Цепи

Полтора года назад. Гостиная замка Цукинами

      Вечерний раут был в полном разгаре. Приглашенные заполонили зал. Как волны, пригнанные приливом, они наводнили гостиную. Гости делились на небольшие компании: отчасти по интересам, отчасти по уровню доходов, отчасти по древности родословной и происхождению. В отдельных случаях сходился один лишь фактор, иногда и все три: тогда разговор получался занятным, и все стороны расплывались в вежливости. Хотя эти нюансы не обговаривались, но каждый из присутствующих знал, какое место в этой многоуровневой системе занимал он, и какое — другие, благодаря чему недопонимания не возникало.       Присоединялись в компании из интереса. Желание потешить свое любопытство, а также возможность сговорится о хорошем союзе были одними из основных причин, по которым такие вечера затевали.       Человек присоединялся к беседе, выслушивал говорящих, одаривал их формальными любезностями, задавал вопросы, но выдержанно и с тактом, ни в коем случае не в лоб, выяснял необходимое и переходил в следующий круг. Конвейер работал безостановочно, его отлаженный механизм был настроен еще столетия назад. Подхватывая новости, их повторяли для новых слушателей, которые, убедившись, что новость не потеряла своей актуальности, тогда только делились собственной информацией.       В мире демонов прародители занимали главенствующее положение. Они приходились как первыми его обитателями, так и первыми его покорителями, потому что и первородство — не гарант абсолютной власти. Их могущество объяснялось военной силой и грамотно выстроенной политической системой, которая помогла им удержать равновесие на земле, где каждый клан претендовал на независимость.       Повинуясь законам природы, в гостиной прародители держались обособленно, как диковинки, выставленные на всеобщее обозрение. Гости чувствовали их пренебрежение, но не сильно переживали. Их тешила мысль, что еще пятьдесят лет назад им, представителям четырех кланов, вход в дворец был закрыт. Теперь династия первородных переживала не лучшие времена и уже не могла воротить нос от принятия посольств с других земель.       К прародителям присматривались, их одежду и украшения изучали, но подходить не торопились. На выставках экспонаты трогать не принято, на выставках экспонаты всегда выше публики. Пусть и ценность любого экспоната определяется тем, какой значимостью его наделяют обычные люди. Как без зрителей вещь теряет в цене, так и правящая династия обесценивается, стоит ей потерять подданных.       Те приглашенные прародители, что вынуждены были своим видом развлекать гостей, были недовольны сложившейся ситуацией. Исходя из соображений приличий, они не кичились ни положением, ни статусом, даже участвовали в дискуссиях, но делали это так нехотя, через силу, что и непроницательный человек мог понять, насколько в тягость им этот вечер.       Карла разделял их неудовольствие, но несколько по иной причине. Его присутствие как наследника было обязательным; не навлеки его отказ гнева отца, он и сам не вошел бы в число «добровольцев».       За прародителями располагались четыре расы: вампиры, вибора, волки и адлеры. Своим появлением они были обязаны первородным. Представитель расы мог свободно обратиться существом, с которым их связывал ряд особенностей: вампиры — летучими мышами, вибора – змеями, оборотни — волками, адлеры — орлами. Каждому виду были присущи отличительные черты, которые впоследствии окрестили «национальным менталитетом». Так, волки проявляли склонность к открытому противостоянию, в то время как вибора являлись мирной расой, предпочитавшей решать дела пером, а не мечом.       Расы составляли кланы. Каждый клан заселял свою территорию и образовывал на ней отдельные подконтрольные центру княжества — доминионы* на автономных правах. Они считались подданными или иначе вассалами, которые обязывались в любой момент выдвинуться в поддержку своего сюзерена.       Вся территория мира демонов за исключением центра, оставшегося за прародителями, была поделена между четырьмя кланами. Самовольно нарушать территориальный суверенитет было запрещено. Несоблюдение границ каралось смертью в случае, если нарушитель был незнатен или не владел подорожной грамотой, особой печатью двора.       Визиты согласовывались заблаговременно, и число людей, входящих в делегацию посольства, обговаривалось заранее. Вассалы неистово блюли свои границы и в незваных визитерах видели только шпионов и маргиналов. Ни первым, ни вторым не были рады.       В доминионах устраивались выборы гегемонов**. Ими становились самые знатные и влиятельные представители своей расы. Избранный гегемон исполнял обязанности управителя на вверенной ему территории, выступая в качестве посредника между правящей элитой и своим народом. Глава доминиона обладал исключительными правами, и никто из равных ему соплеменников не мог оспорить его волю. Повлиять на выдвинутое им решение могли лишь из столицы.       Гегемон обязывался безотлучно проживать в своем княжестве и ограничивать контакты с соседними княжествами; визиты и контакты со внешними доминионами не поощрялись. Он облагался рядом задач: контроль за подданными и поддержание стабильной обстановки, осуществление необходимых дорожных и ирригационных работ, сбор налогов, их дальнейшая транспортировка в столицу.       За надлежащее выполнение своих обязанностей гегемон получал ежегодное жалованье, награждался рядом привилегий, среди которых признание его родословной, достижений его предков и исключительного права его семьи на власть в княжестве. Семья наместника находилась в особом почете у соплеменников.       Помимо прочего, наместник получал в награду относительный суверенитет и всю полноту судебной, законодательной и исполнительной власти на вверенной ему земле. Отдельно было прописано право, по которому гегемон вместе со своей семьей мог по приглашению прибыть ко двору. Приглашение ко двору дарило им возможность участвовать в политической жизни мира демонов. Сложно переоценить значимость этого права.       При ненадлежащем исполнении обязанностей и отсутствии нарушений — утаивание личных доходов и поступлений от казны, тайные военные союзы с другими гегемонами, организация многочисленных военных образований и их консолидация в определенных районах — наказание следовало суровое: гегемон и его семья, все ближайшие и дальние родственники подвергались репрессии. Их вырезали до последнего коленья, и делали это с размахом в назидание остальным. Информация о роде репрессированных начисто покидала архивы и память людей, их существование постепенно предавали забвению.       Подобный жесткий режим легко удавалось поддерживать раньше, когда все гегемоны были прямо зависимы от прародителей и не крепко стояли на своей земле, но по мере развития общества и наращивания экономических отношений такой сценарий расправы становился все менее и менее осуществимым.       Так, в начале оформления отношений вассалов и сюзерена, контроль осуществлялся за каждым, отчего правила соблюдались повсеместно и неукоснительно. Но росла роль родственных связей, с ней взращивались коррупция, самоуправство элитарной прослойки клана, которая была заинтересована в отстранении прародителей от их внутренних дел.       В доминионах росла и трансформировалась собственная государственная структура, в которой, на манер первородных, уже гегемоны занимались распределением статусов и чинов. Развитие экономики, сельского хозяйства, образования и инфраструктур также способствовали постепенной обособленности.       Их успешный рост порождал в лидерах желание обрести полную независимость, потому что прародители все менее ведали, что происходило на подконтрольных им землях, все сильнее ослабляли поводья, пока те и вовсе не стали болтаться по земле. Отследить же все хитроумные операции, которые гегемоны проводили в своих княжествах, не представлялось возможным: верхушка работала слажено, и члены ее покрывали друг друга.       Причина, по которой контроль за доминионами прежде осуществлялся легко, крылась в соперничестве между кланами, в их борьбе за распределяемые первородными блага и ресурсы.       Их соперничество было выгодно центру, так как постоянная конкуренция между фракциями препятствовала наращиванию ими военного потенциала. Гегемон, желающий обрести симпатию короля, не позволит своим соседям плести заговоры. Он разузнает их планы и преподнесет на блюдечки своему сюзерену в надежде обрести побольше наград и полномочий. Его княжество не станет очагом сопротивления, ведь он лично заинтересован в порядке на своей территории. Идеи сепаратизма не взбредут ему в голову, ведь он знает, как могущественен его сюзерен и как легко тот может обрубить ему крылья.       В столь громадном королевстве благополучие на протяжении долгих веков держалось на двух китах — неоспоримом господстве прародителей и разобщенности четырех кланов.       Однако, в последние десятилетия ситуация резко изменилась: новые лидеры фракций хотя формально не прекращали сбор начислений в казну и платы почтения первородным, но стали демонстрировать странные настроения.       Гисбах подозревал, что они утаивали львиную долю своих доходов. Из-за роста товарооборота между кланами, а также их подковерных дел, доходы гегемонов значительно возросли. Отследить это документально и поймать зарвавшихся вассалов на лжи, разумеется, король не мог. Как не мог наложить руку на их богатство.       Главы кланов утаивали деньги, а размер поступлений в то же время все падал и падал.       Мысль, что он не получал и половины из этих спрятанных богатств, на которые, как Гисбах сам полагал, он имел полное право, разжигала в нем зависть и отравляла жизнь.       Но как выяснить, каковы точные размеры неучтенных средств и где же они припрятаны? Репрессировать неугодные семьи и отнять их состояния? Быстро и эффективно, но времена, когда дела решались топором и любого поданного можно было отправить на гильотину, уже давно прошли. Вырежешь одну семью, но не вырежешь же всю верхушку, а деньги, безусловно, циркулируют не в рамках одного семейства. Они проходят по каналам всей элитарной прослойки. Отберешь пару поместий, возможно, поживишься дивными украшениями и фамильными ценностями, произведениями искусства, но что это в размахах целого княжества? Так, на один укус. Если накрывать, то накрывать с размахом, по-крупному.       Гисбах спал и видел летящие в стороны головы, сыплющиеся на него золотые реки, дожди из звонких монет.       В конце концов, для чего ему столько подданных? И к чему столько кланов? Прародители все равно не способны осуществлять контроль над всем миром демонов: что-нибудь да обязательно утаится, где-нибудь да засядет клика недовольных. Вырезать ненужных бы сразу и оставить один клан. Максимум, два.       Волки, они преданные и горячие, при этом неспособны жить автономно. В них сама сущность подчиняется собачьему кодексу: не кусай руку хозяина. И вампиры, пусть они хитрые, но хитры хитростью мелочной, не кусачей. К тому же, хорошие дельцы. Кому-то в любом случае придется торговать, а волки к торговле и ремеслу почти не пригодны.       И вправду, зачем столько слуг, убеждал себя Гисбах. На роль посыльных достаточно фамильяров: у них нет собственной воли, нет амбиций, нет родни, которую нужно кормить. Они духи, способные принять любую угодную повелителю форму. Для них не нужно создавать партий, они не объединяются в союзы, не борются за права, не протестуют… Для разнообразия могут и гули сгодиться, все лучше, чем знать, что тебя обкрадывают и делают это давно.       Самим прародителям не подобало заниматься торговлей, любая мещанская работа приносила деньги, однако требовала труда, заставляла марать руки, потому была им не по чину. Деньги они извлекали из сокровищниц, накопленных предками. Новые поступления приходили с продажи земли и сдачи ее в аренду. Продавались, в крайнем случае, и семейные ценности. Вероятность наступления крайнего случая все чаще маячила на горизонте.       Гисбаху средств было мало, а так как его личная воля все же не является достаточно веской причиной для начала массовых репрессий, то и его соплеменникам, как полагается, средств тоже было недостаточно.       Король привык жить на широкую ногу, на широкую ногу жили его предшественники, королю полагается жить хорошо. Неужели не прав он был в своем стремлении к благополучию? Его благополучие зиждилось на большом гареме, пышных балах, пирах, где вино лилось рекой, а женщины простирали руки в немом обожании.       Для того, чтобы справиться с этой проблемой, он решился на необычный выход из положения. Со всех четырёх княжеств были созваны гегемоны, их семьи и приближенные. Небывалая щедрость, о которой нельзя было и помыслить полвека назад. Король прародителей хотел понаблюдать, как проявят себя приглашенные: опьяненные внезапной милостью, рискнут ли блеснуть своим богатством? Станут ли выбалтывать свои тайны, расхрабрившись под хорошим вином? Будут ли похваляться коммерческими успехами? Выдадут ли соучастников?       То, что со стороны выглядело как череда бессмысленных пирушек, являлось на самом делом частью масштабной кампании по выведению денежных средств клановой элиты.       Одних праздников, как успел убедиться Гисбах, оказалось недостаточно. Хотя по всем углам на балах были расставлены его соглядатаи, знатные представители кланов не спешили попадаться в его капкан. Тогда только король прародителей решил пойти на крайние меры — найти доносчика в их рядах.       С этой целью он приглашал к себе заседать и главу клана волков, и вампиров, снизошёл даже до вибора, которых не переносил на дух, но и те держали ухо в остро. Адлеры всегда отличались практической сметкой и выведать что-то у них нельзя было даже под пыткой.       Карлхайнц подвернулся ему, точна игла, выпавшая из стога сена. Молодой в сравнении с ним, амбициозный, пользующийся популярностью у глав других кланов, имеющий своих людей в каждой структуре. Каким-то образом этому обходительному вампиру удалось завоевать поддержку соседей, и он уверенно пробивал себе дорогу вперед.       Вампир рисовал ему столь желанные золотые горы, обещал доставать звезды с неба. Гисбах, который давно находился в поиске подходящего человека для удовлетворения своих честолюбивых потребностей, был несказанно рад такой находке. Человек, готовый служить лично ему, с обширными связями и капиталом… По-хорошему, он ничего не знал о Карлхайнце, но видел, как к нему прислушиваются остальные и как он величаво держится на фоне равных себе. Человек с таким фасадом не может не быть выдающимся…       Пока король прародителей только присматривался к загадочному гегемону, но доверие к нему со стороны короля все возрастало.       Карлхайнц поддерживал его, поддерживал многочисленные вечера, устраиваемые по поводу и без повода. Он умело подыгрывал этой концепции счастливого, любящего короля общества, свора придворных в котором олицетворяла прочную яблоню, прародители на которой же выступали драгоценными плодами.       Карле становилось тошно от этого маскарада. Наследник лично знал каждого из подданных-прародителей. Знал, по какому принципу осуществлялся отбор: среди присутствующих повально были представлены его сторонники. Их, отщепенцев, отправили на эту ярмарку тщеславия в качестве наказания. Все они, благородные, честные, воспитанные в мирной цивилизованной культуре, пали жертвами жадности его отца. Были возложены на алтарь его корыстных устремлений.       Неутихающая жадность отца пугала Карлу; в появлении же на горизонте Карлхайнца наследник видел дурное предзнаменование. Могущественные люди не рождаются на пустом месте, они куют свою славу годами. Кто пропустит какого-то выскочку вперед в обществе, где процветает безжалостная конкуренция? Где естественный отбор — одна из первостепенных, главенствующих функций.       — Какие балы устраивает для нас достопочтенный король Гисбах! — воскликнула одна из дам. Корсаж ее платья был усеян бриллиантами.       — Никто так не умеет праздновать, как наш любимый король!       «Напрасно вы радуетесь», — усмехнулся про себя Карла.       «Будь воля достопочтенного короля Гисбаха, вашего любимого короля, так он вытряс бы вас всех как кур. Поснимал бы с вас побрякушки, вычистил бы сундуки и кладовые. Церковные мыши и те оказались бы богаче вас, осуществи он задуманное».       Приглашенные демоны не вызвали у наследника большой симпатии. Они считались его поданными, и об укладе их жизни он многое знал из уроков и книг, но люди для него это были чужие. Детство его протекло в кругу таких же, как он, прародителей, нужды своего рода он знал лучше, чем чьи бы то ни было. Как быть со своими людьми, он также решил еще задолго до того, как отец позволил ему себя представлять.       Гости, что стояли сейчас перед ним, в большинстве своем были люди жадные, испорченные, вцепившиеся в возможность предстать ко двору в блеске своего новообретенного богатства.       У матери и тети Карлы тоже были украшения, но женщины-прародительницы не обвешивались ими, точно гирляндами. Их украшения были фамильными; они несли в себе память о предках. Носить их следовало с достоинством, скромно, а не кичливо и с вызовом. Нося украшение своей предшественницы, женщина носила и ее бремя, и ее гордость.       «Безжизненные» драгоценности приглашенных женщин не значили ничего.       — Ты уже давно смотришь в ту сторону, неужто кого заприметил?       Шин появился у самого его носа. Нахальный, холеный, семнадцать лет*** в их полном расцвете.       — Поделишься, если не жалко?       Улыбка у юноши была столь острая, что о нее можно было порезаться. Мужчина нахмурился, но проигнорировал его замечания. Шин, раззадоренный молчанием, продолжил:       — Можешь не отвечать. Я знаю, что ты подлинный ценитель, и всякие нувориши**** тебе не по вкусу. Только взгляни на эту каракатицу. Натянула перчатки на свои культяпки! — рыжеволосый только чудом не тыкнул в женщину пальцем. — А эта Медуза Горгона, глянь только, вплела себе ленты в пакли. Наверное, в надежде, что так ее змеи сойдут за волосы! Погодите, да это же вибора и есть! То-то же, в платье ее обрядили, а природа все равно взяла свое.       — Шин! — оборвал его Карла, притягивая к себе. — Тебе не престало так о них отзываться.       — Не престало, конечно! Да отец наедине кроет их похлеще, могу тебе поручиться, — не понимая, почему тон брата резко стал строгим, оправдывался младший.       — Незачем тебе его слушать.       — Как будто то, что он говорит, неправда. Я мог бы сейчас заниматься своими делами, а вынужден тут поддерживать атмосферу праздника и веселья. Пусть они в уплату хотя бы меня развлекут!       — Здесь не цирк. Эти люди — наши подданные. Прояви к ним уважение, они нам служат. И ко двору они явились, исполняя свой долг.       Слова старшего Цукинами имели бы больше веса в глазах младшего брата, верь он сам в слова, которые произносил. Гости были ему также неприятны, только воспитание и некоторая зрелость не позволяли ему облечь свое недовольство в слова. К тому же, он осознавал, что слова, брошенные наследником, уже не просто слова.       — Не смеши меня, ты сам в это веришь? К чему вся эта напускная правильность? Будем говорить прямо: они приперлись сюда, потому что уверились, будто наш отец ополоумел и в пылу старческого маразма собирается им немного отсыпать. Или даровать… тьфу ее… независимость. А эти профурсетки, думаешь, что они расхорохорились? Тут каждая не единожды порывалась что-то с меня стянуть…       «Посмотрите, оскорбленная добродетель».       — Если хоть одна из них позволила себе лишнее, то как твой старший брат и наследник я обязуюсь не спускать ей этого дела с рук, — не выдержал и съязвил Карла. — Мы учредим следственную комиссию. Отец только обрадуется такой перспективе. Ведь если мы докажем, что твоя честь была безвозвратно поругана, он сам сможет что-то урвать.       Шин побагровел, и красивые черты лица его исказила гримаса возмущения.       — Не бойся, до суда мы дело не доведем. В конце концов, если они докажут, что ты, вступая в связь, был не чист, а девушка чиста, нам еще того и придется вас сводить, чтобы погасить разбирательство. Отцу такое придется не по душе. За тебя тогда придется давать приданное, и мы снова окажемся в проигравших.       — Карла!       — Погляди. Та, которую ты назвал «каракатицей», заметила наши взгляды и собирается подойти. Она, между прочим, из знатного рода адлеров.       — Карла!       — Приглядись, — теперь уже Карла вошел во вкус, игнорируя вопли брата. — Я, конечно, слишком люблю тебя, чтобы разменять так задешево, но отец будет не прочь прибрать к рукам их состояние. Тебе даже может понравиться. А когда надоест, отец со всем разберется. Найдем тебе новую. Богаче. Станешь нашей Лукрецией Борджиа*****…       — Если ретируешься сейчас, сможешь еще избежать судьбы итальянской соблазнительницы. Но если останешься, и дама проявит решительность, я препятствовать не буду.       Девушка, привлеченная улыбкой наследного принца, зарделась пуще прежнего, и, дождавшись разрешения матушки, засеменила в их с братом сторону.       — Идет, решайся, — продолжал науськивать Шина Карла, упиваясь маленьким торжеством. С младшего необходимо было время от времени сбивать спесь.       Заметив, что принцы не спускают с нее глаз, девушка прибавила ходу.       Заливаясь прощальным ревом, как загнанный в капкан волк, Шин ловким пируэтом сманеврировал за колонну и исчез с поля зрения.       «Одним беспокойством меньше».       — Прошу прощения, я, должно быть, прервала вас, — виновато попятилась гостья. Побег младшего принца, на которого она успела уже сделать виды, сильно ее потряс. В теории, младшему полагалось оказаться сговорчивее, а жених в итоге буквально утек у нее из рук. Матушка будет в ярости.       Прочитав переживания девушки, прародитель мысленно закатил глаза. Стоит отправить ее восвояси, но Шин еще был поблизости и мог слышать разговор, а урок, который старший Цукинами успел ему преподать, был еще не до конца усвоен. Поэтому мужчина решил доиграть партию.       — Напрасно Вы опечалились. Мой брат робок и нерешителен, когда речь заходит об амурных делах. Лань боится охотника меньше, чем он — красивую девушку.       — Так робок? Кто бы мог подумать, — пролепетала гостья, делая мысленную пометку. — Но Вас мое присутствие не смутило?       — Женщин красит скромность, а мужчин — решимость. Так вышло, что с рождения я мужчина, — с наигранной напыщенностью произнес Карла, и смех сжал его горло. Девушка слушала его с приоткрытым ртом, эти речи полностью соответствовали речам рыцарей из романов. Она будто стала их героиней.       — Какое счастье, что и я у матери родилась девушкой.       — Да, звезды иногда сходятся.       — Значит ли это, что Вы даете мне надежду?       — Надежду?       Ситуация набирала обороты. Не хватало, чтобы на следующий день девушка со всею родней заявилась к его отцу.       Мужчина внимательно на нее посмотрел: бархатные глаза, атласная кожа. Обращай он внимания на красоту, гостья безусловно привлекла бы его внимание. Для кого-то она могла бы показаться прекрасной. Вероятно, представительница клана адлер в замке прародителей праздновала свой дебют; одета она была по-детски кричаще, как дебютантка. Этим могли объясняться ее наивная прямолинейность, открытый взгляд.       Возможно, это был обычный обман. Женщин сложно читать, они врут лучше мужчин, и, обманывая, могут сами поверить в придуманную ими историю. Сегодняшний вечер мог быть для нее не первым. Девушка могла сообразить — ведь чему-то ее учили дома — что невинность пользуется спросом, воспроизвести же ее образ, когда ты юна и богата, не составляет труда.       Правды он никогда не узнает, но какою бы она ни была, ему она абсолютно без надобностей. С играми пора было заканчивать.       «Интересно, матушка когда-то также предстала пред отцом? Охватило ли ее то же волнение? Был ли их разговор приятным? Ответил ли он затаенным ее надеждам? Предчувствовала ли она, к чему приведет их союз? Я не привык возиться с детьми, с ней должны бегать няньки и камеристки, но в память о матери не стану ранить ее чувств и откажу мягко».       — Это значит, что Вы хороши собой, и красота Ваша ввела нас с братом в оцепенение. Но как наследный принц, в решениях своих я не могу подчиняться чувствам. Рассудок подсказывает мне уступить Вас другому. Тому, кому положение позволяет выбирать сердцем.       Девушка замерла, и рот ее беспомощно, как у рыбки, выброшенной на берег, приоткрывался.       «Какой странный человек», — пронеслось в ее голове до того, как он кивнул и откланялся.       Необычный разговор необходимо было во всех деталях передать матери. Девушка представляла, как всю предстоящую ночь они будут мусолить их разговор с принцем, по кругу повторяя реплики и ища в них неведомый тайный смысл, намек на симпатию и будущее свидание.       Карла с осознанием выполненного долго собирался удалиться с банкета, как Шин окликнул его:              — Почему ты любезничал с этой девушкой?       — Потому что ты убежал. Кто-то должен был с ней говорить.       — Она такая же пустышка, как и все остальные. Твои слова прошли ей мимо ушей. Стоило ли сотрясать воздух? Из всех твоих слов она услышала только то, что красива.       Старший не понимал, в какое настроение попал младший брат. Его удивило, что рыжеволосый решил вернуться к этой теме, а не забыл уже обо всем, увлекшись карточной игрой или вистом.       Шин, напротив, выглядел очень задетым. Было видно, что ярость против гостей кипела в нем с давних времен, а выход получила только недавно. Причем, комментарии в свою сторону юношу не задели нисколько; они с братом могли перебрасывать шпильки друг в друга сколько угодно, между родственниками это принято. Но то, какой учтивостью Карла одарил простую придворную даму, никак не укладывалось в его голове.       Их учили уважению к женщинам, к женщинам хорошим, порядочным, приглашенная такой не являлась.       — Она возгордится и будет на каждом шагу трещать, что ее выделил сам наследник!       — Пусть говорит, что вздумается.       — Если каждый будет говорить о нас то, что вздумается, чем мы тогда будем лучше их всех? Не хочу, чтобы все думали, будто мой брат ниспустится до какой-то простушки… До какой-то встречной-поперечной… Мой брат — будущий король прародителей… Он не опустит себя общением с низкой женщиной…       — Шин, ты пугаешь меня, — не на шутку насторожился Карла. — Неужели я опустил себя разговором с ней?       — Еще нет! — чуть не вскрикнул юноша, и кулаки его сжались. — Но если продолжишь в этом духе, то назад дороги не будет… Прародитель не может запятнать себя связью с простой женщиной. У них грязная кровь… Сами они грязные.       — Шин, я повторюсь, эти люди — наши подданные. Они служат нам, но они не прислуга. Мы сами подарили жизни, и не в праве винить их за это. Они появились на свет после нас, поэтому недостаточно опытны и разумны. В нашу задачу входит наставлять их и оберегать.       Шин слушал его, но не слышал, пред глазами его была белая пелена.       — Отец, что ли, наставляет их? Или оберегает? Ему дела до них нет… А ты что о них беспокоишься? Оберегать их… Еще чего! Рисковать жизнью ради тех, кто и мизинца нашего не стоит… Мы их создали и закабалили, но не ради того, чтобы их развивать, а чтоб с них кормиться… Они сами рады услужить… Почему ты это не понимаешь?       «Каким образом в его голову закрались эти идеи? Кто-то намеренно их распространяет или он пришел к этому сам?»       — Тебе и самому они противны. Я ведь вижу, как ты сам с ними держишься.       — Как я с ними держусь?       — А вот так, — Шин изобразил презрительную гримасу и вскинул руки так, как ему казалось, делал это старший.       — Что же, по-твоему, означает моя поза?       — То, что ты такой же прародитель, как я и наш отец. Тебе противны их услужливость, рабское раболепие. Противно, что они как чайки разинули рты в ожидании куска покрупнее.       — Они не такие как мы, — только и выпалил Карла, которого откровения юноши застали врасплох.       — Это мягко сказано! Им бы сидеть в тех норах, откуда они повыползали…       «Мне следует пресечь на корню его рассуждения, но останови я его язык, остановлю ли вместе с ним его буйную голову? Не выскажи он своего недовольства, оно продолжало бы зреть в его сердце. Эта ненависть все равно, что болезнь, требующая лечения. Гордыня прародителей — это болезнь. Растущая язва, и тем опаснее, что, если ее не вскрыть, она продолжит прогрессировать незаметно. Я должен выяснить, откуда дует ветер, и предпринять меры».       — Мы вернемся к этому разговору позже, — прервал его Карла и огляделся. Поблизости никого не оказалось, но на душе его после их разговора стало неспокойно.       Шин понял причину, по которой брат остановил его, и сам огляделся, но также никого не заметил.       Его старший брат не вернется более к этому разговору. Он с детства его осаживал, но, вдоволь пожурив, отпускал. Карла всегда был слишком в себе, наедине в своих мыслях. Ему будто жалко было хоть на мгновение впустить младшего в чертоги своего разума.       Объяснись Карла хоть раз, выскажи свои опасения до конца, они достигли бы понимания раньше. Шин прислушался бы и стал внимательнее, осторожнее. С возрастом и к нему бы пришло осознание, что мир не делится на чужих и своих, ответственность, которая лежит на его плечах, куда выше, чем могло показаться.       Только Карла не высказался, и Шин принял его молчание за негласное одобрение. Подтверждение правильности своих суждений.