В душе моей — печаль, досада, горечь,
Несу один невзгоды этих дней,
Но лучше смерть, чтоб навсегда исчезнуть,
Чем примириться с участью такой!
Известно: сокол не летает в стае,
Так исстари на свете повелось.
И как квадрат и круг несовместимы,
Так два пути враждуют меж собой.
Я подавляю чувства и стремленья,
И оскорблениям не внемлю я,
Чтить чистоту и умереть за правду, —
Так в старину учили мудрецы*.
Холодный свет проникал в комнату сквозь щель полуоткрытых ставней. Он проходил косою чертой по стене и преломлялся на пологе кровати. Кроне сидела на ней, укутанная одеялами, подушки окольцовывали ее, точно облака — светило. Она не поднимала глаз, и пышные ресницы ее серебрились инеем. Волосы, распластавшиеся по плечам, отливали обманчивым жемчужным блеском: нельзя было сказать, тронула ли их седина или то был их природный оттенок. — Ты уверен, что должен идти? — раздалось так тихо и сипло, что не навостри Карла слух, слова матери растаяли бы, как горстка снега, занесенная с улицы в теплый дом. «Если меня там не будет, кто еще имеет право там быть?» — Мне следует туда явиться, — без пояснений ответил он. В последние дни Цукинами собирался с особенной тщательностью. Внутреннее чутье подсказывало, что на него смотрят и смотрят оценивающе. Вызван ли был внезапный интерес к нему ростом недовольства к политике, (не)проводимой отцом, или то было естественное любопытство к молодому наследнику, он не знал. Гисбах решил возродить традицию проведения советов — специальных собраний, где коллегиально принимались важные для мира демонов решения. Уже как двадцать лет собрания не устраивали. Король получил право самостоятельно вести политику, и, хотя ни к чему хорошему это не привело, Гисбах был не из тех, кто раскаивался в своих решениях. Помимо короля, на собрании могли присутствовать семь советников и наследник, изъяви последний на то желание. Карла, давно желавший разобраться, какую игру затеял отец, не преминул воспользоваться данной возможностью. К тому же, ему необходимо было как можно лучше изучить картину происходящего перед тем, как начать предпринимать какие-либо действия. Гисбах стремился не посвящать старшего сына в государственные дела. Вводить наследника в курс дел, значит готовить себе преемника, а передавать власть король не спешил, поэтому и присутствие Карлы на мероприятии было нежелательным. Все это чувствовали, но закрыть двери у носа принца не могли, номинально он все еще обладал правами, которые не могли отнять у него ни сплетни, ни немилость отца. Остальные приглашенные, по совместительству с должностями советников, занимали посты министров королевства. Каждый советник руководил своим министерством: министерство финансов, военное министерство, министерство чинов и сельского хозяйства, наказания и ритуалов, общественных работ. Первое отвечало за распределение дворцовой казны — такой пост предназначался лишь самым доверенным лицам, но и не нашлось бы такого храбреца, что дерзнул бы обворовывать нынешнего короля. Под руководством министра финансов велись книги учета расходов, он же выделял деньги на нужды других отделов, следил за тем, чтобы в книгах не было туманных пятен, и все деньги поступали ровно на то, на что были направлены. Военное министерство решало дела войны, но в мирное время их работа не прекращалась, а перенаправлялась в невоенное русло. Военачальники следили за содержанием своих корпусов, качеством снаряжения солдат и лошадьми. Их же силами должны были поддерживаться оборонительные крепости и казармы. Они отвечали за безопасность постовых зон. Министерство чинов осуществляло контроль за получением должностей, назначений. В его власти было снять человека с поста или возвеличить. Оно же проводило государственные экзамены, по результатам которых люди могли претендовать на повышение по службе. Министр этого отдела следил, чтобы в замок прародителей не попадали сомнительные субъекты, карьеры неугодных он стопорил. Министерство сельского хозяйство ведало проведением сельхоз работ, но служба в нем не отличалась особым почетом. Плодородной земли на территории прародителей было не слишком много, да и не в чете у демонов было заниматься пашней — такую работу делегировали самым низшим слоям: гулям да слабым демонам, не сумевшим найти себе пристанища. Большого дохода это не приносило, но следить за землей было нужно: негоже полям пустовать. Министерство наказания осуществляло функции суда, но лишь частично, потому что последнее слово всегда оставалось за королем, лишь с его молчаливого согласия узника могли помиловать или отвести на эшафот. Формально же министерство занималось поиском виновных, свидетелей, которые могли бы подтвердить их вину, ведением судебного процесса и розыском тех, кому удалось избежать правосудия. Министерство ритуалов до прихода к власти Гисбаха считалось самым почетным — именно в нем консолидировалась королевская власть. Король, в представлении прародителей, должен был поддерживать тесные связи со своими предками, и посредниками между умершими и живыми считались жрецы. Они организовывали все общественные праздники, собрания, именные торжества. Они же занимались гаданиями по случаю принятия стратегически важных решениях, передавали королю «волю неба» — тщательно отрепетированные речи, составленные вместе с Верховным жрецом. Послания неба служили важной частью легитимации власти правящей династии. Жрецы находились на короткой ноге с представителями других министерств — «предсказания предков» должны были выходить самыми точными и детальными, и нельзя было обеспечить им достоверность, не располагай они информацией о том, что творится во всем королевстве. Министерство общественных работ было шире других отделов и отвечало за то, что обеспечивало работой простых граждан. Стоило в мире демонов произойти разливу реки или крушению горных пород, как на участок отправлялись «добровольцы», за разумную плату готовые разрешить неприятность. Те же бригады использовались в строительстве и укреплении стен и дамб, жилищ и корпусов замка. До замка прародителей, разумеется, допускали лишь самых умелых. На совете министры во всеуслышание передавали новости королю. Советуясь, они выдвигали предложения по улучшению производительности в своих министерствах, делились чаяниями, проблемами. В результате голосований каждый мог высказать свою позицию по смежным вопросам, выдвинуть предложение о возможном выходе из сложной ситуации. Наследник, присутствовавший на собрании, мог из первых уст узнать, как обстояли дела на земле, что однажды перешла бы под бразды его правления. Гисбах отменил их, потому что не хотел принимать решения коллегиально. Он был достаточно уверен в собственном понимании «благополучия народа и государства». Его также пугала вероятность, что министры, сошедшиеся друг с другом, могли начать интриговать против него. История знала немало примеров, когда высшие чиновники, опьяненные властью, сбивались в клики, которые впоследствии разворовывали всю страну. Чтобы не дать им обрасти родственными связями, он всячески разобщал министров: принимал по отдельности, ставил одним в пример других и наоборот, подкидывал кости в виде наград, за которые требовалось бороться. Все это способствовало разобщению среди министерств, однако, эти же меры подкрепляли его собственную власть, так как каждый из руководителей понимал, что его судьбу может решить вовремя подслушанная сплетня, своевременно разболтанный секрет, предотвращённый наперед бунт, погашенное загодя недовольство. А Гис игрался ими, приближая к себе то одного, то другого сановника, никому не давая закрепиться на только отвоеванной позиции. За любой проступок следовало отстранение, и министры всегда ходили или, верней, семенили, словно по тонкому льду. — Отец с недавних пор стал очень деятельным, — выдохнул Карла, проводя ладонями по лицу. Кроне было потянулась к нему навстречу, но мужчина не увидел ее движения из-за спины. «Для человека, которому пора бы и честь знать, даже слишком деятельным». — Разве это не хорошо? Он хочет привести дела в порядок перед тем, как передать их тебе. Карла вновь выдохнул, но сильнее. С чувством. Будь все так просто, он спал бы спокойнее. За последний год Гисбах сделал для королевства больше, чем за все свое правление, считая с коронации. Кто-то мог бы списать такой всплеск активности за раскаяние, но Карла хорошо знал отца, для которого раскаяние были чуждо. Очевидно, что вся череда лихорадочно принятых прародителем мер была частью какого-то единого плана. — Я мог бы сам привести дела в порядок. Ему необязательно было так себя утруждать… Простите, матушка, зря я сказал это Вам. Возможно, Гисбах намеренно распылялся, берясь то за одно, то за другое дело, в попытках скрыть от внимания толпы свои подлинные планы. Возможно, из всех предпринятых им шагов только несколько имели за собою основу, остальные же приходились пустышками, конфетти, которые он щедро подбрасывал в небо. Пока все радовались реставрации галереи и бесконечным балам, где-то разыгрывались настоящие, подпольные игры. Доступа к ним и искал Цукинами. Хотя бы намека. Подсказки. «Он хочет попридержать трон и укрепить свою власть. Это понятно, как белый день. Только одними танцами этих целей не достичь. Сегодня гости пьют за его здоровье, завтра — за мою коронацию. Им неважно, на чьем празднике они танцуют, пока в зале играет музыка. Отец достаточно умен, чтобы отдавать себе в этом отчет. Поэтому ему нужно совершить что-то значимое, по масштабам глобальное настолько, что все разговоры о моей кандидатуре погасли бы, будто задутые на праздничном торте свечи. И что бы отец ни задумал, он не может воплотить свой план в одиночку. Вопрос остается лишь в том, кого он избрал себе в поверенные? За какие нитки я должен тянуть, чтобы разгадать его планы?» Кроне вновь протянула ему свои руки. Опомнившись и заметив жест матери, Карла подошел к ней и поцеловал ее пальцы: они были холодными. — Вам не здоровится, матушка? — Нет, я чувствую себя замечательно. Когда ты подле меня, мне всегда хорошо, — сказала Кроне, и слезы заблестели в ее глазах. «Отчего моя матушка плачет? Мне больно видеть ее слезы, но ведь не я — их виновник?» — Вам больно? — Мой милый, чудесный Карла, мне так хорошо, как не было никогда. Но где твой брат? Почему он ко мне не приходит? Кроне не умела требовать и приказывать, но сейчас в ее голосе слышался укор, и Карла испытал вину, как если бы он, а не Шин обходил мать визитом. Но как настойчиво он ни уговаривал младшего навестить ее, юноша всеми правдами и неправдами находил повод игнорировать указания старшего. Они с Шином могли сойтись во многих пунктах, и порой даже выглядели счастливой семьей, но стоило речи зайти о матери, как младший закрывался и переводил тему. Карла не мог понять, что повлекло за собой подобное охлаждение. Младшему ни в чем не было отказа; детство его и самая сердобольная душа не посмела бы назвать суровым, и все же Шин таил обиду на мать, причину которой установить было сложно. Упрекая Карлу за скрытность, он сам оставался закрытой книгой. Что таил его игривый взгляд с поволокой, что умалчивал хищный оскал губ? — Отец отправил его на учения. Шин прилежен, и в военном деле его ждут большие успехи. Не ложь, но и не до конца правда. Карла не знал, куда сегодня запропастился Шин — какой предлог он использовал, чтобы в очередной раз увильнуть от своих сыновьих обязанностей. Но если что-то и могло увлечь младшего, то это только игры в войнушки, которые устраивал для него отец — импровизированные учения и походы, где младший чувствовал себя командиром всех командиров. Сам Карла только посмеивался, когда брат, пышущий гордостью, предлагал ему присоединиться к их славным тренировкам в качестве гостя. Смотреть, как Шин с упоением валяет по песку попавшихся под руку солдат, заливаясь при этом самобравадой, было сомнительным удовольствием. — Как жаль, что он не пришел, — прошептала мать, но тут же подняла глаза на старшего сына. — Мне жаль, что Гис забрал его у меня. И мне жаль, что мой мальчик меня не любит. — Вы ошибаетесь… — Карла, я знаю, что в его сердце нет ко мне теплоты. Всегда знала. Ведь я сама в этом виновата. Когда ребенок рождается, его кладут на грудь матери. Малыш, слушая ее сердцебиение, успокаивается быстрее, между ними рождается связь. Но стоило Шину родиться, его вырвали из моих рук, отняли от моей груди… Я не сумела за всю жизнь расплатиться с ним за тот украденный миг, и вина снедает мое сердце до сих пор. Да и могла ли я любить его сильнее, чем полюбила тебя? Когда я смотрю на твое лицо, из моих глаз проступают слезы, и я не в силах их остановить. Ты забрал всю мою ласку, и на младшего моего крошку ее совсем не осталось. Надеюсь, когда-нибудь он сумеет меня простить. У Шина благородная душа, но он очень-очень запутался. Не бросай его, обещаешь? Он твой брат, и останется им во что бы то ни стало. Ты должен любить его с той силой, с которой я не смогла. А когда я умру, поклянись, что полюбишь его еще сильнее! За нас двоих! — Матушка, Вы побледнели, я позову лекаря… — выпалил Карла, вновь целуя ее дрожащие пальцы. На щеках женщины проступил нездоровый румянец, ее трясло. Мужчина готов был ринуться к двери, но она вцепилась в его руки с необычайной для болезненной женщины силой. — Поклянись, Карла, пожалуйста, поклянись! — Я клянусь, что буду оберегать его, — вторил он, не оставляя попытки высвободить руки и позвать на помощь. Если мать обуяла лихорадка, лекарь должен был явиться немедленно. — Даже если однажды он захочет убить тебя? Поклянись, что и тогда будешь его любить? — заклинала женщина, будто не видя его беспокойства. — Откуда у Вас эти мысли? — Поклянись, мне больше ничего не остается, как взять с тебя клятву… Мой бедный, запутавшийся ребенок. Боже, я была такой невнимательной матерью. Карла, ты станешь для брата и матерью, и отцом! Поклянись! — Лекаря! Лекаря! Сейчас же! — Карла, какой плохой матерью я вам была… Поклянись… — Клянусь… Лекаря в покои королевы! В комнату вбежал запыхавшийся, пухлый мужчин. За ним несколько перепуганных служанок, которые тут же бросились к женщине. Кроне не замечала их, умиротворенный взгляд ее был направлен в потолок. Карле следовало остаться, но ему стало не по себе от откровений матери, и он не хотел заставать ее в момент слабости. Тем более, что врачу необходимо было ее осмотреть. «Я всего лишь не хочу им мешать, мне лучше уйти», — убеждал себя он, не веря своим словам. Ему было больно. Больно смотреть на мать, которая с каждым днем становилась слабее, и мысли о ее слабости приближали еще более горькие мысли о ее возможном недуге. Горче было осознавать, что как бы ни ухудшалось состояние Кроне, он не мог позволить себе безвылазно оставаться подле нее. Долг требовал активного участия в другой, внешней дворцовой жизни. Рассвет еще позволительно было встретить с матерью, но вечера принадлежали подданным, и уже через пару часов он должен был отбросить свои беспокойства, и предстать пред советом хладнокровным, будто бы на душе его царила зима.***
На собрании, к удивлению наследника, людей было больше заявленного. Помимо министров-прародителей, которых он знал с детства, в зале присутствовали люди, которых он видел впервые. Часть лиц была знакома ему с вечеров, но то были не прародители, а вампиры. Держались они гордо, даже с претензией. Как новая мебель, внесенная в антикварный магазин. Само присутствие их на совете было не то чтобы странным, но немыслимым. Попросту абсурдным. На совете, где планировалось обсуждение государственных дел, заседали чужаки — люди, которых еще сто лет назад не пустили бы и за порог прихожей. Теперь они сидели на креслах, вальяжно, и на мгновение прародитель задумался, не развернуться ли ему вон из комнаты? Пересилив гордыню, он вошел внутрь, и знавшие его министры тут же встали, выказывая честь наследнику старшей крови. Вампиры тоже приподнялись со своих удобных кресел, но Карла бы предпочел, чтобы они вовсе покинули зал, если хотели оказать ему дань уважения. Зал, где некогда заседали его почтенные предки, был осквернен их вульгарным присутствием. Причуды отца, недомогание матери, капризы брата, нескончаемые вечера, запустение родного замка, о всем королевстве нечего и упоминать, и эта неожиданная пощечина — он был вне себя от ярости, и если бы ярость могла излучать жар, в комнате бы стало душнее, чем на последнем кругу ада. — Наследный принц, как мы рады, что Вы пришли! — поприветствовал его один из сановников, усаживая подле себя. Принц не знал, что делать, и поддался, удрученный открывшимися обстоятельствами. — И я рад Вас видеть, — произнес он сухо и без выражения. — Нелегкие же нынче времена, согласны? — Не ошибся ли я залом? — осторожно поинтересовался наследник, стараясь не бросать взгляды в сторону пришедших вампиров. Он не боялся относиться к ним так, как считал нужным, но в уме его не укладывалось, чтобы отец мог такое выдумать: пригласить невесть кого на непредназначенное для чужих ушей собрание. — К сожалению, Вы не ошиблись, — присоединился к ним военный министр. — Но и я бы многое отдал бы, чтобы здесь не сидеть! — Нам всем не по вкусу эта публика, — проявил инициативу министр ритуалов, — но Ваш отец настоял на их присутствии. Признаться, мы озадачены подобным решением. Не прослужи каждый из нас королю верной службы, в пору было бы и задуматься, не ставит ли он под сомнение нашу преданность? Или, что хуже, не считает ли нас плохими советчиками… — Кто знает, что считает король. «Разумеется, отец считает вас плохими советчиками», — усмехнулся про себя наследник. Губы его свело от горькой, желчной улыбки. «Остановись, они поймут, что ты смеешься над ними, и затаят обиду, а эти изнеженные писаки — враги похуже тех, кто размахивает мечами… И все же, какие жалкие. Где-то там на постели мечется мать, королевство летит в Тартарары, а они переживают, успеют ли набить кошельки до того, как отец скинет их с насиженных мест». — Раз помыслы короля постичь нам не дано, остается только надеяться на Ваше покровительство. — Боюсь, мое покровительство еще скорее приведет вас к плахе. Посыпались вздохи. — Ох, — выпалил удрученный министр и совсем поник в кресле. — Однако, раз таково ваше желание, я мог бы выступить с вашими предложениями пред отцом… — Пожалуй, не надо! — поспешил перебить его почтенный прародитель. Бисеринки пота проступили на его лысом как яйцо лбу. — Не тревожьтесь за сохранность ваших задумок, я не присвою их себе. Первым же делом я объявлю, что они нашего совместного творчества. — Что Вы, что Вы, мне и предлагать-то нечего, я, пожалуй, воздержусь сегодня от выступлений. Стало нехорошо. — Жаль, — выпалил Цукинами, поднося руку к груди. — Быть может, кто-то еще готов разделить со мною свои соображения? Или мне взять смелость выступить от общего лица? Тогда никто не останется в обиде. — Не стоит, мы люди старой закалки! Только подведем Вам о своих идеях! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чего хотели чиновники. Карла примерно представлял себе эти «идеи». Намечался кризис, и ни для кого не оставалось секретом, что не сегодня-завтра жалование для многих урежут, кто-то и вовсе может его лишиться. Исправлять ситуацию было бессмысленно и поздно, наиболее логичным решением для любого значимого чиновника оставалось затянуть пояски и сидеть тише воды ниже травы, но перед этим хорошенько пополнить карманы, чтобы было на что переждать бурю. Поэтому каждый из присутствующих надеялся привлечь внимания короля к недостаточному финансированию его министерства. Надеялся, пока не пришел на собрание. Собрание, на которое, помимо спевшейся старой гвардии, пригласили каких-то чужаков, и число их — самое страшное — превалировало над числом министров. Но кем приходились нежданные гости? «Хотя бы не я один остался здесь в дураках. Смотреть на кислые мины этих лис даже приятно. Не сиди мы с ними в одной лодке, я бы позволил себе позлорадствовать. Только где же отец?» Гисбах не заставил себя долго ждать. Он явился при полном параде. Недоумение, царившее на лицах присутствующих, приятно ему польстило. Рано списали старого короля, ликовал он в душе. Очевидно, никто не мог поспеть за его стремительными нововведениями. Люди, которые еще недавно пророчили ему уход, нынче терялись в догадках. О большем он, человек, чья слава уже отсияла и пребывала на закате дня, мечтать не мог. — Как хорошо, что вы все собрались. Я позвал на это собрание лишь самых доверенных лиц, так что цените мое расположение. Каждому из вас я доверяю, как себе, поэтому говорить буду без обиняков. Ни для кого не секрет, что дела в мире демонов нынче идут не так гладко, как прежде. Мы столкнулись с кризисом, наши кладовые пустеют, а земли хиреют, границы охраняют спустя рукава, на местах сидят посредственности, никакого порядка. Каким отцом я буду для своего сына, если передам ему королевство в таком запустении? Каким отцом я буду для своих подданных, если не искуплю вины за постигшие их неурядицы? Нет мне прощения, если и дальше продолжат богатеть недостойные и прозябать в бездействии тем, по ком давно плачут чины и награды. «Поразительно», — подивился Карла, заметив, как внимательно слушают отца приглашенные гости. Глаза их горели от предвкушения легких денег и славы. — Но откуда взять средства на восстановление? В чем нам искать источник всех бед, что постигли наше славное королевство? Не буду больше держать вас в неведении, среди моих подданных есть те, кто обманом нажили свое состояние. Паршивые овцы, затесавшиеся в наше стадо. Они приехали сюда в самоцветах, когда у простого люда нет крова, чтобы провести ночь. Хуже того, они смеют не только кичиться своими деньгами, но и плести интриги за моею спиной. Долго я спускал им все с рук, времена милостивых королей подошли к закату. Долго я пренебрегал одними детьми в пользу других, позволяя кому-то брать все, а кому-то сидеть на задворках. «Какой же безумец, он призывает их к войне. Для того и пригласил этих безродных, чтобы их руками загрести жар, а потом забрать награбленное себе». Пазл окончательно сложился. Шин, который был близок отцу по духу, впитывал идеи Гисбаха, как губка. Для него, юнца, мысль отобрать золото у тех, кто ниже его по крови, а значит, априори не мог быть богаче, казалась разумной. Опрометчивые высказывания, шальное поведение — он точно заранее знал, о чем пойдет разговор на собрании, потому и позволял себе развязное поведение. Отец хотел рассорить подданных между собой — тех, что беднее, натравить на тех, кто всего достиг. Победитель был не важен, ведь под конец бойни силы обеих сторон были бы в достаточной мере истощены. Оставалось лишь добить победителя и забрать лавры себе. Прародители его бы не осудили, для большинства было естественно доверять воле правителя. В конце концов, своя кровь не пролилась бы, а неизбежные потери среди других слоев населения история спокойно списала бы на расовые перипетии. «Карлхайнц, и он здесь?» — внимание наследника привлек вампир, стоявший от всех в удалении. Он не уселся ни к одухотворенным слушателям, по-видимому, подлинным последователям отца, ни к министрам. Вампир наблюдал за сложившейся картиной, и взгляд его выражал насмешку над происходящим, будто он ведал и понимал больше, чем остальные. Карлу одолел укор, ведь он невольно принадлежал к слушателям, и не мог наблюдать за происходящим из тени, как бы возвышаясь над сидящими. Принца не покидало недоброе предчувствие. Карлхайнц, как показало время, занял исключительное положение в глазах отца, в то же время, какой разительный контраст он представлял из себя на фоне старого Гиса с его фанфаронскими речами. Спокойный, выдержанный, его мало беспокоили пламенные обещания. «Чем отец мог привлечь подобного человека? Он не похож на дурака, должен видеть, что дни Гисбаха сочтены. Тогда для чего следует за отцом, точно тень?» Карлхайнц перехватил его взгляд и галантно опустил голову. Колечки его кудрявых волос затрепыхали в такт движению. «Я назвал этих замшелых министров лисами, но лис тут только один». Вампир будто прочитал его мысли и улыбнулся слегка виновато, будто извиняясь за то, что в их немом поединке взглядами одержал победу. «Улыбайся сколько влезет. Как только я займу трон, то вымету пыль из залов». Речи отца больше не представляли для него интереса. Бравада предназначалась для чужих ушей, прародителей на нее пригласили лишь в качестве гаранта искренности сказанных слов. Для пафоса, другими словами. Дождавшись, когда речь отца обревется аплодисментами, наследник поспешил удалиться. — Уходите? — бросил ему Карлхайнц через плечо у самого выхода. — Собрание окончено. Или я ошибаюсь? — Кто умеет ждать, жнет лучшие посевы. — Мои предки не держали сохи, Вам знать лучше. Вампир засмеялся: — Говорили, что лицом Вы похожи на мать, но стоило мне с Вами заговорить, как проступил темперамент отца. Восхитительное сочетание, — увидев, как изменился прародитель в лице, мужчина поправился: — Не сердитесь, а то злые языки подумают, будто бы сравнение с отцом для Вас оскорбительно. Вы должны им гордиться, не многим повезло родиться принцем. И Вы напрасно смотрите на меня как на врага. Нам следует подружиться. Умные люди должны держаться вместе, не находите? «Почему он ведет себя так панибратски? Чего добивается?» — Я могу не внушать Вам доверия, но одному бывает тоскливо. От каждого ждешь подвоха, в каждом ищешь предателя… — заметив, что к ним приближается Гисбах, вампир сжал руку прародителя в прощальном рукопожатии. Жест вышел естественным, плавным. Карла почувствовал, как в ладони его появилась карточка. Поклонившись отцу, он вышел из комнаты, и убедившись, что рядом не было никого кроме сосредоточенных на охране дверей стражников, разжал пальцы. «Вечером на восточной террасе можно увидеть чудесный закат». «Каков наглец», — подумал Карла, в гневе как никогда похожий на Гисбаха. Бумага пеплом рассыпалась по его пальцам. «И все же я разделю с ним этот закат, посмотрим, что он может мне предложить».