*** Госпожа Айко беспокойно мерила комнату своими семенящими шажками. В её угольно-чёрных глазах загорались искры, которые она яростно метала из угла в угол. Язык женщины машинально сотрясался во рту, ударяясь о небо, делая её похожей на кудахчущую индюшку. Казалось, она вот-вот захлебнётся от потока невысказанных слов. Спокойствие, царившее в комнате, лишь усиливало её волнение. — Где кресло, знаете. Присаживайтесь, раз пришли, — проглотив недовольство, женщина мгновенно повиновалась. Миндальничать с ней не собирались. Вежливость была лишь ширмой, скрывавшей чёткий приказ. Нет, Карла Цукинами ничего не предлагал, особенно тем, кто врывался в его покои. Мужчина приказывал, хоть и приказы нередко облачал в мягкую форму. Они требовали неукоснительного исполнения. Раньше Айко бережно поправляла ему одеяло перед сном, ласково проводила зубьями гребня по мягким, отливавшим серебром волосам. А теперь подчинялась. Как все. Занятие поглотило его с головой. Или Карла лишь делал вид, чтоб её проучить. На столе из красного дуба громоздились три кипы потёрто-желтоватого пергамента. Сам мужчина замер над исписанным жирными чертами листом, неподвижный, как хищник, притаившийся в зарослях. Цепкие пальцы сжимали кисточку, с острого конца которой должна была сорваться густая чернильная капля. Но она всё не спадала, балансируя на смоченных в краске щетинках. Резко, словно в прыжке, Карла тряхнул кистью. Аккуратное чёрное пятнышко мушкой приземлилось на лист. Взмах. Черта. За ней следующая. Взмах. Ровно три взмаха завершили сложную композицию черт, сложившихся в единый иероглиф. Несмотря на кажущуюся экспрессию, почти небрежность, с которой были совершены финальные мазки, работа оказалась точной копией близлежащего оригинала. Каждая деталь выверена до безупречности. Когда иероглиф был дописан, Карла насмешливо его оглядел, провел через свет лампы и, улыбнувшись своим мыслям, отложил в стопку готовых работ. В это время Айко терпеливо дожидалась его внимания, сидя на мягком диване. — Из-за Вас мне пришлось торопить события, — вступил Цукинами жёстко, рубящим, словно сталь, голосом. Теперь пришёл его черёд метать гром и молнии. — Спешка в этот раз себя оправдала, но жизнь — не каллиграфия, чтобы решать всё случайным мазком. Карла не допустил бы «случайного мазка» — так важна была для него целостность и гармония в композиции. Айко догадывалась, но смолчала. Наследник попросту не переносил, когда его торопили. Что в столице с её суматохой, что в этой забытой глуши. — Мой достопочтенный отец счёл меня непочтительным. Будто бы, подчиняясь ему на публике, в тени я плету заговоры, подговариваю командиров, устраиваю тайные встречи. Он в припадке тряс подлокотники трона, который держится под ним из последних сил. Плюясь на меня желчью, грозил матери. Я готовлю ему подарок, как почтительный сын, переписываю один из трактатов, — от сухости в голосе «сына» становилось страшно. — Не находите, это ведь достаточно уважительно? Мгновение — Карла почти на пределе. Секунда — спокоен, как был. Айко невольно загляделась, позабыв занимавшие её тревоги. Мужчина источал уверенность, как парфюм. Уверенностью были проникнуты его отточенные движения, неестественно прямая осанка. Не будь причиной беспокойства именно его судьба, она с удовольствием сменила бы тему. — Господин Карла! Это немыслимо! — не выдержав, простодушно воскликнула женщина, возводя руки к небу. — Я закрываю глаза — эти ужасы пред моими глазами. Открываю — как из них сочатся не слёзы, а кровь… а Вы здесь! Зная, что за бесчинства творятся в столице, Вы молча пребываете здесь и сносите поклёп, которым Вас покрывают! Вы, наследник Первой крови! Ведь в Вашей власти согнать спесь с этой грязной шушеры! Что же происходит… — Что же происходит? — удивился Карла, не теряя самообладание под лавиной её мощной бравады. — Отец, руководствуясь мудрыми наставлениями своих советников, ведёт нашу страну к процветанию. А я — ещё наследник, учусь смирению и послушанию на окраине наших владений, как и подобает любящему и во всем покорному сыну. Свежий воздух питает мои силы, а письма матери — дух. За стенами замка стояло болото, извергавшее миазмы, а письма Кроны были проникнуты горечью и тревогой. Ирония выходила до боли колкой. Если что-то и подпитывало Карлу, то только острая, ещё проклёвывающаяся наружу ненависть. Отношения между королём и сыном всегда были натянутыми, но в последнее время между двумя упрямыми и неуступчивыми мужчинами велась негласная война, а дворец незаметно превратился в поле боевых действий. Тем страннее казался внезапный отъезд, предпринятый принцем. — Вы ведь видите, что они творят? Там, пока Вас нет. — Лучше Вы это мне объясните. Матушка присылает тревожные извещения, Вы туда же, вторите её словам, каждый прислуживающий мне человек мысленно прощается с жизнью, из столицы мне пишут письма, похожие на соболезнования к похоронам. Может, уже и мессы по мне поют? Реквием, нет нужды мелочиться. От лица всех тех, кто со мной прощается, изложите, что, в конце концов, происходит? — Неужели Вас взаправду занимает именно этот вопрос? Ах нет, Карла, злой мальчишка, я вижу по твоему лицу, как ты над всеми нами смеёшься, находишь забавными наши бабьи тревоги, сам же давно всё решил. Пускай! Смейся над старой женщиной, что не спала для тебя ночами, умиляйся моим словам… — Не нужно, — перехватил её руки Карла. — Пускай, ничего, чай, я не горда! Пока Вы здесь пребываете, этот бесстыжий Карлхайнц распространяет свои мерзкие сплетни, порочащие Вашу семью, подкупает знатные дома, якшается на короткой ноге с военачальниками, подбирает под себя территорию. Всё ему мало и мало! Его ступни марают пороги Ваших покоев, его голос тревожит своды стен. Его присутствие в замке — остроконечный меч, поднятый над пологом Вашей постели! И этот человек не остановится, пока не сведёт Вас в могилу, потому что нет для него большой радости, чем втоптать Вас в самую грязь! Сам же займёт место этого треклятого пропойцы. — Этот треклятый пропойца — всё ещё король, — раздражённо поправил Карла, сводя белёсые брови. — Он носит корону. Сан требует определённого уважения. К тому же, он мой отец, не забывайте, — добавил Цукинами последним по очереди. — Но… — В столице за подобные разговоры рубят головы и колесуют. — Вы… — Мы не в столице, — успокоил он Айко, вновь усаживая вскочившую женщину на диван. — Но это не повод терять бдительность. — Знаете, что говорят о Вас во дворце? «Наследный принц убежал, пождав хвост»! Затаённые надежды женщины не оправдались. Цукинами остался безучастен к её воззваниям. Речь не произвела на него никакого эффекта, словно шла о третьем лице. — Мой отец беспорядочен в своих привязанностях, — выдержав паузу, вступил Прародитель. — На чём зиждется его милость? Никому не известно. Сегодня прогоняет ближайших придворных, завтра ласкает дворового кобеля. — Зная это, Вы позволите кобелю занять своё место? — Место кобеля — будка, пусть он и позабыл к ней дорогу. Там же мой дом. И я никому не позволю его отнять. — Зверь точит зубы, разевает пасть… — Довольно. Оставим разговоры о кобелях смотрителям псарни. Ситуация находится в моих руках, я развеял Ваши сомнения? — холодно подытожил мужчина. — Как же… Я ведь с Вами с детских лет, как оставаться равнодушной… — Я не прошу Вас оставаться равнодушной, только не лезьте не в своё дело. Может, Вам лучше заняться хозяйством? Перестаньте беспокоить меня понапрасну. И напишите моей матушке. Конечно, Вы затеяли это, чтобы ей написать. Успокоите её. Всё верно, это должны сделать Вы. Мои слова не имеют веса, ведь я всего лишь сын. Отступить ей не давал затаённый страх, что Карла в самом деле запутался, остался один, что в этом замке он лишь заточённый изгнанник, а не странствующий наследник престола. Что если врождённая гордость прародителей застилала его глаза пеленой точно так же, как и его отца? В самом деле, имел ли он союзников, доверенных лиц, оставшихся в замке? Какой цели служил его странный непоследовательный побег? И насколько беспочвенны были подозрения самого Гисбаха? Лежало ли за его обвинениями нечто большее, чем слепые обида и зависть? — Вы не будете предпринимать никаких шагов? — Спокойной ночи, — Карла задул свечу.
Глава 4
22 июня 2020 г. в 11:08
Достаток владельца имения измерялся количеством прислуги в нём. Чем больше слуг мельтешило в петляющих коридорах, тем значительнее казался человек. Рачительный хозяин бы заметил, что количество не всегда равняется качеству, лучше держать небольшой, но проявивший себя штат прислуги, чем содержать целый рой, бесцельно снующий по комнатам, протирающий пыль с и без того чистых полок. Хозяин с достатком на подобное замечание лишь рассмеялся бы: слуги не всем нужны для работы.
Если владелец имения часто пребывал в разъездах, то главную роль в хозяйстве играл управляющий. Формально в штат прислуги он не входил, мог жить за пределами поместья своего нанимателя, работу вести удалённо. Тем не менее, вклад он вносил огромный. Управляющий вёл расходные книги и документацию, фиксировавшую все хозяйственные операции, через него проходил денежный оборот, рента, если во владении имелись арендаторы. Он распределял зарплату прислуге, отчитывался нанимателю о годовых доходах и расходах с его владений, нередко перенимая всё управление в свои цепкие руки. Человек на такую работу требовался не иначе как рачительный и ответственный.
Аристократы стремились в гущу событий, редко покидали столицу, чтобы не упустить какой жирный кусок, за их же родовыми имениями необходим был непрестанный уход.
Второе место за управляющим занимал дворецкий. В отличие от управляющего он неотлучно находился в поместье. Дворецкий отвечал за хозяйственные нужды: следил за кладовой, столовой, винным погребом. При нём же хранилась связка ключей от всех комнат, лишь с его разрешения прислуга могла попасть в обычно запертые покои. Вся мужская прислуга дома неукоснительно подчинялась ему. Сама должность считалась почётной и нередко передавалась по наследству. На неё искался человек надёжный и благонамеренный, о чём сложно было судить, опираясь лишь на сухие строчки рекомендаций. Проверяли долго и скрупулёзно.
За дворецким шёл камердинер, отвечающий за одежду и внешний вид хозяина. В отличие от дворецкого, осуществляющего контроль над состоянием особняка, камердинер был ответственен за внешний облик хозяина. Камердинер считался личным слугой. В его обязанности входило сопровождать своего господина, помогать ему надевать и снимать одежду, следить за её состоянием.
За ними, последней, но не по значимости, шла экономка. Она — главная по статусу женская прислуга, за неимением дворецкого ей в руки переходили все его функции. Экономка контролировала и направляла работу женской прислуги: горничных, кухарок. Она руководила закупкой продуктов, составляла меню блюд, подававшихся на стол, согласовывала декор и обстановку комнат с хозяйкой, отдавала необходимые распоряжения слугам, становясь посредницей между своими господами и подчинёнными. В иных обстоятельствах она могла заменять дворецкого, полностью перенимая все его функции. Однако мужская прислуга считалась престижнее. В подчинении экономки также находились горничные.
Горничных делили на два типа: служанок и камеристок.
Служанки поддерживали порядок в доме: застилали постели, убирали кабинеты, чистили мебель, полировали столовое серебро, мыли посуду, вычищали ковры и лампы.
Камеристки исполняли роль спутниц при своей госпоже. Почтенные в летах женщины нередко искали молоденьких девушек себе в компаньонки. Камеристки достаточно было одной, девушка должна быть умелой на руки и готовой к любого рода поручениям. Утром она помогала своей госпоже просыпаться, массировала плечи и убирала волосы в замысловатую причёску. Днём могла сидеть подле неё, помогая разбирать стопки писем, перебирая фамильные украшения, поддерживая их в должном состоянии. Вечером она набирала ванну, возилась с баночками и кремами, сноровисто чинила вышедшие из строя платья, латала ещё пригодные вещи. После нередко выступала поверенной в тайнах своей госпожи, разнося любовные письма.
Амелия помнила, госпожа Айко представилась ей экономкой. За исключением нескольких садовников, мужской прислуги в доме не держали. Соответственно, положение женщины оставалось самым высоким в доме. Этим объяснялась претенциозность, с которой Айко её встретила. К женщине впредь следовало относиться с особым почтением.
В традиционных императорских дворцах Японии регламентация полномочий слуг была шире, штат их — больше. Одних рангов фрейлин насчитывалось пятнадцать, Амелия была благодарна, что в Пандемониуме прародители избрали собственный ход времени, а порядки преобладали европейские, куда более ей понятные и знакомые. Строгие японские одежды, чётко структурированное поведение, неукоснительная ритуальность — девушку бросало в дрожь от одной мысли стать свидетелем пережитков этого прошлого: спать на жёстком татами в комнате с хлипкими тростниковыми стенами, перебиваясь плошкой бататы вперемешку с рисом наутро.
Риоко всю дорогу занимала её разговорами. За это Амелия отвечала ей признательностью. Служанка не внушала ей особенного доверия и симпатии, но казалась милой и скромной. Безвредной. Человеком, которого ты встретишь, а на следующий день благополучно забудешь.
За оставшееся до знакомства время Харелл нужно было привыкнуть к окружающей обстановке. Впереди предстояла встреча с девушками, которые около полугода будут делить с ней пищу и кров. Ответственная задача, требовавшая собранности и концентрации. Женщин она инстинктивно побаивалась — за последние полгода ей не встретилось ни одной. Разумеется, женщины встречались ей прежде, но общение их ограничивалось краткими переглядками и кивками, которые в расчёт не брались.
Она и сама понимала, что ей нечего было им предложить. Для дружбы требовался крепкий фундамент: обоюдная искренность, честность, взаимовыручка. Друзья идут на уступки, подставляют плечо, поверяют сердечные тайны, разделяют невзгоды, на что обращённая не согласилась бы и в самом ужасном сне.
Разве способен человек с пустырём в душе стать для кого-то другом? И если тяжесть чужих историй Амелия ещё могла вынести, стать безмолвным слушателем сердечных излияний, то проявление доверия самой ложилось неподъёмным грузом на плечи. То требовало наличия внутренних сил, которых ей не хватало.
Жизнь Харелл целиком и полностью была подчинена Руки и тем догматам, которыми он её обложил.
Они, на удивление, легко сошлись, словно её пустота только и ждала быть заполненной его убеждениями. Руки всегда выражался прямо и не лез в душу. С ним не приходилось вступать в полемику, ворошить прошлое. Он не настаивал на близком контакте и инстинктивно различал, когда следует приблизиться, а когда — отдалиться. Все уязвимые места девушки лежали у него на ладони, и он с поражающим мастерством их использовал. Главным было то, что Руки никогда не лез в душу — не лез навязчиво и грубо. Он лишь выуживал необходимое, когда приходило время, тогда как Риоко за полчаса успела расспросить всю подноготную девушки, словно другого шанса ей уже не предвидится.
Обращённая выдохнула с облегчением, когда служанка внезапно прервалась.
— Сюда, — вампирша остановилась у двери и призывно тряхнула головой.
— Идут, идут, тише… — строго цыкнул высокий голосок, оборвавший оживлённую беседу.
Амелии много раз повторяли: мир вертелся не вокруг неё одной. Существовали орбиты значимей, интересней. Низкое положение обращённой лишь подкрепляло это заверение. У людей достаточно тем для разговоров, и лишь в редком случае темой могла стать она — невзрачная и пустая. Обсуждают других — ярких и энергичных. Однако по тому, как резко стихли взволнованные шёпотки за дверью, обращённая сообразила — обсуждали её.
Случись это прежде, девушка бы обиженно закусила губу и надула щёки, уселась в дальний угол и считала ворон за окном, пока остальные мирно о чём-то беседовали. Только в её положении нельзя было быть неуживчивой.
— Добрый день, — рука машинально рассекла воздух. У неё был тихий голос, а комната, куда её ввели, казалась просторной. Те, кто не расслышал бы приветствия, заметили бы жест.
Оставившие работу девушки ответили ей тем же шевелением кисти. Только в их исполнении жест казался не столько приветственным, сколько настороженным.
Девушка поймала себя на мысли, что двигались они, на удивление, синхронно. Белые и гладкие, как ландыши, лица, заострённые черты, выразительные ониксовые глаза. Волосы уложены ровным пробором, убраны в витиеватые косы. Строгие платья, стесняющие движения, совсем как на ней, кричащие, «мы не простая прислуга», «мы приехали сюда прямо с принцем прямиком из столицы», «мы не привыкли к тяжёлому труду и надолго здесь не задержимся». Белые воротнички до горла, белые манжеты на узковатых запястьях.
Определённо, аристократки, пусть и из небогатых домов. По отдельности их можно было назвать красивыми, но вместе они были похожи на стаю разгорячённых гончих, готовых броситься по первому сигналу. Если, конечно, не вступить в их собственный узкий круг.
— Добрый, — загадочно протянула одна из них. — А ты милая.
— Рада заключить то же самое, — в тон промурлыкала Амелия, перенимая тянущуюся манеру общения. Губы стянуло от нежности. Нервная улыбка грозила перейти в оскал. Как и у них, у неё тоже были клыки.
— Будешь помогать на кухне?
— Меня ещё не направили.
— Лучше тебе туда не идти, — обворожительно проворковала брюнетка, бережно сортируя вычищенные столовые приборы по отделам ящика. Серебро искрилось меж ловкими пальцами.
— Почему же? Испорчу руки? — никто не дерзил ей в открытую, но Амелия чувствовала повисшую в воздухе неопределённость, готовую перейти во враждебность. Тучи незримой угрозы сгущались над её головой.
«Лучше тебе туда не идти, потому что от Вас, обращённых, нестерпимо несёт. Вы не пахнете, как мы, чистокровные вампиры, слегка. Людской аромат, с душком, от вас не исходит. Те, кто вас обращал, не имели на то право. Вы не вписываетесь в принятую классификацию рас, прародители не имеют никакого к вам отношения. Вы всё равно что гули, саранча, сами вырвали себе право на бессмертную жизнь. Теперь пытаетесь выслужить себе побольше привилегий, в душе оставаясь всё такими же честолюбивыми, жалкими смертными. Твоё присутствие здесь непростительно, вон!» — ответа в таком духе Амелия ожидала — именно эти невысказанные слова встречались ей во взгляде каждого, даже вусмерть пьяного аристократа, еле волочащего ноги по земле.
Вампирша перед ней ничего подобного не произнесла, а лишь захлопнула ящик, когда ложки, зажатые меж её пальцев, кончились.
— Это в том числе. У господина Карлы очень сложные вкусовые предпочтения, и требования к блюдам непростые. Прародителям еда не так нужна, но он до ужаса избирателен. Обычно с этим возится Риоко, наше ангельское терпение. Если не хочешь, чтобы тебя трясли, как грушу, в первый же день, выбери что-нибудь непыльное и удалённое. Никто против не будет.
— А как освоишься, можешь браться за всё! — подбодрила её другая девушка, старательно водившая круги шваброй по полу.
— Кроме, естественно, погреба!
— Да, туда даже освоившись не ходи!
— Только если с кем-то…
— Ну тебя! Это уже давно моветон. В погребе, где крысы, гнилые доски и сырость с плесенью… Фу, и там ещё предаваться утехам!
— Нет там никаких крыс, ты всё выдумала.
— Я-то выдумала? — вздулась пузырём служанка. — Я своими ушами слышала там шебуршание!
— Не всё, что шебуршит — крыса, — незаметно для себя втянулась Амелия. Аристократки в её туманных представлениях были существами иного полёта, возвышенными, степенными, но эти казались всё равно что торговками.
— Верно, иной раз такие звуки услышишь, — поприветствовавшая её девушка метнула в сторону затаившийся у двери Риоко заговорщический взгляд. Девушка провинившейся школьницей опустила голову. — Аки и не ясно, крыса ли, человек ли. Всё одно, писклявое и не к месту.
— Вы так накинулись на этот подвал, но с кем здесь вообще ходить? Я по дороге чуть шею себе не свернула, а никого из мужчин не встретила, — вклинилась Амелия, подхваченная энтузиазмом. Руки не позволял ей ни с кем общаться, не хватало сболтнуть лишнего. В душе же она давно искала выхода, возможности хоть о чём-то сказать вслух, обсудить пусть даже самый тривиальный вопрос. Пустая болтовня вампирш мастерски создавала иллюзию безмятежной человеческой жизни.
— Как скоро заметила, — только в это мгновение знойная служанка отвлеклась от Риоко. — Никого здесь, кроме одного плешивого садовника. И того надо бы проверить, жив ли там, он здесь работал ещё до нас. Авось мхом порос.
— Земля ему пухом.
— Надо бы и вправду проверить…
— Неужели Карла не взял с собой слуг из дворца? — Амелии отчего-то не верилось. Шаг со стороны наследника слишком неосмотрительный.
— А мы чем не слуги? — шуточно возмутилась брюнетка. — Приехали с ним. Самые что ни есть «свои». Мы давно уже живём в мирное время, многое здесь не нужно. Какому дураку придёт в голову нападать на этот замок? Господин владеет магией, создать защитный барьер для него не составляет проблем. За безопасностью замка следят фамильяры. Разговорчивости им недостаёт, но в преданности-то сомнения нет.
— Еще большим дураком окажется тот, кто решится выступить против госпожи Айко — вот уж точно гроза всех врагов.
— Да, враги только на порог, а она за шиворот и погонит!
— Хворостинкой-то! Хворостинкой!
— О ней здесь много говорят, как вижу, — осторожно заметила Амелия, стараясь вывести их на более исчерпывающие объяснения. — Она присматривала за этим замком прежде?
— До приезда Карлы? Нет, в такую-то глухомань… она приехала сюда прямо перед ним, чтобы всё как следует подготовить. Ты, наверное, всё гадаешь, какое положение она здесь занимает, раз вампирша, а всеми командует. Ответ в одном слове…
— Кормилица, — не выдержав, вставила другая служанка, которой не терпелось продолжить рассказ. — Она приходилась кормилицей Карле, а потому занимает особое положение при дворе. Исключительное, так сказать! До сих пор к ней относятся уважительно! Это самое важное! Будь с ней почтительна, иначе проблем не оберёшься.
— Буду внимательна. Спасибо за предостережение.
— Не спеши благодарить, — вновь вмешалась первая служанка, осуждающе цокая в сторону перебившей её девушки. — Сейчас всё не так просто, как раньше. Потом сама всё поймёшь со временем, освоишься. Да и ты, наверное, расстроилась? Здесь совсем нет мужчин.
— Расстроилась? Не то чтобы мне их хватило… Ещё в столице.
— Хватило, значит? — кошачье мурлыкание брюнетки действовало магнетически.
— Холодности и безразличия — уж точно, ничего другого от них не дождёшься, — разговор сам выводил на откровенность. Ониксовые глаза убаюкивали.
— Видно, тебя сильно обидели. Какой-нибудь чёрствый франт? Хах, угадала? Не жмурься, это без слов видно. Наобещает с три короба, а потом нос воротит, ходишь, как прокажённая. Папеньки да маменьки сосватали его с пелёнок. Золотой мальчик. До брака гуляй сколько хочешь, после тоже гуляй, но с головой. А что служанок портит — это ничего, это опыту набирается, пусть развивается, да?
— Да… — Амелия не нашлась с ответом. Видно было, что в вампирше говорили собственные обиды.
— Разочарование проходит, нескоро, но проходит. Думаешь, а к чему был этот манерный щёголь, у которого молоко на губах не обсохло? Пусть тискает себе кого угодно. Если девушку и может кто постичь, то только девушка, сама со временем убедишься.
Обращённая нервно сглотнула. Вампирша, стоявшая перед ней, была чистокровной и ослепительно красивой, но при всех достоинствах оставалась женщиной. Руки просил её быть уступчивой, но никогда не обозначал границы этой уступчивости. На миг в голове повис липкий вопрос: допустимо ли ей уступить, если это способствует продвижению миссии?
Брюнетка, словно прочитав её мысли, прыснула со смеху. Остальные её поддержали. Звонкий, переливчатый смех, скрывавший тень разочарования. Губы Амелии тоже дрогнули. От облегчения. Недопустимо.
— Забыли, не бери себе в голову, — сотрясалась брюнетка в неестественно энергичном порыве, взмахивая тонкой рукой на манер опахала. — А ведь мы и имени твоего не знаем. Пора бы познакомиться по-хорошему.
— Амелия, — коротко отрапортовала обращённая, плюхнувшись на ближайший стул. Разговор предстоял длинный и выматывающий. Комната сияла чистотой. Девушки отложили свой инвентарь и окружили новоприбывшую плотной стеной, с воодушевлением ожидая горячей истории.
Риоко, за всё представление не вставившая ни слова, незаметно прошмыгнула в дверь, подхватив подолы шелестящего платья.