Цепи

      Пустая дорога, мерное покачивание кареты, цоканье лошадей и однообразные пейзажи, полосой конвейера сменяющиеся за окном. Два пассажира и кучер, скрючившийся над вожжами. Если бы не встреча, ожидавшая её в городе, Амелия даже обрадовалась бы выходному дню и смене ландшафта.       — Воздух здесь чище и свежее, чем у нас, не правда ли? — прервала тишину госпожа Айко. — Словно мы очутились в каком-то зачарованном лесу, — не дожидаясь ответа, продолжила женщина. — И синева неба здесь насыщеннее, — отметила она, вытягивая голову из окна кареты, — и листва зеленее. В этой местности повсюду возвышенности! С каждой можно увидеть столько красот! Любая из них послужила бы нам отрадой для глаз! Кому же пришло в голову возвести замок на болоте?       — Красивый лес, — безучастно вторила девушка, вполуха ловя её восклицания.       — И только-то? — возмутилась женщина немногословности своей собеседницы.       Амелия набрала воздуха в грудь и воскликнула, пародируя восхищённую интонацию вампирши:       — Это очень красивый лес!       — Здесь многовековые дубы и сосны! Воздух пропитан свежайшей хвоей!       — Это самый красивый лес из всех, что я видела!       — Ох, что с вами поделать! Совсем не умеете выражать ни мыслей, ни чувств. Во времена моей молодости девушки собирались вместе и сочиняли десятки хокку, восхваляющих красоту природы. И среди этих десятков не нашлось бы ни одного похожего! Каждой девушке удавалось отразить как минимум одну деталь, которую её предшественница упустила...       По мере того, как их карета отъезжала от замка, воздух действительно стал казаться Амелии легче и чище. Но причина того, что воздух в замке был для неё тяжелее, скрывалась не в болотистой местности, на которой он был возведён, а в атмосфере, которая в нём царила.       Предвкушение мимолётной свободы становилось для неё глотком воды посреди знойного дня. Ведь когда тебя на каждом шагу сопровождают незнакомые, чужие по мировоззрению и воспитанию люди, сложно дышать полной грудью, не оборачиваться, не следить за словами и не пропускать всю услышанную информацию через сито здравого смысла. Всё существо её невольно обращалось во слух и внимание. Состояние постоянного внутреннего напряжения выматывало её сильнее, чем физический труд.       «Нужно было выбрать девушку поумнее», — корила она себя, подводя итог очередному бесплодному месяцу. — «Другая нашлась бы, проявила, где нужно, смекалку, а у меня всё идёт из рук вон плохо».       Харелл не тешилась надеждой, что в предстоящем месяце удача ей улыбнётся. Эта капризная особа мало кого одаривала вниманием, а уж себя обращённая однозначно не отнесла бы к баловням фортуны. Оставалось лишь принять неминуемое поражение и покорно повиноваться естественному ходу событий.       Под непрерывающиеся восклицания старой вампирши, они добрались до города.       — Следуй чётко по списку, ничего не забудь, — деловито наставляла служанку управляющая. Одной ногой она уже давно была в магазине шляпок, и ей поскорее хотелось отправить свою попутчицу гулять восвояси. — И этот список крайне важен, не потеряй его ненароком. Я на тебя полагаюсь!       Амелия кивнула и удалилась, оставляя довольную женщину наедине со своими планами. На нескольких листах были перечислены незатейливые позиции: огурцы и помидоры, тыква и латук, осетрина и тунец… К счастью, на прилавках её приветствовало всё из перечисленного.       — Теперь только бы не обвесили.       Хотя продукты она брала не за собственный счёт, практичный человек в ней хотел уйти с рынка, не переплатив.       С фруктами и овощами дело обстояло легко; с прошлого раза она запомнила несколько проверенных лавок, у которых и сегодня, выступая гарантом качества, выстроилась целая очередь. С мясом пришлось сложнее, каждый вид приходилось подвергать тщательному осмотру. Довольные улыбки лавочников и их льстивая похвальба не говорили о подлинном качестве продукта ровным счётом ничего, и девушке приходилось спорить, отстаивая свою правоту. Однако ещё сложнее пришлось с выбором рыбы, готовить которую, как и пробовать, ей доводилось нечасто. Солёная, чешуйчатая, со специфическим морским запахом — она совсем ей не нравилась. Кроме того, вся рыба казалось ей одинаковой.       — Мадам ищет чего-то особенного?       — Эту, что ли, попробовать, — тыкнула она пальцем в какую-то диковинную рыбу с белыми надутыми щеками. Губы её были вывернуты в подобие трубочки, а жёлтые выпуклые глаза, казалось, выпрыгивали из орбит. — Мяса в ней, конечно, немного, но брюшко такое забавное.       — Берите, не пожалеете!       — Какая-то она всё же странная.       — Только сегодня утром выловили, полежать не успела!       — А как называется эта пузатая рыба?       — Ох, это исключительный деликатес!       — Для тех, кто торопится на тот свет.       «Руки!» — подавила Амелия удивлённый вздох.       — Это рыба фугу, и её точно не было в твоём списке. К тому же, я сомневаюсь в её свежести, и то, как настойчиво этот пройдоха пытался сбыть тебе эту тухлятину, только подкрепляет мои подозрения.       — Много ты понимаешь, — оскалился торговец. — Да моя рыба лучшая на всём этом рынке! Чего там, она лучшая во всём в городе!       Заметив, как к лавке начали стекаться привлечённые обвинением ротозеи, мужчина выпятился петухом и завопил:       — Мой прапрадед был рыбаком, прадед, дед и отец тоже рыбачили, а я сам впервые вышел в море, когда такие, как ты, ещё под стол ходили! Нынче наше дело процветает, от покупателей отбоя нет! — декламировал торговец, играя на публику. — Вот конкуренты и ничем не гнушаются, шлют всяких шпионов говорить гнусности! Вы их больше слушайте! Да моей рыбе место на королевском столе, она сама бы к вам не пошла!       — Чем докажете? — упёрся Муками.       — Пойдём, лучше купим рыбу в другом месте…       — Нет уж, этому негодяю я преподам урок, — отмахнулся брюнет от её руки. — Говорите, лучше вашей рыбы на этом рынке не сыщется? — холодные глаза юноши со злостью полоснули торговца. — Тогда я могу взять её и просунуть Вам в глотку? Если эта рыба так хороша, Вы будете не против сами её отведать? — не дожидаясь, пока торговец отреагирует, Руки подхватил скользящую, липкую рыбу и хлестнул ей ему по щеке.       — Что ты творишь! — закричал мужчина, испуганно, словно сама рыба фугу, раскрывая рот.       — Вкусно? Вам нравится? — повторил Руки, нанося ещё пару ударов.       — Сумасшедший! Вы видели? Видели?       — Ты не ответил, вкусно тебе?       Торговец было собирался бежать, оставив прилавок, но Муками ловко ухватил его за ворот и потянул на себя, запуская рыбу ему за шиворот. Лавочник завопил, и предчувствуя, что скоро дело может дойти до кулаков, затрясся отчаянней.       — Отпусти! Отпусти, негодяй!       — Сначала накормлю тебя хорошенько! — на этих словах вампир подхватил новую рыбу и с размаху запихнул в вопящий рот торговца. Со вскриком торговец вырвался и побежал наутёк.       — На здоровье!       В толпе раздались аплодисменты тех, кто гулял по площади в поиске хлеба и зрелищ. Амелии стало неловко от того, сколько любопытных глаз неожиданно на них обратились, и с каким пристальным вниманием они их рассматривали.       — Ну и зачем ты устроил сцену? — спросила она нерешительно, потому что не определилась, на чьей стороне лежали её симпатии: незадачливого торговца или спесивого товарища.       — Терпеть не могу лжецов, — ответил Муками просто, хотя произошедший конфликт, насколько девушка успела познать особенности его темперамента, был решён вразрез с его принципами и характером.       — Но это не повод!       — Его физиономия в самом начале показалась мне смутно знакомой. Не удержался. Так уж вышло, что у всех подлецов в лице есть нечто схожее. Сейчас я понимаю, что обознался. Но это не большая потеря, он всё равно вернётся. Таких хоть палками колоти, не проймёшь.       — Руки, нас заберут жандармы!       — Совсем как тогда, — отмахнулся юноша. — Тебя ведь никогда не задерживали? Конечно, за что, — поправил он себя. — Тогда нужно скорей уходить, потому что в камерах пахнет так, что эта тухлятина покажется нам сладкой амброзией.       — Тебя прежде задерживали? — удивилась девушка, подхватывая Муками за протянутый локоть.       — Разве это имеет значение?       — Ты никогда не рассказывал о своём прошлом, а такого я и предположить не могла.       — Беспризорников иногда отлавливают на улицах. Так уж вышло, что и мне однажды пришлось пополнить статистику.       — Поверить не могу! Ты был беспризорником?       — Стал им, когда лишился дома.             — А что случилось с твоим домом?       — Его отняли за долги.       — А родители?       Руки остановился, чтобы обернуться и посмотреть ей в глаза.       — Отец повесился у этого самого дома, а мать сбежала с любовником.       — Мне жаль, — повторила Амелия то, что было принято говорить у людей в таких случаях.       — К счастью, это всё произошло в один день. Не пришлось растягивать траур.       Заметив, что девушка стушевалась, Руки продолжил:       — Отец сделал это в нашем саду. Если подумать, он поступил очень предусмотрительно. Потому что к тому моменту, как я его обнаружил, вороны уже доклёвывали его тело. Не было необходимости тратиться на похоронные услуги. Упокоить его по-хорошему я всё равно бы не смог, слуги успели вымести наш дом подчистую. Даже на ночные горшки позарились. Что не могли вынести, портили на зло. Жалкие люди. Ну что, я утолил твоё любопытство?       — Если ты хотел пошутить, то не вышло, — нахмурилась девушка, скрестив руки.       Юноша совсем не был похож на человека, убитого горем. Рассказ о прошлом доставил ему столько же беспокойства, сколько мёртвому — полёт мухи, поэтому Амелии сложно было сопоставить услышанную историю с его обычно самодовольным, собранным видом. И о постигшей его семейной трагедии вампир рассуждал с таким кощунственным равнодушием, будто всё это происходило с кем-то другим.       — Мы можем вернуться к этой истории, если ты вернёшься домой.       — Разве тебе не больно делиться со мной такими вещами?       — В первую очередь тебя должен был смутить союз «если».       — Странные вещи, но в последнее время меня всё сложнее смутить.       — Рассуждаешь так, будто успела всю жизнь повидать. Это так два месяца с Карлой тебя изменили? Неужели работа оказалась не по плечу?       «Он уходит от темы, намеренно меня задевает, чтобы увильнуть от ответа. Неужели, говоря про родителей, он не шутил?»       — Почему ты рассказал мне о себе? Я знаю, ты ничего не делаешь просто так.       — Воспринимай это, как поучительную историю.       — И чему она должна меня научить?       — У хорошего человека слуги не заберут последний горшок. И мебель со злобы портить не будут.       «Я почему-то догадывалась, что он был плохим человеком».       — Вопросы сняты? А рыбу лучше купи на соседней улице. Я сам тебя отведу. Остальное по списку взяла?       — Да.       — Тогда приступай, у нас не так много времени.       «Поразительный человек! И как мало я о нём знаю».       — В замке не происходит ничего подозрительного, — начала Амелия слаженно, отрепетировано. Отчёт был подготовлен ею заранее и зачитан до дыр. Так она убаюкивала себя ко сну.       — Карла целыми днями сидит в своём кабинете, что-то пишет и что-то читает. Он редко выходит, всё время проводит один. Каждый день я наполняю ему ванну, и остаюсь ждать под дверью. Иногда заношу еду. Как-то раз я вошла в его комнату и обнаружила беспорядок. Судя по всему, что-то вывело его из себя, он разозлился и расшвырял вещи по комнате. Это показалось мне странным, но к моему приходу он уже сидел совершенно спокойный. Нельзя было понять, что именно произошло. Во время уборки я нашла только клочки бумаги, кто знает, что там было написано.       — Ты не прочла?       — Прочесть было невозможно — настолько оно было изодрано. Да и в бумаге ли было дело? Обычно Карла сжигает то, что ему не нравится или не нужно. Если бы он получил что-то важное, то непременно бы сжёг. Да и разозлиться он мог на что угодно, хоть и на плохо приготовленный ужин, а бумагу порвал, потому что она первой попалась под руку.       — Замечательно, — ухмыльнулся юноша своим мыслям. — Продолжай.       — Не видела, чтобы он хоть раз покидал свои владенья, хотя для того, кто владеет магией, сделать это скрытно не составило бы труда. Но мне кажется, что он правда никуда не выходит. Мы живём, как отшельники. За всё время никто не нанёс нам визита. Каждый день похож на другой. Я работаю с утра до вечера, и разговоры служанок ничем меня не привлекли. О политике мы не говорим. Она никого там не интересуют. Все заботы о платьях да украшениях…       — А в поведении Карлы проскальзывало что-нибудь необычное? В его облике или манере речи? — в голосе вампира слышалась явная заинтересованность, и Амелии показалось, будто бы ради одного этого вопроса и состоялась их встреча.       — Что именно должно было меня насторожить? Он требовательный, местами даже капризный. Думает, что раз сам способен залезть человеку в голову, значит, мы все по умолчанию обладаем тем же талантом. Иногда это похоже на игру в угадайку. Сначала это сложно, а потом привыкаешь. Я даже начала за собой замечать, что порой смотрю на него и чувствую: время подавать чай. Или нужно принести чернила из кладовой. Что-то вроде ментальной связи.       Муками разочарованно фыркнул.       — Меня интересует не это.       — Карла жёсткий и бескомпромиссный. Не терпит, чтобы ему перечили или заставляли ждать. При этом он довольно ленивый. Не в том смысле, что целыми днями лежит в постели. Скорее… Мне сложно это передать, потому что раньше я сама считала, что человек ленивый — это тот, что целыми днями не покидает кровати. Но когда я попала туда, то открыла новый вид лености. Карла всё делает с такой нарочитой медлительностью, точно у него вечность в запасе. Лишний раз не двинется, зная, что всё, что нужно, ему подадут. Иногда он замирает в одной позе, как статуя или картина, и может долго в ней находиться. Без надобности он даже не говорит. При этом многого он не просит, это не избалованность. Иногда мне кажется, будто он считает себя единственным живым существом в замке, а мы для него пустоты, перемещающие предметы в пространстве. Только пустотами я назвала нас не потому, что он презирает нас, а потому что ему ни до кого нет дела, кроме тех, кто крутится с ним на одной орбите. Когда я захожу в его комнату, я ещё, как пролетающая комета, какое-то время существую на его небосклоне, но когда я её покидаю, то меня уже снова нет.       Вампир не стал комментировать её замечания. По его скучающему лицу она догадалась, что уже во второй раз не смогла поймать его интерес. Те мысли, которые она с таким трудом искала в себе и формулировала, не нашли в нём ни малейшего участия.       Их сблизили два года и разделили два месяца, но пропасть, образовавшаяся за короткое время разлуки, оказалась сильнее близости, формировавшейся несколько лет.       Когда-то Муками пообещал, что будет нести ответственность за неё; с того момента между их жизнями пролегла тонкая красная нить. Больше Амелия не чувствовала этой нити, её будто отрезали. Безжалостно и бессмысленно оборвали. Безжалостно, потому что ей не на кого было более полагаться, Руки один оставался для неё знакомым, пусть и изменчивым лицом. Бессмысленно, потому что он до конца должен был оставаться её союзником, в противном случае, для чего же всё начиналось? К чему он её готовил и для чего давал обещания?       После внезапного пробуждения в незнакомом месте, девушку словно пустили за кулисы пьесы под названием «жизнь после». За кулисами этой пьесы она трудилась, поддерживала и чинила декорации, подружилась с другими статистами. В один миг ей пообещали место на сцене, и не суфлёром, а актёром с собственной ролью. Полная надежд, она вышла на сцену. Откуда её столкнули, не дав доиграть даже первого акта. «Жизнь после» закончилась, не начавшись. В этой треклятой пьесе девушке не предназначалось места, так почему же её готовили, как актрису?       — Руки, чего ты ждёшь от меня? Чего ты хочешь? Только скажи, и я буду стараться, обещаю, я всё узнаю, только, пожалуйста, не отказывайся от меня, потому что если и ты перестанешь меня замечать, я перестану верить, что существую. Ты только отворачиваешься от меня, а я уже чувствую, как распадаюсь. Как частички меня разлетаются на куски. Это страшно. Быть одинокой. Мне страшно.       — Какое дурацкое настроение ты там подхватила, — произнёс он холодно, разглядывая её, как затейливую безделушку. — И как много стала говорить. Мне больше нравилось, когда ты молчала. Я бы мог тебе посочувствовать, если бы верил, что эти слова твои. Но ты наслушалась там каких-то сказок, напиталась всей этой возвышенной атмосферой, и начала считать себя кем-то другим.       — Ты имеешь в виду, живым человеком?       — Чем вы там занимаетесь? За два месяца ты хоть раз опустилась за тряпкой? Не припомню, чтобы прежде в моём обращении тебя что-либо задевало. Так откуда в тебе взялась эта извращённая чувствительность кисейной барышни? Эта томность заточённой в монастыре кармелитки? Кто ты, героиня трагической повести? Посмотрите, какая ранимость. Я такому тебя не учил. Я давал тебе совершенно другие уроки, и, если бы ты им следовала, никаких проблем не возникло бы.       — Если раньше я не говорила о том, что чувствую, значит ли это, что я не чувствовала ничего?       — С чего ты взяла, что твои чувства я ставлю так высоко, что внезапно начну с ними считаться? Может, говорить вслух ты и научилась, но ценнее оттого не стала. Каждое слово ударяло её, точно пощёчина. Если в начале Амелия была уверена в том, что Руки попросту её не понимал, потому что она не привыкла быть с ним откровенной, то теперь она убедилась, что он всегда её понимал, но предпочитал не читать очевидные знаки. Проблема заключалась не в том, что всё это время она говорила недостаточно громко и смотрела недостаточно выразительно. Проблема была в том, что ни слова её, ни взгляды никогда не имели над юношей власти.       — Мне нужно идти.       — Я обещал отвести тебя к лавке с рыбой.       «Боже, что я наделала? Зачем же я столько наговорила? Лучше бы промолчала… Как же я себя ненавижу. Ненавижу. Глупая. Стоит мне открыть рот, как случается что-то плохое. Я жалкая и безнадежная, никто не будет со мной возиться. Я не оправдываю ожиданий, я не заслуживаю существования. Я больше всего на свете себя презираю».       — Нет, не стоит, найдусь, — ответила Амелия голосом, нисходящим в скулёж.       Девушка прикрыла лицо ладонями, но они не укрыли её. В тот миг больше всего ей хотелось, чтобы земля под ногами внезапно разверзлась и поглотила её с головой, как Алису — кроличья нора. Только в самой глубокой, в самой тёмной, Богом забытой норе она могла спастись от чувства стыда и неловкости.       Не видя дороги и не дожидаясь ответа Руки, она помчалась в противоположную сторону со слабой надеждой, что не собьёт никого по дороге и заплутает в переплетении узеньких улиц.

***

      «Соберись! Нельзя прокручивать один дурацкий разговор весь вечер! Тебя ждут дела, не будь такой безнадёжной! «Частички меня разлетаются на куски»! Ну как можно было выпалить такую глупость! Хотела во всём признаться, а вместо этого выставила себя посмешищем. Наверное, он сейчас дома, попивает чай и смеётся над моими признаниями…»       — Ами, ну что ты там всё бормочешь? Карла уже ждёт.       — Да, сейчас.       «Неужели я вслух это произносила?»       — Не витай в облаках, вода нагрелась. Посмотри, какой вар!       Вода в вёдрах бултыхала Везувием. Амелия съёжилась от замечания вампирши, и подхватив их, поспешила наверх. Как бы сильно ей ни хотелось уединения, стоило им вернуться в замок, как её тут же окружили девушки. Вопросы, увещевания, шутки — звонкие голоса, бьющие по ушам. Прикосновения — опротивевшие, мучительные.       «Как сложно быть не одной. Когда я в замке, то задыхаюсь, а когда выхожу из него, воздух снаружи оказывается нелегче. Замкнутый круг».       Карла встретил её в ванной комнате. Он стоял, облокотившись на подоконник. Хотя служанка и задержалась, прародитель не стал отчитывать её за опоздание. Он молча наблюдал, как она наполняла ванну. Когда все приготовления были завершены, Амелия поднялась, чтобы удалиться из комнаты. Обычно она ждала за дверью, пока Карла принимал ванну, а когда он выходил, незаметно проскальзывала и убиралась. С того момента данный алгоритм вошёл в обиход, лишних слов между ними не было.       В этот раз Цукинами подал ей жест остаться.       Харелл примостилась у двери, раздумывая, стоит ли ей отвернуться, пока мужчина снимает одежду, или достаточно будет прикрыть глаза. Ей приходилось лишь слышать, как он раздевается. Однако Карла удивил её вновь, когда не только не начал снимать одежду, но преспокойно встал в середине комнаты между небольшой оттоманкой и расписанной цветами ширмой.       Замечая, что девушка не торопится подходить, он раздражённо тряхнул рукавом.       Сообразив, чего прародитель от неё добивается, Амелия подошла и неуверенно потянула за лацкан его кашемирового кардигана. Мужчина приподнял руку, и одежда плавно сошла сначала с одного, а потом и с другого плеча. Под кардиганом оставалась полупрозрачная шёлковая рубашка.       Карла стоял к ней так близко, что девушка легко могла разглядеть прожилки в янтарных радужках его глаз; суженные, как у кошки зрачки; бледно-голубые белки; белёсые ресницы. Вблизи его глаза казались ещё более неестественно-гипнотическими. Чтобы не смотреть в них, девушка опустила взгляд к его ключицам и горлу. Слабая синева вен проступала сквозь кожу тонкими нитями, распростёршимися от подбородка.       Его дыхание падало ей на щёку. Амелия слегка отшатнулась, когда всколыхнувшаяся от движения прядка предательски соскользнула ей на лицо. Поправляя её, она чуть коснулась лбом его носа.       Чтобы заручиться спасительными секундами дистанции, девушка начала складывать кардиган. Карла усмехнулся, замечая, с каким радостным придыханием она взялась за его одежду, и как методично выправляла все складки, чтобы потянуть время. Так застенчивая невеста копошится со шнурами корсета в надежде отдалить от себя брачное ложе.       Оставив сложенный кардиган на оттоманке, Амелия принялась развязывать тесёмки его рубашки. Костяшками она коснулась его груди под тканью. Та почти не источала тепла, и, если бы не едва уловимая дрожь сердцебиения, она бы подумала, что раздевает статую.       Очередной вздох мужчины оставил на её щеке холодный поцелуй мрамора. Девушке хотелось дотронуться до неё, чтобы проверить, не осталось ли на щеке следа инея.       Когда с тесёмками было покончено, Карла приподнял локти, позволяя Амелии стянуть с него рубашку. Она приподнялась на носочки и перетянула её через голову, приоткрывая вид на бледную, пересечённую голубыми капиллярами грудь. Если бы она свела их отображение на бумаге, получилась бы карта рек.       «Не смотри», — одергивала себя служанка, спускаясь на корточки. Зажав меж колен носок ботинка, она поочередно ослабляла на них шнуровку. Мужчина не торопил её, читая по лицу её смущённость. Послушно он выуживал ноги из высоких ботинок, дал обхватить себя за щиколотку, когда девушка потянула с него носки.       Карла не комментировал её медлительность, но едва ли его терпение можно было списать на знак благодушия. Он скорее получал изощрённое удовольствие от её замешательства и растерянности, от того, как робко её руки, точно крылья бабочек, порхали по его телу, стараясь нигде не задерживаться.       Крепкое, словно камень, оно отличалось гибкостью и податливостью глины. Карла двигался плавно, подстраиваясь под её движения, и от этого краска на её лице проступала всё явственней. Они действовали слишком слаженно, двигаясь в унисон, будто подобное обращение было между ними привычно, в то же время Амелия впервые раздевала кого-то, и близость чужого дыхания казалась ей неприличной.       «Наверняка решил отыграться со мной за то, что я посмеялась над его детской книжкой. Как вероломно!»         Пряжка поддалась сразу, стоило девушке чуть притянуть ремешок на себя. Обхватив края брюк на талии с обеих сторон, она рывком опустилась вниз, приспуская их до ступней.       Перед её глазами пробежала белизна бёдер, коленей и щиколоток.       Она зажмурилась, когда на мужчине не осталось ничего, кроме исподнего. Руки сами опустились на бёдра. Прародитель мягко их отклонил. С импровизированным наказанием было покончено.       Ткань шелестнула тихо.       Харелл открыла глаза уже на всплеске воды. Прозрачная вода едва скрывала очертания его тела, но смотря, не опуская глаз, можно было избежать щекотливой неловкости. Карла набрал в ванну геля, и вскоре слой искрящихся пузырей припорошил поверхность воды. Наполнив губку содержимым одного из душистых флаконов, маслянистый запах которого показался служанке наиболее привлекательным, Амелия принялась проводить ею по его плечам и рукам, сгибу спины, задевая каждую косточку. Водой из кувшина она смывала пену, и та ручейками стекала по бортикам ванны. Карла следил за её работой, и его пристальных взгляд не позволял её глазам блуждать слишком долго.       Почему он подпустил её к телу? Истосковался ли по близости, как тоскует по ней мужчина, вошедший в зрелый возраст? Или, выросшему с прислугой, позволять прикасаться к себе было для него так же привычно, как просить чаю?       Амелия в который раз удивилась дуальности его натуры, которая, повинуясь каким-то неведомым принципам, выражала то оскорбительную закрытость, то поразительную распущенность. Увидеть себя в миг слабости в их первую встречу он ей не дал, но сейчас, греясь в парах пенной воды и будучи как никогда уязвимым, он не испытывал ни капли смущения.       Однако, стоило ей приблизиться к его волосам, как мужчина издал рык возмущения. Гладкие мокрые локоны лишь мгновение были в её руках. Точно змеи, переплетённые в клубок, они вились по его острым плечам. Он сам покрыл их шампунем, вспенил его и растёр по непослушным прядям.       Служанка перестала следить за временем, пока Карла растягивал своё пребывание в ванне. Его кожа успела покрыться мурашками к моменту, когда он, приподнявшись за бортики, намеревался выходить. Она подала ему нагретое полотенце, замечая, как оно облепило мокрое тело.       Харелл не надеялась уснуть этой ночью; воспоминания о том, как нелепо сложился их с Руки утренних разговор, не отпускали её целый день. И лишь покинув комнату Карлы, пунцовая от всего увиденного, она осознала, что ни единой удручающей мысли не посетило её за то время, пока они пробыли в ванне. Возможно, в чем-то Муками был прав: это место в самом деле меняло её изнутри, подвергая необычайным метаморфозам.