Как уходила боль...

      Сичэнь и не надеялся, что всё пройдёт гладко, но и предположить не мог, что это будет настолько сокрушительный провал.       Всё началось с приветствия главы дружественного ордена и шиди Вэй Усяня. Судя по лицу которого, встреча для него явно была крайне неожиданной и крайне нежелательной… Но на самом деле проблема была не только в нём.       Вэй Ин нервничал. Приклеенная улыбка сидела криво и неуклюже, хотя и была призвана успокоить окружающих, в том числе Ханьгуан-цзюня, его брата и даже Цзян Чэна, но, к сожалению, совершенно не помогала своему обладателю. Сдерживать нервозность не было никаких сил. Слишком многое могло пойти не так. Эта отчаянная улыбка, шальные глаза и дрожь можно было увидеть даже невооружённым взглядом. Если знать самого Вэй Ина. Но таковых среди ныне живущих было ничтожно мало, но, к счастью, именно один из них являлся универсальным средством от нервов и невзгод последнего.       Лань Чжань не одобрял всю эту затею с примирением и, видя сейчас любимого в таком состоянии, просто от вида приближающейся делегации из Юньмэня, он понял, что предчувствия его не обманули. И он просто решительно взял Вэй Ина за руку, даря успокоение и защиту, упорядочивая мысли одним своим присутствием.       Уже ступившего на землю Цзян Чэна перекосило от одного вида этих двоих, так откровенно милующихся и наслаждающихся присутствием друг друга. Сичэнь прекрасно видел, что план такими темпами грозит провалиться уже в самом начале и поспешил сгладить ситуацию, переключая внимание мужчины на себя.       — Уважаемый глава ордена Юньмэн Цзян, мы рады приветствовать вас в Облачных Глубинах. Прошу, пройдёмте за мной.       Ему кивнули. И пусть воинственный и одновременно какой-то насупленный вид хозяина Пристани Лотоса не внушал мыслей о благополучном исходе дела, но уже то, что он ничего не сказал и не сделал — давало надежду, что он готов принять своего шисюна. А это уже хоть что-то!       Хотя, пожалуй, такие оптимистичные мысли гнездились лишь в голове предводителя ордена Лань. В то время как у остальных лишь зрели тёмные предчувствия и отчаяние.       Цзян Чэн дёргался и изнывал от тоски, видя ослепительную любовь этих двоих. Из-за этого его худшие качества становились ещё более явными. Он ничего не мог с собой поделать — слишком трудно было видеть как тот, кого любил, был так счастлив с кем-то другим. С кем-то лучше. Нет! Чёрт, нет! Хотелось вырвать себе это глупое сердце с его глупыми помыслами и сжечь, только бы не чувствовать всех этих запутанных и болезненных чувств. Максимум, как он мог скрыть свои чувства — это игнорировать их.       Но явное, даже показное безразличие Цзян Чэна в свою очередь явно причиняло боль Вэй Усяню.       «Он даже взглядом меня не удостоил. Я ему настолько противен, что он…» — прикусил губу тот, пытаясь скрыть за чёлкой плещущуюся боль в глазах. Тогда в Пристани Лотоса перед святилищем предков каждое сказанное им слово по сей день отдавалось острой болью в груди. Ему было больно от того, что Цзян Чэн его не понимает и не принимает. Как было раньше, в былые времена, когда он был его шиди. Хотя для него можно считать и не было этих тринадцати лет, наверное, именно поэтому в глубине души он по-прежнему видел в нём своего шиди. Ему казалось, что тогда в храме Гуаньинь Цзян Чэн всё же его принял, по тому как с ним разговаривал и как вёл себя. Словно так же, как в юности. До того, как они оба всё потеряли. Но, похоже, это были лишь его дикие домыслы и принятие желаемого за действительное…       Лань Чжань же прекрасно видел состояние мужа и также понимал, что это вина Цзян Чэна. И злился. На ситуацию, на себя, что позволил всему этому случится и сильнее всего на Цзян Чэна. Он не собирался ему прощать ничего. Он слишком любил и оберегал своё вновь приобретённое неугомонное сокровище, чтобы терпеть от кого-то такое отношение к нему. Пусть и от бывшего шиди.       Вэй Ин нервничал перед то гневом, то равнодушием брата и находил поддержку и утешение в Лань Чжане, что ещё больше злило Цзян Чэна, что злило Ванцзи, который стремился защитить возлюбленного от этого ещё сильнее, чем лишь усугублял состояние главы Юньмэня. Так получался лишь замкнутый круг, выбраться из которого не было ни единой возможности. Единственной спокойной фигурой здесь оставался лишь глава Лань, который твёрдо вознамерился решить наконец все недоразумения. На благо мира заклинателей, разумеется.       Когда все четверо зашли в ланьши, Сичэнь взял на себя роль радушного хозяина, невзначай уводя внимание другого главы на себя. И тот, хоть и по-прежнему хмурился, по мере плавного перехода к деловым вопросам, как ни странно, расслаблялся, так как там уже чувствовал себя куда как более уверенно и естественно. Вэй Ин, наблюдая за общением своего шиди и брата Лань Чжаня, тоже немного расслаблялся, а переплетённые пальцы из-под стола видно не было. Так что можно сказать, что общая атмосфера наконец обрела мирный оттенок. Что не могло не радовать.       Какое-то время всё шло прекрасно, и даже когда все важные и не очень вопросы были обсуждены (на присутствие двоих условно чужих людей оба главы легкомысленно закрыли глаза), то настал черёд чаепития и лёгкого обеда. По мнению всех адептов, кроме живущих в Гусу, там любая еда была лёгкой. Лёгкой, пресной и безвкусной.       По правилам ордена принятие пищи в Гусу Лань должно проходить в молчании, которое в этот раз даже Вэй Усянь не осмелился нарушить, хоть и скривился, вздохнув при виде столь ненавистной еды, от которой ещё во время обучения в Облачных Глубинах воротило. А вкусовые рецепторы и вовсе сходили сума от такого бездушного к ним отношения. От такого искреннего и отчаянного вздоха Лань Чжань не сумел сдержать улыбку, как и его брат.       Цзян Чэн наконец взглянул на своего шисюна, понимающе хмыкнул и принялся так же сосредоточенно поглощать пищу. Они понимали друг друга. Это было словно в те далёкие годы, когда они были ближе друг к другу, чем кто-либо, времена, когда на стене клана Лань было лишь три тысячи правил. Это был момент, когда стало ясно — упрямый глава ордена Юньмэн Цзян не позабыл не только все тягостные воспоминания, что связывали его с шисюном, но и всё то, что делало их когда-то такими близкими. Эти переглядывания не остались без внимания Лань Сичэня и Лань Чжаня, а в сердце самого Вэй Усяня вновь поселилась надежда. Так что можно сказать ещё какое-то время атмосфера оставалась такой же мирной и даже, как бы это странно не звучало, безмятежной.       На Облачные Глубины плавно опускался вечер, когда решимость Вэй Ина достигла пика. «Если я сейчас ничего не сделаю, то дальше будет только тяжелее!» — подумал он и отважился наконец прямо взглянуть на Ваньиня.       — Цзян Чэн.       Он не знал, что хочет сказать, что должен… Не знал он и то, как отреагирует на это сам друг детства, но точно знал, что хочет попытаться. Попытаться вернуть то, что может. И, возможно, повернувшись, его шиди бы взглянул ему в глаза, нахмурился, побурчал и принял бы его, несмотря ни на что. Как когда-то. С замиранием сердца он следил взглядом за знакомым, таким близким когда-то и одновременно далёким теперь человеком. Страшась и веря.       И именно этот момент Лань Чжань выбрал, чтобы успокаивающе сжать его пальцы и с щемящей нежностью улыбнуться ему, стремясь придать уверенности и сил. Что, впрочем, подействовало. Но, к сожалению, и на Цзян Чэна тоже. В самом худшем смысле этого слова. Чувство тоски и собственной ненужности в жизни Вэй Усяня затопило с новой силой. И глядя на всю эту картину, он не мог не отвести взгляд и, глядя в сторону, проговорил сквозь зубы, сдерживая боль и нарастающую злость:       — Чего тебе?       — Я… м-м…       — Если нечего сказать — то проваливай, — сказал он, сжимая кулаки от досады и гнева на мнущегося сейчас перед ним Вэй Ина.       — Цзян Чэн, — тут же угрожающе взглянул на него Ванцзи.       — А тебе чего? Уставились на меня и ждёте не пойми чего.       — Цзян Чэн, я просто…       — Вэй Ин, не оправдывайся перед ним.       — Да, Вэй Ин, послушай своего мужа. Не оправдывайся передо мной. Зачем это тебе? Кто я тебе вообще такой?! — слова жгли больно и остро, как жало, и такой же пульсирующей и горячей болью отдавались в сердце как Вэй Усяня, так и самого Цзян Чэна. Но Вэй Ин не был бы собой, если бы, сглотнув комок в горле, не взял себя в руки, отвечая:       — Ты… мой шиди.       — И ты мне говоришь это даже теперь? Когда выбрал другого?! Тогда, когда и в прошлом ты выбрал чужих и даже, воскреснув, предпочёл чужака, ещё и мужчину тем, кто растил тебя?! Что за позор! Какая мерзость!       Лань Чжань просто не мог больше вынести. Кроме того, что ему было обидно за любимого, он прекрасно видел, как болезненно вонзается каждая фраза, каждое слово в дорогое сердце, бередя старые раны и чувство вины. Он вскинулся и, закрывая собой Вэй Ина, прорычал:       — Заткнись.       — Ты здесь вообще не причём! — тут же вскинулся уже на него Цзян Чэн.       — Я его муж, — весь его вид можно было назвать спокойным, если не видеть глаза, которые пылали тихой яростью. — А вот кто теперь ему ты?       Слова попали точно в цель. Глаза Ваньиня округлились, а лицо побледнело. Но вместо гневной тирады и грязных ругательств присутствующие услышали лишь тихое и отчаянно ироничное хмыканье.       — Да. Вот именно. Я ему никто. И мне здесь не место.       Кому он делал легче этими словами и действиями?       Вэй Ину? Уж точно чего тот не хотел, так это расставаться с ним на такой ноте. Ему было обидно и больно. Не понял. Не принял. Но почему? Но, несмотря на свою боль, он видел, что и самому Цзян Чэну трудно. Скорее всего из-за того, что его шиди теперь обрезанный рукав. Вэй Ин всегда думал о других больше, чем о самом себе. И, конечно, он не мог думать о том, с кем провёл большую часть своей прошлой жизни, с кем жил, играл, соревновался и дружил, о своём шиди. Пусть и тот его, кажется, совсем ненавидит.       Себе? Скорее он делал так себе ещё хуже, словно специально давя на больное, будто колупая металлическим прутиком в едва поджившей ране. Казалось, если сделать ещё немного больнее, то станет легче. Но становилось всё равно только хуже. Его отвращение ко всей ситуации и к собственной ущербности не давало сердцу покоя, как и не давала покоя мысль, что это могло быть и с ним, и у него, но никогда не будет.       Лань Чжаню же, в принципе, было всё равно на существование Цзян Чэна, единственное, чего он хотел, это чтобы он перестал отравлять жизнь его любимому. Вот и всё.       Так кому же было легче от этих слов, словно наполненных почти детской обиды? Да никому. Только вот иначе он сам уже не мог. Или просто не умел. Ведь великому и упрямому Саньду Шэншоу, как никому другому, тяжело давались извинения.       Цзян Чэн развернулся и вышел из ланьши, намереваясь покинуть Облачные Глубины раз и навсегда, когда Лань Хуань, решив, что если он вот прямо сейчас что-то не сделает, то наладить конфликт будет уже просто невозможно, поднялся со своего места. Он не собирался вмешиваться, но сейчас был критический момент. Нагоняя Цзян Чэна уже за дверью, он с мягкой улыбкой максимально тактично принялся его усмирять:       — Глава ордена Юньмэн Цзян, я полагаю будет слишком необдуманно покидать Гусу в такой час.       Цзян Чэн же абсолютно нетактично уже второй раз за вечер вытаращил на него глаза. Он не ожидал, что за ним кто-нибудь пойдёт. И уж тем более, что это будет Цзэу-цзюнь. Но и сама просьба, хоть и не была лишена смысла, всё же была подозрительна.       — Простите?       — Останьтесь в Гусу.       — Но я…       — Ни о чём не беспокойтесь. Я отдам все распоряжения, чтобы вы могли передохнуть. Хотя бы на ночь — останьтесь.       Мягкие, но уверенные и внушающие доверие слова плавно втекали в уши. Но нет! Подозрительно! Но ведь действенно… Он почти готов был дать согласие. Ведь одна ночь, и, главное, затем он больше никогда его не увидит… От этой мысли сердце на миг затопило горечью и сожалением, потому как Лань Хуань, положив руку ему на плечо и взглянув ему в глаза не продолжил:       — Вы же не собираетесь просто исчезнуть, как в ваш прошлый визит? — нет, он не собирался над ним издеваться или как-то задеть. Просто тот факт, что в тот раз Саньду Шэншоу вихрем влетел в его личные покои, более того прервал священное уединение, так ещё и исчез сразу после этого, несмотря на милостивое предложение крова, чем вызывал смешанные чувства. Более того, почему-то факт «пропажи» Цзян Чэна чем-то задевал Лань Сичэня… Хоть он и сам не мог пока объяснить себе — «чем же» и «почему».       «Манипулятор. Их в Гусу этому с детства учат что ли?!» — подумал Цзян Чэн, вздрогнув. Теперь он совершенно точно не мог отказать! А ведь останется в том же месте, где и Вэй Усянь, хоть больше он и не… Хотя. Погодите-ка. Он знает, что ещё можно сделать. Это точно должно сработать. Это едва ли не единственный способ!       — Нет, конечно. Я остаюсь, — рассеянно кивнул он, уже решительно продумывая свой план.       — Чудесно. Я попрошу проводить вас в ваши покои. Доброй ночи.       — Да, доброй ночи.       Убранная рука и удаляющиеся шаги снова отдавались в груди лёгким чувством пустоты и незавершённости, от которого Цзян Чэн предпочёл отмахнутся, сразу приступая к выполнению своего нехитрого замысла.