Суровый груз ответственности тяжкой Меня в болотную трясину тянет. Владею драгоценными камнями, Но некому на свете показать их. Обычно деревенские собаки Встречают злобным лаем незнакомца. Чернить людей, талантом одаренных, — Вот свойство подлое людей ничтожных. Во мне глубоко скрыто дарованье, Никто не знает о его значении. Способен я к искусству и наукам, Но никому об этом не известно*.
В библиотеке было тихо и пусто. Только ветер ударял по оконной раме да листья, подхваченные его потоками, шелестели по стеклу. Карла купался в этих приглушенных звуках: они удачно резонировали с музыкой его души. Могильный покой библиотеки вселял умиротворение в его сердце. Он ярко контрастировал с безумной дворцовой жизнью, пленником которой он стал по вине отца. Потолки в десять метров росту; стройная череда одинаковых стеллажей; пестрота хранящихся в них потрепанных переплетов; продолговатые окна высотою в половину стен — с широкими подоконниками, облупившимися рамами, маслянистыми плотными стеклами; жемчужно-мраморные полы с продолговатыми разводами цвета песка из пустынь. В замке прародителей, где все содержалось в чистоте и порядке и где за каждым крылом числился свой штат прислуги, старый флигель библиотеки уже год ютился сиротливо, обходимый людьми стороной. Книги в нем давно утратили привлекательный вид, а зал встречал гостей холодно и неприветливо, что означало, что в нем нельзя было праздно предаться думам и лениво сидеть, потупив взор в потолок. Мрачная атмосфера места, его отрешенность от других флигелей, отсутствие вычурной позолоты и помпезных люстр делали его винным пятном на праздничной скатерти. В результате поиска альтернатив, Гисбахом было одобрено строительство нового флигеля, который должен был послужить предметом гордости для нынешнего поколения и потомков. Согласно указу, оглашенному им в тронном зале, воздвижение новых библиотеки и читального зала намечалось на ближайшие десять лет. Повинуясь ему же, оно было продиктовано необходимостью сохранять и приумножать знания предков. Однако, самым важным пунктом указа было определение периода сбора средств на постройку. В течении месяца все приглашенные гости должны были в нем поучаствовать. Карла указом отца не обманывался, и вряд ли в замке нашелся бы хоть один человек, уверовавший в высокие мотивы короля. Гисбах не любил книг. В его глазах король, предпочитающий решению дел насущных чтение, не способен править. Удел такого короля — быть героем слезливых баллад, женских бредней. Такой король лишен воли: от стихов в его голове образуется воздух, а сердце смягчается, точно воск. Не правитель, а марионетка в руках советников. Чиновники будут топить его сердце жалостью, а советники заполнять пустое пространство пухом (ложными увещеваниями), и в итоге король превратиться в огородное пугало, годное только на то, чтобы пугать ворон (мелких слуг). «Читай дальше, читай! Думай больше, кто прав, а кто виноват! Прощай их, оправдывай, вставай на их сторону, и скоро границы между нашей расой и этими голодранцами напрочь сотрутся! Какой стыд привел я в этот мир! Король должен обладать волей, на наличии воли строится его правление! А в тебе ее нет, чего ради ты всех выслушиваешь? Чего ради дожидаешься их ответа? Не хватает собственных жил решить?!» — с пеной у рта не раз наступал на старшего сына Гисбах, и лицо его от ярости покрывали красные пятна. «Как иронично», — думал Карла в такие моменты. «Если моя слабость — отсутствие воли, то твоя — ее переизбыток». Он одергивал себя от замечаний, у нынешнего короля не могло быть слабости. Слабости числятся только за наследниками и покойными королями, на них стравливают всех собак. Как бы ни были глубоки заблуждения отца, как ни росла бы пропасть в их отношениях, Карла не мог озвучить свое недовольство и тем самым подорвать незыблемый авторитет правящего монарха. Когда-нибудь он сам займет место родителя, каким тогда вырастет его собственный сын? Увидев подорванный авторитет деда, не пойдет ли и сын, повинуясь отцовскому примеру, против него самого? Власть держится на преемственности, уважении предков. Пускай Гисбах не был примерным правителем, но место свое на страницах истории заслужил, и мягко сместив отца, Карла, руководствуясь не теплой сыновьей привязанностью, но здравым рассудком, хотел сохранить за ним ряд привилегий, но полностью и решительно убрать с эшелонов власти. Король прародителей в своем роде сделал «достаточно». Будучи искренне убежденным, что погибель государства заключается в высоком уровне образованности, Гисбах всеми силами стопорил реформы и замещал культурный досуг телесными наслаждениями. В замке выделял только те покои, которые можно было приспособить для увеселения. Среди подданных ценил праздность, умение охотиться и танцевать. Творчество не поощрялось. Декламировать было можно, но только в том случае, если в отрывке содержалось что-то пикантное, неприличное. Чем грубее, неотесанней шутка, тем сильней ласкала она его слух. Гисбах приказал пристроить к замку новый флигель не потому, что судьба местных фолиантов хоть сколько-нибудь его занимала, для того были мужи учёные. Цинь Шихуанди**, один из известнейших китайских императоров, отличавшийся воинственным настроем, и вовсе с приходом к власти сжег все имеющиеся конфуцианские трактаты, потому что конфуцианство было ему неугодно. А ведь в них хранились полезнейшие исторические сведения, культурные установки, заветы мудрецов, накопленные за столетия. Нет, волнуй его судьба книг и передача потомкам рукописного наследия прародителей, он приказал бы ввести реестр всех имеющихся трудов, переписал бы старые книги, реконструировал бы имеющуюся библиотеку и всячески способствовал популяризации чтения среди подданных. Вместо этого он подверг их неоправданному расточительству. Сбор средств на постройку библиотеки являлся ничем иным, как данью. Налоги собрать прародитель успел, но размером сбора остался недоволен. Просить помощи, брать кредиты, продавать полученные в наследство реликты — все это не подобало его высокому чину, а также обличило бы пустоты в казне и отсутствие практической сметки, прозорливости. Когда Карла докладывал отцу, в каком упадническом состоянии находилось их семейное достояние, он и подумать не мог, что все обернется простым вымогательством денег. Его резонное замечание послужило благовидным предлогом для очередного побора. Пожалуй, в тот миг Гисбах был ему благодарен. На то короткое мгновение они и вправду стали едины, как подлинные отец и сын. Причиной, по которой библиотечный зал обходили вниманием, как раз послужило почти осязаемое презрение к нему со стороны короля. И подданные, и слуги, видя, с какой брезгливостью прародитель относится к книгам, не жаловали это место своим присутствием. Никто не решался сообщить ему, что полы давно следовало заменить, потолки подбить, стены выбелить, провести тщательный осмотр оставшихся книг, ввести их учет, провести реставрацию старых изданий… Зная отца, наследник намеренно озвучил свое замечание прилюдно: при всей нелюбви Гисбаха к образованию, он ревниво относился ко всему, что говорили о нем другие; как ни жалел казны на все, что не касалось удовлетворения его собственных нужд, он не мог при подданных отклонить подобную щепетильную просьбу сына. Не мог открыто отказаться от их культурного наследия — данный шаг значительно пошатнул бы его авторитет в глазах соотечественников с учетом того, что вся власть прародителей строилась на почитании предков и признании их заслуг. Пренебреги своей памятью сам прародитель, чего после этого ожидать от других кланов? Начнется цепная реакция. Правитель мог предпочесть охоту образовательному досугу, но традиции и культ предков занимали главенствующую позицию в воспитанном на традиционных уставах обществе. То были три кита, основа их благополучия. Пойдя на поводу общественных ожиданий, дал добро на строительство нового корпуса, внешний облик которого соответствовал бы великолепию всего замка. В новой библиотеке должны были храниться тома последних изданий. Таким образом, Гисбах «мастерски» отдал дань традициям, смачно плюнув в саму их суть. Вместо того, чтобы сберечь и возродить старое, король подрубил его на корню, а на вырубленной поляне заложил новый неизвестный фундамент. Библиотека прародителей, за сохранность которой Карла боролся, была поистине обширной. Она содержала в себе бесчисленное количество памятников литературы. От древнейших карт и каталогов с описанием гор и морей до философских трактатов, от астрономических опусов до тонкой поэзии, от религиозных талмудов до мистических бестиариев, мифов, романов, пьес. Наследник рано познал прелести чтения, и это место давно служило ему пристанищем. Наблюдать, как оно медленно канет в лету, было невыносимо, но стараниями одного человека его было не спасти. Подобно отцу, Цукинами был сторонником идей глобальных; он не мог довольствоваться полутонами. Если и предпринимать меры, то только решительные, если и делать шаг, то только гулливеровский. Давать отдельные приказания слугам? Упрашивать? Наводить порядок своими руками? Слишком мелко, неэффективно. Люди стенали, когда была сожжена Александрийская библиотека***. Ее сокровища развеялись с пеплом, а египтяне обеднели настолько, как если бы Нил перестал разливаться. В руках Карлы находились труды, равные по ценности сожженным рукописям, залы, по которым он ходил, равнялись разграбленным римлянами. Прародители издревле знали цену знания и берегли его как жемчужину. Однако, пролетели века, и старинные полки покрылись пылью. Содержание книг не утратило своей значимости, но вектор интереса людей сместился в другие области. Карла по натуре всегда тяготел к одиночеству, компания была ему не нужна, но как будущий правитель, он нуждался в симпатиях подданных, нуждался в их обществе и понимании. Их отсутствие должного интереса к памяти предков, излишняя погруженность во внешний мир были причинами его неугасающих тревоги и опасения. Хотя каждый прародитель получал достойное образование и среди них нельзя было обличить невежду, но, получив базу, все большее число молодежи отказывалось продолжать обучение, изучать различные области, а не ограничиваться одной. В юности они прилежно просиживали за учебниками, но по мере взросления заставали совершенно иную картину — общественные признание и почет доставались не ученым, а ушлым и шустрым, сговорчивым и кичливым. В погоне за престижем молодежь их клана постепенно начала отступать от установок предков. Часть из них изжила себя, часть в современных реалиях была просто губительна. Прародители не могли заниматься торговлей, открывать предприятия, давать займы — это делало их беспомощными в сравнении с собственными подданными, уровень жизни которых за счет проводимых в данных областях махинаций значительно возрос. Разница между уровнями жизни еще не сравнялась, но перевес намечался, и многие прародители, предчувствуя его, испытывали озлобленность и раздражение в отношении более удачливых и способных кланов, чьи руки изначально были развязаны. Гисбаху нетрудно было играть на недовольстве, растущем среди соклановцев. Он был доволен сим обстоятельством. Когда гнев народа обращается во вне, они устремляют взоры от собственных неурядиц, сплачиваются против импровизированного врага. Подогревая недовольство прародителей, Гисбах безнаказанно тянул их состояния, объясняя это необходимостью поддерживать военный потенциал. Он стягивал многочисленные отряды на защиту никому не нужных границ и средствами, выделенными на их содержание, закрывал дыры в бюджете. До стражников не доходило и половины обещанного жалования, а подданные, убежденные, что враги их — четыре клана, и цель их — планомерное занятие территории прародителей, соглашались платить необходимые отчисления. Они верили, что суммы пойдут на защиту их суверенитета, малой родины. «Махинации отца не доведут наш народ до добра», — размышлял Карла в тишине заброшенной библиотеки. «Прародители злятся, что их кладовые пустеют, в то время как представители четырех кланов становятся все богаче, но они не видят общей картины. Отец объясняет увеличение налоговых сборов потребностью в содержании армии, но большинство постов давно заброшено, и солдаты в них залатывают последние портки. Обмундирование, снаряжение — все подлежит замене. Но откуда взять средства, если все деньги уходят на содержанье двора? Отец отпускает на нужды наложниц столько, сколько не получает ни один чиновник. У каждой женщины служанки, евнухи, родня, личные покои. Никто не считает расходов на платья и выходы. Во сколько обходятся нам еженедельные вечера? Сколько продуктов расходуется впустую? Куда отправляют они одежду после первого же показа?» Ярость вскипала в нем, стоило подумать, как неразумно распределялся бюджет при дворе, и как дорого обходилась жизнь, к которой в замке успели привыкнуть. Необходимо было в кратчайшие сроки придумать план, который переменил бы положение дел. Не предприми он что-то сейчас, и к моменту, когда отец передаст ему власть, от клана прародителей ничего не останется. Вчера Гисбах был необычайно мягок к Кроне, обхождение его казалось почти ласковым. По незнанию можно было подумать, будто он устыдился собственного распутства и вступить на путь истинный… Заметив внезапное расположение, Карла решил ни на шаг не отходить от матери. Внимание отца стоило дорого, и раз он внезапно снизошел на ласку, значит, дело было нешуточным. Как оказалось позднее, опасался Цукинами не понапрасну. Отец действительно лелеял задумку выманить из матери фамильные драгоценности, вошедшие в часть приданного. По закону, с момента вступления в брак они становились частью имущества мужа, но, фактически, мужу не требовались женские камни, и существенную часть приданного составляли именно земли. Однако, Гисбах решил, что ни к чему его жене украшения, раз она часто болеет и редко появляется на людях, их можно было вложить в нечто лучшее. Карла пресек его выпад, между ними вновь разразилась ссора, Шин как мог лавировал между обеими сторонами, и жонглируя шутками, и стараясь примирить враждующих членов семьи. С отцом они разошлись врагами, и наследник не знал, стоило ли ему являться в этот день ко двору. Гисбах не раз грозил швырнуть в него чашей, а рукоприкладства не чурался с самого детства. Карла, привыкший к «урокам» отца, не хотел выносить сор из избы и делать приглашенных невольными свидетелями очередного «воспитательного процесса». Более того, сердце матери, уверенной, что отношения отца с сыном еще можно спасти, разорвалось бы от лицезрения подобной сцены. «Если явлюсь, исполнит ли он свои давние угрозы или забудет? Подданные шепчутся, что мы с ним не в ладах, но о всей глубине разрыва они и не подозревают. Я боюсь не того, что он запустит в меня чашей, но что в своем пьяном угаре он взбеленится и отлучит меня от трона. Когда-то то были лишь глупые сплетни, но ситуация обостряется. Он сам сеет слухи о моей неспособности править, сам подкармливает клеветников и окружает себя ложной свитой. Старый дурак! Подыграть ему? Слишком поздно, ведь он знает о различиях в наших методах и убеждениях. Я не тот преемник, которого он бы хотел. Мои взгляды ему ненавистны, и будь они хоть сто раз спасительны для нашего рода, он никогда их не примет. Выберет наследником Шина? Это не худший вариант, хотя бы родная кровь. Я люблю Шина, и в его сердце где-то теплится любовь ко мне, но юн и не знает, что делать с собой, куда ему решать вопросы мира демонов. К счастью, отец ослеплен гордыней. Она не позволит ему передать власть в третьи руки. Значит, или я, или Шин. Или я, или он. Третьего ведь не дано? Не появилась ли на арене новая фигура, которую я не успел принять во внимание? Таинственный претендент, отдающий команды из закулисья? Нельзя смыкать глаз, только я отвернусь, как получу нож в спину. Решено, на вечер нужно идти. Хочу увидеть, кто сегодня будет сидеть подле отца. Пусть сколько хочет швыряется кубками, когда я займу его место, из них же подниму тост в честь его ухода. Или сделаю лучше, переправлю их на что-то полезное». Наследник захлопнул лежащую пред собой книгу и устремился в покои. Перед выходом следовало подготовиться.***
— Дерзкий юнец, как смеет он оспаривать мои решения! — кипел Гисбах, возрождая в памяти события вчерашнего дня, их недавнюю ссору. — Я потворствую ему в его капризах, хотя мог рассмеяться в лицо. Библиотека, посмотрите, какая важность! Нас не сегодня, так завтра захватят, а он трясется за какие-то вшивые книжонки, которым грош цена. А его картины? Слышал ли ты о картинной галерее прародителей? Мой сын готов удавить меня за лишний банкет, но когда речь заходит о его личных капризах, все молчат как под струнку. Как же так, наш золотой ребенок любит искусство! Люби он хоть в половину этой же силы свой народ, дал бы нам сбыть эти картонки, и, пожалуй, еще десятилетие мы жили бы припеваючи! Искусство не заполнит ничьи животы, искусство не оплатит счета… — король внезапно замолчал, поняв, что сболтнул лишнего. — Не молчи же, я хочу слышать твое мнение, вампир! — Мудростью лет Вы богаче сына, это известно всем, — загадочно улыбнулся Карлхайнц, пробежавшись взглядом по залу. — Но кладовые Ваши и вправду переживают не лучшие времена, в том ни для кого нет секрета. Вы можете быть со мной полностью откровенны. — Откровенен? Откровения короля дорого стоят, — усмехнулся прародитель, следуя за направлением взгляда вампира. — Ты обещал послужить мне верой и правдой в этом непростом дельце. За разумную плату, конечно. — Я верен своему слову, — продолжил вампир понятный лишь им двоим диалог. — В этом мы еще должны убедиться. Хочу быть уверен, что ты не ведешь двойную игру. Знай, я щедр со своими друзьями, но и врагов потчую не сумняшеся. — Понапрасну Вы сомневаетесь в моей преданности. Я как никто заинтересован, чтобы Ваш род и дальше почил на заслуженных лаврах. Для того и предлагаю свои услуги, чтобы Вы достигли победы кратчайшим путем. — Если наш план осуществится, я, пожалуй, и вправду буду доволен. Но пока, признаться, я питаю ряд опасений… — произнес Гисбах, понизив тон. — Что же может тревожить достопочтенного короля? — Всегда одно, Карлхайнц, всегда одно… В то мгновение двери распахнулись, и глашатай объявил о приходе наследника. Карла явился без матери, но с партнершей. Девушка низко склонила голову, и лица ее было не видно, лишь пышное платье раздувалось в такт плавным шагам. Сын изменил привычкам; на нем был красивый парадный камзол с бриллиантовой брошью. Вид его излучал бесстрастность, ни намека на вызов, и все же, завидев его, Гисбах скривился, словно от вкуса лимона. Несмотря на то, что наблюдать Карлу и его горделивое шествие доставляло ему почти физическую боль, король не мог оторваться от сына. «Чего ради он вырядился? Что за девку с собой притащил? К чему затеял весь фарс?» Внутренности короля сжало от едкой обиды. Брови его изогнулись как у демонов на японских масках. «Почему мне так тяжко смотреть на него? Мне тяжко, но отчего я не отрываю глаз? Что сотворил со мной этот гнусный поганец?» Бриллиант в петлице искрился при каждом шаге наследника, отражая преломляемый светом люстр блеск. Чем ближе мужчина подходил, тем ярче, казалось, светил на нем камень. Глаза короля заслезились, и он сощурился, не выдержав столь ослепительного сияния. Серебристые волосы, серебро на ресницах, серебристые розы камзола. Рука девушки змейкой покоилась на изгибе его локтя. Она так и не подняла головы и шествовала вперед, повинуясь направлению движений партнера. Карла приковал к себе всеобщее внимание, подхлестнутое вдобавок тем, что явился он на бал не один, а с дамой. Его провожали кто с восхищением, кто с любопытством. Не было ни единого скучающего взгляда. Принц для всех представлял интерес, как глоток свежего воздуха, впущенный в душное затхлое помещение. Сердце Гисбаха пропустило болезненный удар. Сцена, развернувшаяся перед ним, была ему до ужаса знакома. Он заскрежетал зубами, и пальцы его судорожно вцепились в подлокотники трона. «Мерзавец! Мерзавец! Мерзавец!» — бросил бы он в лицо сына. Наследник остановился в десяти шагах от трона, склонив голову пред отцом. Партнерша, не отпуская его руки, синхронно повторила поклон. Они замерли на секунды, будто герои, сошедшие с итальянских полотен — величественные, нарядные, молодые. Карлхайнц внимательно наблюдал за обоими прародителями, не проронив ни слова. «Это когда-то был я», — с кипящей ненавистью Гисбах наконец признался себе в глубочайшем из своих страхов. Сын был всем тем, чем когда-то был он, но только его пора уже завершилась; принимать закат своего солнца и приветствовать восхождение нового было выше всех его сил. Он смирился бы и со старостью, и с немощью, не мельтеши у него пред глазами этот символ юности и успеха. Морщины, испещрившие лоб, беспокоили бы его меньше, не видь он каждый день разглаженный лоб сына. Узловатые пальцы, разбухшие черты лица, помутневший взор, волосы — сухие и тусклые, словно сено, губы, впавшие тонкими линиями. Смотря на сына, Гисбах смотрел точно в зеркало, и осознание прошедших лет отравляло его душу сильнее всякого яда. Смотреть на себя и на «отражение», и вновь на себя — жестокая, мучительная, непрекращающаяся пытка. Видеть камзол — и примерять его на себя. Понимать, что такой камзол тебе больше не в пору. Видеть женщину — и представлять ее подле себя. Понимать, что ты с такой больше не ровня. Видеть бриллиант — и даже бриллиант не вернет ему сил, не вернет ему молодости. «Ненавижу! За что же она тебя родила, эта гадкая женщина! Мучить меня! Истязать! Сколько веков пробудет с тобою еще эта молодость? Сколько веков будешь кичиться ею, словно наградой? Ты не заслужил ни своего лица, ни здоровья, щенок! Я уйду, а ведь ты останешься! И долго еще будешь пировать в моих залах, спать на моей постели, вкушать моих яств и женщин! Заберешь все то, что я так долго строил! Присвоишь мой труд, мой кров, мое наследие! Это место было руинами! Это я заложил первый камень! Я был сильнее тебя и краше, не смотри так кичливо! Не отдам! Ни за что! Никогда!» Карла почувствовал, как потяжелел взгляд отца, и поднял на него полные удивления очи. Их взгляды скрестились, и на секунду, лишь на секунду, наследником овладело смятение. «Да что же творится в твоей больной голове?» Он надел украшение, которое дала ему мать, и, повинуясь этикету, привел партнершу. Оделся согласно празднеству, тщательно подобрал туалет, не упустив ни единой детали. Ни мускулом не повел, когда шел чрез залу. Совершил поклон. В чем же был промах? Карлхайнц внимательно наблюдал за обоими прародителями, не проронив ни слова. — Дорогой отец, я рад засвидетельствовать Вам свое почтение на этом вечере. Благодарю небо и наших достопочтенных предков за Ваше здравие. Желаю, чтобы кубок Ваш не был пуст и вино не кончалось. Повисло тяжелое молчание. — Желаю, чтобы друзья не покидали Вашего порога. Костяшки пальцев короля побелели от напряжения. Метал подлокотников начал гнуться от силы давления. — Желаю, чтобы во всех делах Вам сопутствовала удача. — Братец, довольно! А то после твоих пожеланий отец того и гляди всех нас переживет! — засмеялся Шин, и смех его снял повисшее в зале напряжение. Он всегда бросал первое, что приходило в голову, но шутка его на сей раз иначе осела на сердце отца. — Идем же, я еще не выгулял новые башмаки! Пока не сотру колодок, из зала не выйду. Сам-то что такой франт? Мне говоришь приберечь семейные драгоценности, а сам от матери получил лучший камень! Верь после этого старшим братьям! И не говори после этого, что ты у нее не в любимчиках! Мне она, сколько я ни просил, такие сокровища не давала! — После того, как ты потерял запонки в чьей-то постели… — Кто старое помянет, — отмахнулся юноша с непослушными медными волосами, и задорный румянец заиграл на его щеках. — К чему, между прочим, был весь твой прошлый праведный монолог, если сам в итоге привел подружку? Еще и явился с ней под руку! Мне таких вольностей не позволяют… — Что тебе не позволяют, ты сам с лихвою берешь, — упрекнул его старший, закрывая собою девушку. — Разрешения тебе не нужно. — Не уходи от ответа! Я с тобой сегодня попререкался бы, да сыграю роль послушного младшего брата. Больно хочется узнать твою даму сердца получше… Не прячьте глаз, драгоценная, не бойтесь, я пока не намерен красть Ваше сердце. На это у нас с Вами есть целый остаток вечера… На такой полушутливой ноте юноши удалились от трона, и скоро их поглотил ураган гостей. Толпа скрыла их, и Карла был благодарен Шину за то, что он спас этот грозивший скандалом вечер. — Вы в порядке, мой король? Нас прервали, Вы хотели поделиться своим беспокойством. — Моим беспокойством? — пробудился Гисбах от своих горьких дум. — У меня одно беспокойство. Оно пронеслось пред моими глазами как грозовая туча. Ты видел, все замерли, когда он шел, точно в ожидании града. Я будто слышал гром пред его приходом. — Быть может, то был стук Вашего сердца? — участливо поинтересовался Карлхайнц, не упустивший ни детали из развернувшейся сцены. — Неважно… это не имеет значения… Мой сын — вот, чего я больше всего на свете боюсь. — Как же так получилось? Разве он не предмет Вашей гордости? — Гордости… — вздохнул Гисбах мечтательно, и в момент вздоха лицо его изгладилось от морщин и злобы, словно он обрел человечность. — Другой отец гордился бы таким сыном. Но я его ненавижу. Смешно, не правда ли? Ненавижу так сильно, что убил бы, знай, что это сошло бы мне с рук. Мать его проклянет меня, и не будет с того дня мне покоя, все запомнят меня сыноубийцей, а мои ратные подвиги сотрутся из памяти. Карлхайнц, у тебя есть сыновья? — Да, один, но он совсем маленький. — Ты любишь его? — Люблю. — Когда Карла родился, я тоже думал, что люблю его. Мы все думаем, что любим своих детей. — Природа заложила в нас проявлять заботу о потомстве. Это естественно — переживать за своего детеныша. — Это сильнее природы. Сначала ты будешь любить своего сына. Будешь смотреть на него и отсчитывать дни до того, как он сделает первый шаг, а потом впервые сядет на лошадь. Потом настанет момент, когда ты уже не сможешь оседлать лошадь сам, а он будет скакать на ней, не оглядываясь. Тогда ты возненавидишь своего сына. Налет отцовской печали слетел, и пред вампиром появился прежний измученный страстями старик. — Я запомню Ваши слова. — Хорошенько запомни их! И убей своего сына раньше, чем он перегрызет тебе глотку! Ты хотел послужить мне службу, я не прочь предоставить тебе такую возможность. Никто не знает, что на уме у моего первенца, он никого не посвящает в свои планы и держится особняком. При нем как будто бы нет советников, нет друзей, даже женщину я с ним вижу впервые. Что он думает, что планирует, я хочу знать все. Самый грязный секрет, самые гнусные мысли. — Едва ли он изберет меня поверенным своей души. — У тебя, говорят, длинные руки! Придумай что-нибудь, мне плевать, что это будет! Любая уловка, любая хитрость… Используй все средства, я развязываю тебе руки! Его сердце мне нужно на блюдечке, выдерни его хоть клещами, хоть чем… — Разумеется, — ухмыльнулся вампир слабости старика. — Это будет вторая услуга. — По-твоему, я могу забыть? — Не можете, мой благородный король, но я, нижайший слуга, вынужден вести счет. — Я рассчитаюсь, я за все тебе заплачу… Пусть лучше весь наш род сгниет заживо, но Карла им править не будет! Пусть сидит на руинах! На осколках нашего былого величия! Один со своими книгами и картинами! Ни единой души не останется подле него — ни детей, ни женщин! Король пустых коридоров! Король без подданных! Руины станут его тронным залом! — Бойтесь слов своих, они ведь могут стать реальностью...