они просто не могли отказать себе в этом. И тем более не хотели, да и не могли отказать ему.       Комната была, как и прочие в Башне Кои, обставлена с роскошью. Золотые шелка, мягкие перины на двух кроватях с балдахином, аккуратный и большой стол, тумбы для вещей, несколько сундуков, полки и вазы. Ещё куча каких-то мелочей, присутствующих чисто для интерьера и подчёркивающих роскошь. Но всё же это было далеко от апартаментов главы клана или его приближённых, насколько мог судить сам Цзинь Лин. Он позвал слуг, чтобы те подали чаю, и друзья наконец могли расслабиться, расположившись непосредственно за тем самым столом почти в центре комнаты. Уже через несколько минут молодые люди уже были готовы к чаепитию. Цзинь Лин осмотрелся и удовлетворённо кивнул, признавая, что если другие комнаты, в которых разместили остальных глав и их сопровождающих, обставлены хотя бы так же, то гордость его клана не была посрамлена. Тут же из собственных мыслей главы великого клана, его отвлекли аккуратные слова:       — Всё ли прошло гладко на совете? Цзинъи всё же прав, ты выглядишь… утомлённым.       — А… — юный глава ордена обречённо вздохнул и махнул рукой, другой заливая чайные листья кипятком. На правах хозяина он отпустил слуг и самостоятельно разливал чай. — Просто… Пришлось многое подготовить.       — Точно! Это же твой первый совет в качестве принимающего главы.       Цзинъи сказал вторую фразу непривычно спокойно, словно задумавшись. Что, в общем-то, так и было. Глядя на то, как Цзинь Лин расставляет чашки, берёт чайник, разливает чай, почти нежно касается расставленного сервиза и как ловко и уверенно действуют кисти рук и изящные пальцы, Цзинъи обуревали странные мысли, которые он и сам не понимал.       «Даже не верится, что вот этими руками он машет мечом и натягивает тетиву! А ещё умеет так аккуратно и плавно заваривать, мать его, чай! Да как у такого выскочки вообще могут быть такие тонкие пальцы и фарфоровые ладони? Как?!» — юному адепту Гусу Лань претили подобные мысли, они сбивали его с толку и не давали ровно дышать, но выкинуть их из головы отчего-то всё не получалось.       — Да, — сказал Цзинь Лин и, помедлив, всё же решил высказаться хоть немного, — я не думал, что это займёт столько времени и сил.       Он сейчас буквально признал, что для него это было нелегко. Буквально признался в своей слабости. Но ему так нужно было выговориться. Хоть кому-нибудь. Но, на самом деле, хотелось, пожалуй, раскрыться именно им. И друзья не подвели. Сычжуй — он всегда был тем человеком, от кого ждали поддержки и ободряющей живительной улыбки — не подвёл. Хотя Цзинь Лин так и не понимал истинных истоков его светлого дружелюбия и надёжности. Но всё же о таком друге и впрямь можно было только мечтать!       Только вот друг сейчас мечтал явно не о дружеских похождениях с юным главой ордена. Прекрасный и гордый, но сейчас такой уязвимый и, словно истончившийся, профиль Цзинь Лина заставлял сжиматься сердце Лань Юаня. Хотелось обнять, утешить, поцеловать и заласкать. Невесомо в лоб, у самой киноварной точки, мягко в щёку и чувственно прямо в губы, сминая их, успокаивая и передавая так хоть толику своих чувств. Внутренне он тяжело и обречённо вздохнул, ещё раз напомнив себе добрую десятую часть правил своего ордена, почему этого делать не стоило, а главное — своё собственное — никогда и ни за что не навредить своему возлюбленному, своему А-Лину. И позволил себе лишь самую ласковую улыбку, уверенно, но аккуратно сжать руку на его плече и сказать:       — Я уверен, ты справился как нельзя лучше.       — Пф, ну, конечно, я справился, — тут же взъерошился тот.       — Сычжуй, смотри, не перехвали нашу Юную Госпожу! — бахвальские речи Цзинь Лина, пожалуй, привели Цзинъи немного в чувство, но ещё больше хотелось обратить его взор на себя. И, как всегда, провокация сработала. Злобный взгляд исподлобья был ему наградой.       — А что, разве я не прав? Ведь и так видно, что наша Юная Госпожа день и ночь глаз не смыкала в подготовке к совету, разве нет? — на это главе ордена ответить было нечего. Цзинъи был прав, пусть и выглядел до того самонадеянно, что кулаки так и чесались пройтись по этой наглой физиономии. Но вместо этого он просто вздохнул, мысленно послав ему в голову чайник, и отпил из своей чашки.       Оба гусуланьца так же взялись за свои чашки, украдкой наблюдая за юношей, пока тот спокойно отпивал свой чай небольшими глотками. Когда он опустил чашку, его губы были слегка влажными и заалевшими от горячего чая. Хотелось прикоснуться, провести пальцами по нежно розовым гладким лепесткам губ. Стоило только об этом подумать, как Цзинь Лин, пусть и неосознанно, но словно чувствуя взгляд на своих губах, облизнул их. Сычжуй вздрогнул. Цзинъи сглотнул.       Жулань, открыв глаза и увидев странный, словно даже какой-то плотоядный взгляд друзей, всё моментально понял и, мысленно хлопнув себя по лбу, выдал:       — Ах да! Вы, наверное, не ели? Может, вы хотите попробовать фрукты? Я велю, чтобы их принесли.       «Ох, А-Лин!» — мысленно почти в унисон возопили оба адепта из Гусу. Попробовать-то адепты Лань, пожалуй, действительно кое-чего сейчас хотели, но и под страхом смерти не признались бы ему в том, что главной фигурой в этих желаниях являлись не какие-то фрукты, а сам Цзинь Лин.       Когда охлаждённые фрукты уже были на столе, Цзинь Лин принялся гордо рассказывать о их необычном вкусе и лично подавал пример, как их брать. Некоторые нужно было нанизывать специальными маленькими острыми палочками, другие же приходилось просто брать руками. Адепты клана Лань невольно пробовали некоторые из тех, о которых рассказывал юный глава, но взгляд их неотрывно был прикован отнюдь не к фруктам. Хотя, когда капелька очередного фрукта вдруг внезапно сорвалась с подбородка юноши, стремительно рассекая гладкую кожу и прячась под нижние одеяния, заставляя того поёжиться, для двоих других в комнате резко стало слишком жарко.       В этот момент Сычжуй уж точно понимал, чего он хочет, потому и смутился, ненадолго заставляя себя отвести взгляд, пытаясь выбросить из головы желание провести пальцами вслед за проклятой фруктовой жидкостью, забираясь под нижнее ханьфу юного наследника и дальше… «Нет! Ну почему здесь и сейчас? Что за пытка? Проклятые фрукты!» — сердце неистово стучало в горле и жар начинал медленно обхватывать тело. Сычжуй знал, чего хочется, поэтому сдерживался и пытался успокоиться.       У Цзинъи же голова шла кругом. Он не мог понять, как такие странные мысли и порывы вообще могут его занимать? Но сколько бы он не отмахивался от назойливых желаний — они не уходили. Он мучился и не понимал, что происходит. Пытался в себе разобраться и… продолжал возвращаться взглядом к юному главе ордена Цзинь. Юные адепты Гусу Лань не смотрели друг на друга и поэтому даже не подозревали о том, что их мысли занимало одно и то же.       Цзинь Лин же, впрочем, сейчас больше думал о том, как впечатлить друзей роскошью своего ордена и своими познаниями. Дурацкие фрукты порой так и норовили выскользнуть из рук или коварно пустить свои соки не только вдоль пальцев, но и по подбородку вниз, что удручало юного главу. Ведь так он выглядел как посмешище! От таких мыслей предательски алели щёки. Но, во всяком случае, впечатлить действительно получилось. Он видел это по их лицам. Это тешило самолюбие. Только вот о том, что впечатлились они вовсе не величием и роскошью, ему бы и в голову не пришло.       И тут, отвлёкшись, он слишком поздно заметил, как очередной строптивый фрукт взорвался брызгами. Чтобы не испачкать одежды, он наклонился вперёд, но несколько капель всё же норовили забраться под ханьфу. Пока он искал взглядом чем вытереться, то случайно натолкнулся на Сычжуя и… покраснел.       «Всё. Это конец», — подумали оба.       Пока Цзинь Лин честил себя на все корки, чувствуя себя опозоренным, второй же юноша понял, что сдерживаться больше не в силах. Только не теперь, когда сок, взгляд и заалевшие скулы сделали своё чёрное дело, забивая последний гвоздь в крышку гроба сдержанности Лань Юаня. Не раздумывая больше ни секунды, он стремительно остановил сладкие капли у самого края ханьфу прямо так, пальцами, и повёл ими выше. Стирая и размазывая сок, он затуманенным взглядом следил за своими непозволительными касаниями. Его пьянили свои собственные действия, как и пьянила молчаливая вседозволенность со стороны юноши. Когда он почти достиг губ, их взгляды вновь встретились. На сей раз Цзинь Лин смотрел на него во все глаза, пытаясь понять, что делает Сычжуй и, что ещё важнее, что за странные чувства у него вызывали эти действия. Смятение и… что-то ещё. Сычжуй же отчаянно боролся, чтобы не поцеловать такие манящие наверняка сейчас безумно сладкие губы.       Цзинъи, про присутствие которого вообще похоже забыли, наблюдал эту картину и покусывал губы от неловкости. Это было странно, и, пожалуй, даже интимно. И снова это мерзкое горькое чувство, что он вновь лишний. Он ничего не может произнести, язык словно примёрз к нёбу. Нестерпимо хотелось закричать, хоть что-нибудь сделать и в то же время… увидеть больше. Когда пальцы Сычжуя уже скользнули выше по подбородку, а глаза двоих юношей столкнулись, когда их лица были столь близко друг к другу, сердце сжалось. В животе у юного адепта, наблюдающего эту картину, сворачивался тугими кольцами жар. Это было слишком странно, слишком волнительно.       Неудивительно, что в этот момент чашка выпала из его ослабевших рук, разрывая тишину. Запутывая самого Цзинъи ещё сильнее. Он хотел прекратить это, ему было неловко и неприятно, но почему сейчас, когда эти двое отстранились, ему было обидно?       «Да что же со мной творится?!»       Лань Юань же отпрянул от главы ордена Цзинь, словно обжегшись. Хотя, возможно, в каком-то смысле так и было. Со стуком чашки о пол с него словно слетело некое наваждение, пальцы были липкие от сока и покалывали, словно он касался чего-то слишком холодного или слишком горячего. От ощущения чего-то непозволительного возникало тянущее чувство внизу живота. «Хорошо, наверное, что эта чашка упала, — думал юный адепт, — не знаю, что бы я мог сделать сейчас с А-Лином… Хотя, знаю», — ещё сильнее уходя в себя, подумал он, пытаясь не думать о том, что всё же хотел преодолеть это ничтожное расстояние до губ главы ордена Цзинь.       Цзинь Лин в это время внутренне вздохнул с облегчением. Только что у него было очень странное ощущение. Ощущение чужих взглядов, чужих пальцев на коже, жар, смущение. Всё это было странно, непривычно и слишком… Слишком! И с одной стороны ему бы хотелось понять, что это было, распутать этот клубок непонятных эмоций, но с другой он и так не понимал, что произошло, и, пытаясь сейчас понять себя, испытывал ещё большее замешательство. Ему понравилось. Ему понравилось внимание и какое-то волнительное предвкушение. Осознав это, он смутился ещё сильнее и, не выдержав своих же мыслей, выпалил:       — Мне… пора! Спокойной ночи! — тут же подскочил и, развернувшись на каблуках и не глядя ни на кого, спешно вышел из комнаты. Было стыдно. Да, он сбежал. От друзей и от своих мыслей. Ему просто нужно было время. Время, чтобы остыть и заново переосмыслить то, что произошло. Но сейчас: «Я не могу! Просто не могу смотреть им в глаза! И ведь Цзинъи тоже всё видел. И молчал! Он наверняка подумал, что я самый неуклюжий глава ордена за всю историю. Ещё немного и рассмеялся бы!» Ситуация и злила, и нервировала, и смущала. Всё было сложно. Сычжуй, Цзинъи… вся эта ситуация — всё путало его до головокружения. «Спать. Срочно. Спать!» — думал несчастный юный глава ордена Цзинь, не в силах разобраться в своих собственных чувствах и ощущениях. И пусть он больше ворочался в эту ночь, чем спал, не в силах выкинуть из головы те жаркие взгляды и не в силах понять их и самого себя, но всё же.