***
Амелия проснулась от вскрика. Хотя она не могла определить ни кому он принадлежал, ни откуда он исходил; уверенность в том, что ей не послышалось, была абсолютной. Вероятность того, что в замок пробрался злоумышленник или грабитель, при этом равнялась нулю: чтобы решиться сюда проникнуть, для начала нужно было расстаться с рассудком. Крик однозначно принадлежал кому-то из обитателей замка. Оставалось выяснить: кому именно? Харелл огляделась: все девушки мирно спали в своих постелях. По крайней мере, выглядели спящими. Ни одного напуганного и белого как мел лица, никаких вскинутых рук, сброшенных на пол одеял. Спокойный сон девушки как рукой сняло, его место заняло беспокойство. Ловко она поднялась с постели, приземляясь босыми ступнями на голый пол. Встав на носочки, добралась до двери и быстро прошмыгнула, прикрывая её за собой. Крик не повторился, значит, кто бы его ни издал, он более не нуждался в помощи. Амелия и сама осознавала, что благоразумнее было бы отступить, но нездоровое любопытство подстёгивало её идти вперёд. Она шла по коридору, украдкой поглядывая по сторонам: ни в одной из комнат не замечалось движения. Равнодушные картины, равнодушные статуи и шкафы — вот и всё, что ей встретилось. За следующим поворотом находилась комната госпожи Айко — управляющей замка. Долгожданный поворот и финишная прямая. У покоев женщины было тихо: слышались её мерное дыхание и похрапывание. Оставалось единственное место, откуда мог исходить звук. «Что же делать?» — Взгляд Амелии моментально переместился к лестнице, а на лице отразились муки выбора: подняться или повернуть назад. Карла не был ребёнком и не нуждался в её опеке. Излишняя внимательность со стороны девушки выглядела бы неуместно и подозрительно. В течение двух месяцев прародитель ни разу не изменил себе: сколько приказаний он ей ни отдавал, взгляд его неизменно обращался сквозь неё, а не к ней. Тон оставался безличным. Между ними не было той степени близости, при которой один мог влететь к другому в комнату посреди ночи. Не было доверия, при котором один поверил бы другому душевные тайны. Что бы ни произошло, он не обрадовался бы её внезапному приходу. Её обязанности оставались прежними: обслуживать замок, а не его. Уборка, стирка и подай-принеси. Брать на себя больше — проявить бессмысленное самомнение и нажить врагов. Однако, оставаясь в постели, она могла упустить нечто важное. Что-то, что не возместили бы и месяцы внимательного наблюдения. Поддаваясь внутреннему чутью, Амелия приняла для себя неожиданное решение. Она не успела его даже толком обдумать, привести аргументы за и против, как оказалась на месте. Ноги сами её вели. — Простите за беспокойство, — произнесла служанка речитативом и распахнула дверь. Её встретила пустая прихожая, та самая, где ещё месяц назад она подверглась допросу. Красный бархат занавесок, у которых он ходил, вполуха слушая её нескладное объяснение; стол, с которого ею недавно были скинуты книги и рукописи; шкафы, полки которого пришлось заполнять, знакомясь с тонкостями иероглифики; софа, из-под которой она выуживала смятые листы, пока Карла рассказывал ей о древних философах. Помимо прочего, в покоях, служивших рабочим кабинетом, имелось две двери. Правая вела в ванную, куда девушка неоднократно заносила воду. Левая же… На выдохе Харелл повернула налево. Туда, куда ещё не входила. В спальню. Темнота скрывала интерьер комнаты. Амелия различала лишь очертание высокой кровати и вздыбленного, выделяющегося своей белизной одеяла. — Стой, — заговорило с ней бесформенное белое нечто. Карла укутался так, что его лица было не видно, потому казалось, что одеяло — один большой живой организм. — Раз уж пришла, принеси сюда подсвечник и сонник. — Какой ещё сонник? «Послышалось, что ли?» — Не смотри так, это книга для толкования снов. — Я знаю, но… — «Сонник Чжоу-Гуна»*. Он лежит на столе. Поживей. Поиск быстро увенчался успехом: книга и вправду лежала на краю стола. От Амелии не ускользнуло, что из неё выглядывали закладки. Очевидно, прародитель нередко к ней обращался и даже верил в написанное. Подхватив с подоконника подсвечник и еле сдерживая улыбку, она вернулась в спальню. Карла уже ждал её, облокотившись на подушки. Сосредоточенный, словно на слушании важного доклада. — Мне зажечь огонь? — Если у меня кошачий цвет глаз, это еще не значит, что я и вижу, как кошка. «Он, скорее, змеиный, поэтому и шипи…» — Поставь подсвечник на подоконник, что ты прижимаешь его, точно суженного. — Чтобы не выронить. Стоило девушке его отложить, как мужчина щёлкнул пальцами. Свеча в подсвечнике моментально загорелась неестественно ярким голубоватым пламенем. Девушка выдохнула от неожиданности: к таким фокусам она не привыкла. — Сделай ты это вблизи пламени и сожгла бы лицо. А я не стал бы тебя лечить. — Спасибо? — Садись. Харелл было начала осматриваться в поисках стула или пуфика, как, опережая её замешательство, Цукинами указал ладонью на кровать. Девушка уселась, раскрывая книгу перед собой на коленях. — Сегодня мне приснился сон. Там был лес. Я лежал на траве и смотрел в небо. Открой оглавление и посмотри. — Лес, буква «Л», сейчас поищу. После минутного поиска обращённая сообщила: — Лежать в лесу к выздоровлению. — Глупости, я не болею. — А лес был густой? — Обыкновенный, как все леса. — Густой лес к удаче и выгоде. — Чушь какая-то. — А дерево во сне перед Вами не вырастало? — Нет. — Это к рождению сына. — Нет, не то… Одежда на мне была мокрой до нитки, судя по всему, во сне я попал под дождь. </i> — Ищу, но самого дождя Вы не видели? — Только на траве и ветках оставались капли. — Нашла! Быть вымоченным — к болезни! — Разве ты только что не читала, что лежать в лесу к выздоровлению? — Читала, но только про «промокнуть под дождём» здесь написано, что человек будет болеть. — Оба объяснения друг другу противоречат, попробуем посмотреть с другой стороны… Там был ворон. Потом к нему присоединись другие. Их стало много. Целая стая. Они каркали и каркали, будто хотели прогнать меня из своей чащи. От этих птиц веяло чем-то зловещим. Никогда не встречал такой враждебности от животных. — Галдящая стая ворон к выпивке и закускам. Чем сильнее каркают, тем обильнее будет стол, —прочитала девушка и прыснула в ладонь. — Банкета я точно не планировал… — призадумался Карла, но замолчал, услышав смех. — Что здесь забавного? — Вы правда не видите? — переспросила Амелия, прикрывая рукой улыбку. Как ни пыталась девушка придать своему лицу собранный вид, губы её расплывались. — Это толкование кажется мне сомнительным, — выдохнул Цукинами, которого нелепость трактований тоже выбила из колеи. — Но свериться не с чем, другие сонники остались при дворе. Наши гадатели часто их открывают, поэтому это всё, что я смог увезти. Жаль, следовало настоять, чтобы они уступили мне несколько книг. Вокруг отца и без того достаточно предсказателей, зачем ему лишние книги! Больше всего девушку поразило, с каким сожалением прародитель про себя рассуждал о том, как ему не удалось взять с собой другие толкователи снов. Ей казалось, что сам факт обращения к гадательным книгам логичней было бы скрывать, но Карла говорил об этом спокойно. Он ничуть не смущался посвящать её в подробности своего сна. И делал это привычно, без смущения отвечая на все уточняющие вопросы. — Я раньше думала, что только женщины таким занимаются. — Чем же таким я занимаюсь? — Мне, наверное, нельзя о таком говорить. — Ты уже начала. — Забудьте. — Раз начала — договаривай. — Это ведь обычные небылицы. — Видно, ты совсем не знакома с нашей культурой, раз так говоришь. — Вы сами слышали, что я прочитала! Разве можно полагаться на эти бредни? Какой-то сумасшедший нафантазировал невесть что, а люди поверили и записали. Хоть кто-то сверял эти толкования? Ладно, когда женщины их читают, они суеверные и во всё, что угодно, готовы поверить, но у мужчин же должен быть здравый смысл! — Значит, ты находишь женщин глупыми? — Да, — ответила девушка, замечая, как резко переменилась тема их разговора. Карлу явно задели её замечания. — Но ты сама женщина. — Я никогда не считала себя умной. — Ты не любишь женщин, хотя являешься женщиной. — Одно другому не мешает. Мне встречалось множество женщин и большинство из них были глупыми. — Ненавидеть свою природу — вот, что я считаю по-настоящему глупым. Многие люди, добившиеся положения, презирают своих менее удачливых сородичей. Я видел дворян, воротивших нос от своих слуг-соплеменников. Они считают их хуже, ниже классом, но смотря на них свысока, они этим принижают только себя самих. — Вам легко судить, потому что Вы прародитель. — Я уважаю себя и свой клан не из-за расы. Родись я человеком и будь мои мать и отец простыми людьми, я и тогда бы сохранил к ним и себе уважение. — Вы ведь ничего о людях не знаете, как можете с такой уверенностью говорить? Богатство и высокое положение в обществе хорошо повышают самооценку! Когда Вы рассуждаете, как гордо прожили бы человеком, Вы, наверное, представляете себя принцем, просто в нашем мире. Это, конечно, не то же самое, что быть принцем всего мира демонов, но примириться можно. А стать совсем простым человеком Вы бы смогли? Без титула, замка и драгоценностей? Скитальцем, который вынужден бороться за своё существование? Его притесняют со всех сторон и ему неоткуда ждать помощи. Такую бы жизнь Вы осилили? — Случись так, что я лишился всего, что имею, я прожил бы остаток жизни достойно и не опустил бы руки. Главное сокровище человека — не происхождение и титулы, а свобода. Если человек обладает умом и самоуважением, он ничем не отличается от прародителя, соответственно, может жить подобающе и без средств. — Каждый может жить, как хочет, только сложно это, когда тебе всякий раз напоминают про твоё место. И Вам бы всякий раз напоминали, кем Вы были и кем стали, и мне почему-то кажется, что Вы бы того не стерпели. Думаете, никто не хочет жить хорошо и люди сами выбирают прислуживать? Почему-то ни одного обращённого не чествуют в мире демонов, как прародителя, каким бы умным и благородным он ни был. Вместо этого ими открыто пренебрегают, запах их крови оскорбляют и называют зловонным, а их самих сравнивают с грязью под подошвой! — Мне жаль, что в твоём мире с людьми так обращаются. — Так обращаются и со мной, и это и Ваш мир тоже! — Нет, это неправильно, — возмутился Карла, положив руку на грудь в защитном жесте, будто ему нанесли удар. — Непростительно унижать человека за расу. А уж подвергать унижениям женщину — вдвойне непростительно. Ни я, ни кто-либо из моего окружения никогда бы не опустились так низко, — в голосе прародителя звучало столько уверенности, что было видно, как он сам верит своим словам и каким весом они для него обладают. Услышав признание девушки, Цукинами сразу же вспомнил об отце с его пренебрежением к подданным и напыщенностью в кругу женщин. То, что хоть на мгновение между ними могла пролечь параллель, возмутило принца до глубины души. Хоть и родственники, они были разными. Нет, он никогда бы не опустился до уровня отца: не стал бы презирать тех, кто ниже его, и ранить тех, кто слабее. Карла не чувствовал в себе той мстительности и жестокости, которая лежала в основе характера Гисбаха. — Это Вы сейчас так говорите, потому что ни в чём не нуждаетесь и Вашим интересам ничего не угрожает. А если бы на пути к Вашему личному счастью стояли бы люди, необязательно другой расы, даже и Ваши сородичи, Вы бы их пожалели? Или хуже, если бы Вас, прародителя заставили поклониться кому-то на ступень ниже, Ваша гордость Вам это позволила бы? О том, как далеко она зашла, Амелия поняла только по замершему выражению Карлы. Он не перебивал её и не осаживал, только внимательно слушал, и всё же девушка поняла, что переступила черту. Как для человека, вынужденного выживать в незнакомом мире и по ходу событий знакомиться с его правилами, тема была для неё болезненной. Борьба за жизнь являлась тем малым, в чём обращённая преуспела, и напыщенность, с которой прародитель давал ей советы, выводила девушку из себя. — Мне не перед кем и не за что кланяться, — ушёл от прямого ответа Цукинами; из-под одеяла выглядывали побелевшие от напряжения костяшки. — Положи книгу на место и уходи. Я забыл, с кем говорю, и слишком много тебе позволил. — Простите, — извинилась девушка голосом, лишённым раскаяния, и, подхватив книгу с подсвечником, удалилась из комнаты.***
«Пускай я и поступила глупо, но хоть кто-то должен был сказать ему правду! Не зная ничего о жизни, как может он так уверенно бросать свои напыщенные слова. Громче всех говорят о свободе будущие угнетатели! И вера человека в то, что он говорит, ещё не делает его слова правдой. Он клялся, что никогда не унизил бы женщину, а сам замахнулся на меня тогда в галерее. Он сделал это, потому что ему не на ком было больше выместить своё раздражение. Окажись на моём месте в тот день другая служанка, Карла замахнулся бы и на неё. Дело даже не в месте и не в обстоятельствах, дело в том, что в нём самом это есть. Он потому продолжал так долго наш спор, что мои слова задели его за живое! Он не предо мной, а пред собой хотел оправдаться. Только не получилось, вот и на последний вопрос не смог дать ответ», — до самого утра рассуждала девушка, ворочаясь с бока на бок. Несмотря на то, что вопрос прародителю она всё-таки задала, ответ на него был ей не нужен. Он лежал на поверхности.***
— Вы сегодня рассеянный, — заметила Айко, стоило ей немного побыть с Карлой. Она застала его за столом своим утренним визитом. Сначала всё казалось обычным: в одном углу лежала пачка писем, неподалёку — листы бумаги для письма с чернильницей и пером, в другом несколько книг, которые он отложил на полдень. Прародитель был одет тщательно, волосы откинуты за плечи, рубашка выглажена, рукава по-рабочему завёрнуты. Ничего ни во внешности принца, ни в окружающей обстановке не вызывало вопросов, однако, войдя в комнату, она сразу почувствовала неладное. Вскоре её опасения начали подтверждаться. Карла слушал её невнимательно, отвлекался: брал в руки конверты, раскрывал их, но, начав изучать, не дочитывал и откладывал; поднимал кисть, но тушь капала на стол прежде, чем он успевал поднести кисть к листу, а когда успевал, то на выходе вместо красивых изящных букв получались какие-то размазанные каракули. Пару раз он останавливал Айко и просил повторить мысль, но, повторяя сказанное, она видела, что он и тогда не до конца понимал, о чём она говорила. — Плохо спал. Не беспокойтесь об этом. — Если у Вас есть какие тревоги, я буду рада их отогнать. — Я ни о чём не тревожусь, — непримиримо ответил Карла. — Мой господин, делиться своими переживаниями не стыдно. — У меня их нет. — Напрасно Вы упрямитесь, я вижу, что Вас что-то гложет. — Я устал и воздух здесь отвратительный. Женщина не поверила в его объяснения и вздохнула: — Только сильные люди способны говорить о своих переживаниях напрямую, Вас я всегда считала таким человеком. Почему же сейчас Вы убегаете от ответа? Карла припал к креслу, пригвождённый потоком её расспросов. — Иногда мне кажется, что я хуже, чем меня считают. — Нет никого, кто отозвался бы о Вас дурным словом. — Не льстите. У каждого есть враги и завистники, и мне приходилось слышать разное в свой адрес. Я задумался об этом не потому, что меня задели чьи-то слова. Я сам в себе это чувствую. Что-то пугающее и злое, что рвётся наружу. Словно болезнь. — Не припомню, чтобы Вы хоть раз поступали безрассудно или жестоко. Самый тихий ребёнок из всех, что мне приходилось видеть! А вот уж за чьё нравственное состояние я бы не поручилась, так это за Вашего братца! Знаете, что он там опять успел натворить? Мене просто в ярости, но разве найти на этого бесёнка управу? То нарядится в срам какой-то, то на ночь глядя убежит со своими франтами! Ветропрах да и только! Ух, дала бы Ваша матушка мне тогда его в руки, сейчас ходил бы по струнке. Нет же, давайте окружим мальчишку служанками, пусть растёт на женской половине двора, забалуем его сладостями и украшениями, а теперь плачутся! — Прикажите вечером принести мне воды, и пусть подадут завтрак в комнату, — прервал её Карла, наперёд угадывая, о чём пойдёт разговор. Шин находился в центре внимания даже когда отсутствовал. Ничего масштабного он, разумеется, не творил, всего лишь детские шалости, которые придворные раздували за неимением реальных скандалов. Айко не смогла отвлечь его от беспокойства, и прародитель решил отвлечь себя сам, погрузившись в работу. Из дворца он прихватил расчётные книги, изучением которых пренебрегал отец. После ознакомления с ними можно было узнать, как распределялась государственная казна и почему в ней внезапно образовались глубокие дыры. Казначей передал их принцу со спокойной совестью, потому что надеялся, тот не удосужится их прочитать. Но Карла отличался усидчивостью и упорством. Его не пугала возможность возиться с ними до ночи в течение множества дней в поисках дыр и недоимок, если бы это помогло отговорить отца от безумной кампании по выжиманию чужих средств. Все необходимые приготовления были сделаны, и документы уже ожидали его внимания. Мужчина с чистой совестью отпустил управляющую, пожелав ей не увлекаться дворцовыми пересудами, и принялся за работу.