Вирус. XIV
27 марта 2022 г. в 18:39
16 Фовоса. Четверг.
Душное, знойное лето в Столице всегда мешалось с сильными грозами и длительными проливными дождями. Так, начавшийся вчера ливень и не думал заканчиваться. За витражными окон столовой, чернело мрачное небо, окутанное свинцовыми тучами. Редкий, немного успокоившийся, дождь почти неслышно постукивал по холодному стеклу, стекая вниз крупными каплями. Даже не верилось, что было уже утро.
За завтраком было тихо и малолюдно. Часть детей ещё лежала в больничном крыле, часть осталась у себя в комнатах. Везунчики, что пришли в столовую, тоже не шумели, только шушукались.
— Я видела, ночью в академию кто-то приехал. — тихо сказала Ханни, попутно открывая свежую газету и пряча глаза в ней.
— Я написала миледи, так что это были она и доктор Сапфир. — спокойно ответила Шама, после продолжив дуть на ложку овсянки.
— Кстати, где Никки? — оглядев стол за котором сидела она, Шама, Ханни, Ава и Викторика, спросила Саломея.
— Думаю наверху, а после завтрака нам стоит сходить в лазарет. — ответила Шама.
— М-да… — буркнула Саломея.
— Вы знаете! — с неким ужасом воскликнула Ханни, опуская газету. — Вчера вечером умер император.
— Ну и слава богу. — запив овсянку компотом, проворчала Саломея.
— Здесь написано, что он умер от остановки сердца, — всё тем же шокированным тоном продолжила блондинка. — Но я знаю, это неправда. Он совершенно точно умер не от остановки сердца.
— Не думай об этой ерунде. — несколько разозлено, но при этом с совершенно спокойным голосом произнесла Ава, набирая в ложку остатки каши.
— А? Почему? — удивлённо спросила Ханни, покосившись на сестру. — Ты что-то знаешь об этом?
Ава, смотря прямо в глаза девушке, отрицательно покачала головой. При этом Ханни совершенно точно поняла, сестра ей врёт, но было что-то такое во взгляде Авы, что-то гипнотическое, что заставило Ханни промолчать, будто не заметить этой лжи. Девушка вновь опустила взор в чёрно-белую газету, первая полоса которой была напечатана ярко алыми чернилами, что в свете свечей, отливали золотым блеском.
Вообще, смерть императора не произвела на обитателей академии какого-либо особого впечатления, ибо они ещё не отошли от пережитого вчера. Сейчас всех больше заботила судьба сокурсников, студентов, которым не посчастливилось подхватить неизвестную хворь. Да и Везувеан Ви Элладания был стар, и его смерь была вопросом времени. Плюсом к этому безразличию было и то, что у трона был преемник — юная принцесса, что своей жестокостью и любовью к пыткам мало чем отличалась от деда, а потому для Империи совершенно ничего не менялось. По крайней мере на первый взгляд.
После завтрака Шама, в обличии леди Гаммы, и Саломея, в облике инквизитора, поднялись на второй этаж главной башни — в лазарет. Смерть императора их тоже никоим образом не озаботила, другое дело больные дети. Да, Саломея, на пьяную голову, спала сладко да спокойно, и лишь к утру, протрезвев, в всерьез озаботилась происходящим. Шама напротив, пол ночи пыталась отгородиться от неприятных мыслей, хотя четко знала, детям ничего не угрожает, ибо покуда они находятся под её заклятьем, вирус не развивается.
В кабинете сестры Дроздопетры всё так же пахло смесью спирта и сладкого мёда и сидели всё те же люди: сама врач, доктор Сапфир, миледи, профессора Нинель и Ария, а также завуч и леди Айнжел. Все они выглядели уставшими и в какой-то мере очень обеспокоенными. Это их настроение сильно насторожило Акеана. Проходя в кабинет и оглядывая его, инквизитор заострил особое внимание на лицах уже находившихся здесь, будто пытаясь понять, что произошло. Помимо этого он подметил, что на столе стоит клетка с крупным черным бутоном розы и дохлой крысой.
— Что-то непохожи вы на тех, кто нашел панацею. — вальяжно присаживаясь на стул заметил инквизитор. — Что произошло? — уже более хмуро спросил он.
— Опасения профессора Арии подтвердились. — поднимая со стола клетку с трупом грызуна и внимательно рассматривая его, спокойно начала Никки. — Аллергическая реакция на айву присутствует, но проявляется спустя время. У кого-то раньше, у кого-то позже. При этом избавится от неё можно лишь в тот момент, когда реакция оказалась запущена. С этим нужно что-то делать. — опустив клетку обратно на стол с неким скептицизмом заключила она.
— Я более чем уверен, — всё в той же немного развязной манере начл Акеан. — что у доктора Сапфира наверняка найдется что-нибудь, что может помочь. — прищурив зелёные глаза и внимательно сморя на алхимика произнес инквизитор.
— Разумеется. — устало, но всё так же холодно улыбнувшись одними лишь уголками губ ответил Сапфир. — Наша единственная проблема заключается в том, как уже сказала леди Айнжел, что аллергическая реакция проявляется не сразу, а избавится от неё можно лишь в тот момент, когда она уже началась. Поэтому сейчас за здоровыми детьми нужен строгий контроль и их максимальная защита от любого контакта с айвой, так как на приготовление антидота нужной силы необходимо время.
— Ну и славно. — облегчённо выдохнув, произнес инквизитор. — Тогда в чём проблема? Если это всё поправимо, то и волноваться не о чем. — непонимающе разведя руками добавил он.
— Я говорю ровно то же самое. — слегка улыбнувшись инквизитору начала Никки. — К вечеру все дети будут здоровы, и все опасения будут позади. К этому времени, как сказал доктор Сапфир, антидот как раз настоится.
— В таком случае, я не вижу смысла тянуть кота за хвост. — обращаясь ко всем произнесла Шама, а после опустила взгляд на сидящего рядом инквизитора.
— Вы просто убьете их? — сдавленно прохрипела профессор Семпрония.
Казалось сама мысль об убийстве, пусть даже и вполне оправданном, внушала старушке страх.
— Таким как они праведный суд не нужен. — несвойственно жёстко произнесла профессор Ария.
В голосе молодой женщины было столько искренней злости и презрения к бывшим коллегам, что ИИ этому даже удивилась. Сейчас Никки будто увидела другого профессора. Это был уже не тот безумный учёный, фанатик, готовый на любые, даже самые аморальные деяния раде достижения поставленной цели, а человек. При чём человек совершенно четко понимающий что есть добро, а что зло, человек ясно знающий границу разума и этики. Конечно, в этой ситуации Мелисса была, есть и будет предателем, ведь что она делала до этого, делала сейчас? Уж точно защищала не интересы института. Впрочем, самой Никки на институт тоже было, мягко говоря, плевать с высокой башни. Он и его сотрудники уже мертвы, при этом достаточно давно, чтобы кануть в Лету. Другое дело то, что происходит здесь и сейчас. Спасть нужно будущее, а не прошлое. Нужно отпустить те дни и жить дальше, жить сегодняшним днём.
— Если вы хотите праведный суд. — обращаясь к профессору Семпронии, начал инквизитор. — то законный судья у нас имеется, вопрос только в том, захочет ли он идти с нами. — резко переведя взгляд на Милису закончил он.
— Я искренне благодарна вам, Акеан, что вы избавили меня от бремени начинать этот разговор. — с несколько странной, печальной улыбкой, совершенно серьезным тоном ответила Милиса, а после перевела взгляд на Шаму. — Я искренне восхищаюсь вашим везением, леди Гамма, обычно человек, что входит в логово сей твари, либо выходит от туда со сломанной психикой, либо вперёд ногами. Вы, воистину, ведьма чудес, ибо великая мать отпустила вас и пальцем не тронув. И я буду очень благодарна вам, если сегодня в полночь вы проводите уже всех нас в её логово.
Слова эти ввели в ступор всех, но боле всего от них опешили Шама и Саломея. Ведьма даже не подозревала в какой опасности находилась, поднимаясь в самую высокую башню академии, а слова Милисы подвергать сомнению у Шамы не было причин, она была совершенно точно уверена — уж этому-то человеку незачем врать. Но ещё больше девушку поразило то, что миледи знала об этом её путешествии. Что же касается Саломеи, то разум инквизитора с первых секунд зацепился за слово «великая мать». От того лицо цепного пса церкви приняло не самое приятное выражение откровенного ступора, полного непонимания ситуации и надежды на то, что его подводит либо слух, либо разум, ибо не может Айва стоять за всем этим ужасом. Милиса, явно заметившая это смятение холодно улыбнулась.
— Нет, мой дорогой Акеан, я сказала всё правильно. Наш враг — Бог. И у вас есть менее дня, чтобы понять на чьей вы стороне, кому служите вы и ваш меч. Я пойму, если вы откажетесь сопроводить нас в это место, но помните, вы платите за свою веру ту же цену, что и я за неверие. Вы отдали себя Богу, но в итоге получили проклятье, что отравляет вашу жизнь. Я отреклась от Бога, и плачу не больше вашего. Вы дитя истинной церкви, я еретичка, но для нас с вам приготовлен один котел в Аду. Бог не спасет вас, и уж тем более не помилует меня. Подумайте, а правда ли вам хочется служить Богу, церкви, делать все во имя веры, во имя исцеления души, которая, увы, никогда не обретёт покой.
— Не равняйте себя и меня! — встав с места воскликнул инквизитор и со звоном металла, вынул незримый меч из ножен, что лишь едва сверкнул, точно хрусталем, в свете свечей, подставляя его лезвие к горлу стоящей рядом ведьмы.
— Но вы всё ещё не убили её. — спокойно заметила Милиса, не обращая ни малейшего внимания на то, как от злости побагровело лицо инквизитора, и как побелела Шама, ясно чувствующая холод, исходящий от Санктора, лезвие которого сейчас было в нескольких сантиметрах от её шеи.
— Не убил, ещё не значит не убью. — испепеляя Милису взглядом и так же стремительно убирая клинок обратно в ножны, процедил инквизитор.
Шама всё ещё стояла бледная, слушая как стук собственного сердца отдается у неё в ушах. Казалось, такого страха, как сейчас, ведьма не испытывала даже во время первой злополучной встречи с Мари!
— Подумайте над моими словами. Ваша слепая вера приведет вас ровно туда же, куда и меня, моё неверие. Мы платим равную цену, только я за грехи, а вы за благодетель. — всё так же спокойно продолжила Милиса.
Она прекрасно понимала, что всё произнесённое ею, мягко говоря, не нравится её собеседнику. Она бьёт по самому больному месту — вере, пытаясь открыть глаза, позволить семени разума проклюнулся сквозь пелену порабощающего яда!
Вера слепа и непоколебима! Выражение в точности описывающее церковь и её детей, что с младенчества, вместе со святой водой, что сочится из-под корней великого древа жизни, впитали сильнейший яд, ломающий разум, вызывающий безграничное чувство любви и преданности к его носителю — Богине Айве.
Но что же Саломеня, вернее Акеан? Его разум сейчас заплутал меж трёх сосен. Он все ещё верует в Бога, но меж тем он раб, вещь ведьмы, коей был проклят, а глубоко внутри — несчастная пятнадцатилетняя девочка, которая совершенно не понимает, что происходит и проклинает в равной степени и Бога, которому некогда служила, и ведьму, что мучает её истерзанную душу. Да, слова Милисы, их суть, крайне долго доходили до инквизитора, но не до этой самой девочки, в теле которой заперт его разум.
Он, великий инквизитор, отдал всего себя Богу, борьбе с ересью и злом. Но что он получил взамен? Он, проклятый ведьмой, проживает далеко не первый век. В каждом новом теле его самосознание просыпается лишь к четырнадцати годам, полностью восстанавливая все воспоминания лишь к двадцати. Сейчас он всё ещё пятнадцатилетняя девочка, которая смутно помнит свое прошлое. Её мысли — сплошная неразбериха, каша, в которой наиболее точными являются лишь три думы. Первая — ему осталось жить не более полугода. Вторая — в следующем перерождении он вряд ли доживёт до четырнадцатилетия, а значит больше не вспомнит настоящего себя. Третья — он должен убить Шаму. И сейчас крайне досадно осознавать, что великая мать даже не пытается помочь своему верному слуге. Акеану осталось жить недолго. Каждая его новая жизнь короче предыдущей и, вероятнее всего именно на этой, череда перерождений замкнется в бесконечный круг страданий.
А что же миледи? Милиса отреклась от Бога, она буквально встала на один пьедестал с великой матерью, да не сама, её туда поставил народ, но всё же, гордыня — это страшный грех, за который она должна платить. Её кара — проклятие Лжеграаля, что подарило её душе абсолютное бессмертие, но заперло в слабом теле, превращая жизнь, в её жалкое подобие, существование. С другой стороны, великая несправедливость, девушке повезло, она возомнила себя Богом, Богиня признала её, сровняв силы, но животворящие свойства айвы Милисы были сильнее, а потому, это жалкое тело, оно хотя бы есть. Милиса может быть человеком из плоти и крови, а не безликим духом как великая мать, сил которой хватает лишь на то, чтобы поддерживать тело в течении несчастных пяти минут. Единственное, что хоть сколько-то, но греет душу — тело миледи безвозвратно испорчено страшной раной от Санктора, что пронзил её грудь, почти у самого сердца, сломав несколько ребер и позвоночник, проткнув лёгкое. Эта рана ещё более уменьшает порог сил, которые Милиса может использовать без страха потерять материальную оболочку.
Размышления обо всём этом приводили инквизитора к неутешительному выводу. Да, положение миледи всё же в чем-то хуже. Но всё до тех пор, пока не вспомнить, что несмотря на этот Ад она умудряется быть счастливой — у неё есть все о чём она мечтала когда-то давно: маленький домик с чудесным розовым садом в самой тихой части Столицы; дитя, пусть и не её собственное, но от того не менее любимое — Ава; и к великому удивлению миледи даже умудрилась найти мужчину, который любит её не за красивые глазки.
Вообще, вспоминая о докторе Сапфире, у инквизитора всегда начинал дёргаться глаз. Как, а главное каким образом эти двое оказались в одной лодке? Память, несомненно, порой изменяла Акеану, но образ ненавистного ловеласа, льстеца и развратника, пусть и очень нежного и кроткого, навсегда останется в его памяти. Он презирал этого человек за его распутную, полную греховных связей жизнь. И никак не мог понять, чем Сапфира привлекла Милиса, а уж тем более, как миледи пустила этого человека в свою жизнь. Что ж, для инквизитора это навсегда останется секретом, ну, оно пожалуй и к лучшему.
Так, несколько поразмыслив о прошлом алхимика, Акеан вернулся к себе. Что же получал от жизни он? Раз за разом он, в теле слабой девочки, оставался один. В первых пяти перепожденьях ему удалось прожить долгую жизнь и умереть своей смертью, но где-то по истечению трёхсот лет, он начал выть волком и ползти на стенку от тех ужасов, которым подвергалось его девичье тело. Ее морили голодом, ошпаривали, прижигали утюгом, кололи ножами и ножницами, снимали скальп. За оставшиеся семьсот лет её изнасиловали более тысячи раз. Ей приходилось пить свою мочу. Вспоминать и обдумывать всё это по началу было страшно. Со временем инквизитор пристрастился к алкоголю, погружаясь в былые времена, когда он ещё был мужчиной, и ему не приходилось терпеть всех этих унижений. Он перестал ценить свою жизнь, перестал бояться смерти, какой бы ужасной она не была. Но сейчас, именно в этот момент Акеан вдруг понял, почему, он, человек ведущий праведный образ жизни, должен страдать как конченный грешник, в то время как Милиса тихонько коротает очередной век наслаждаясь изысканным чаем и книгой! Нет, ни в коем разе, он не завидовал ей. Зависть — грех, да и такая жизнь Акеану не по душе. Ему лишь хотелось справедливости, помощи от Бога, которому он служил верой и правдой. Но что такое справедливость? Рассуждая над этим вопросом инквизитор всегда возвращался туда, откуда начинал. Он проклят ведьмой за то, что сотворил с Востоком и его жителями. Это ли не справедливость? Он несёт этот крест за невинных людей, что были убиты во имя слепой и непоколебимой веры! Это правосудие.
В кабинете главного врача уже достаточно долго стояла тишина, но тишина совершенно необычная. Она не была в тягость, её не хотелось прерывать. Она вызывала наслаждение, позволяющее погрузится глубоко в себя. Суждения о Боге и о вере всегда и всех вгоняли в глубокие думы. Мысли на этот счёт у всех были разные. Так например Милиса и Сапфир знали о существовании Бога, но признавать в нём Бога отказывались ввиду того, что настоящий образ Айвы сильно разнился с тем, во что верили ши. Профессора Нинель и Семпрония в Бога просто не верили, в силу обстоятельств прошлого и разочарования в нём. Сестра Дроздопетра и вовсе была мурткой, а посему веровала она лишь в своих богов и молилась только им, по сути она была есть и навсегда останется язычницей. Что же профессор Ария, то она была ещё большей атеисткой, ибо знала, что есть Бог на самом деле. А для Никки Богом всегда и неизменно будет Безымянка.
— Так, что же, мы должны убить Бога? — явно подавленным тоном, осторожно спросил Акеан, не свойственно нерешительно смотря на Милису.
Молодая женщина в ответ едва заметно кивнула, но при этом выражение лица её, говорило об обратном. Это ввело инквизитора в ещё большее замешательство.
— Таково условие, но убить Бога нельзя. — ответила Милиса. — Не важно как мы будем стараться, из этой битвы мы выйдем проигравшими и будем пожинать плоды её гнева.
— Я ненавижу проигрывать. — нахмурившись, сквозь зубы прошипел инквизитор. — Если мы идём против Господа и наша цель его смерть, он должен быть убит.
— Понимаю. — мягко произнесла женщина. — Но Айва, бессмертна, как и я. Даже если ваш меч пронзит её душу — она не умрет. Смерть Бога равносильна чуду, либо желанию Грааля. Но леди Гамме не хватит сил, по крайней мере пока, чтобы убить Айву, а такое желание противоречит самому существу Грааля, поэтому загадавший его — сам умрет. Но даже если предположить, что мы каким-либо образом всё же убьем Бога — нам снова понадобиться либо чудо, либо Грааль. Леди Гамме, опять же, просто не хватит сил, дабы сотворить чудо такого масштаба — защитить нашу планету от разрушения. Другое дело — Грааль. На примере Земли всем известно, что святая чаша в состоянии сделать это. Проблема лишь в том, кто призовёт его. Насколько мне известно, — тут Милиса обратила свой взор на Шаму. — вы, леди Гамма, чёрная ведьма и призвать его не сможете. Я, — тут онп поднесла руку к сердцу, — слишком слаба и не смогу завершить обряд.
После этих слов последовала недолгая пауза, Милиса перевела взгляд на сестру Дроздопетру, что печально стояла у стола, рассматривая труп крысы в клетке. Поняв, что на неё смотрят, молодая женщина осторожно подняла глаза, нерешительно, боязливо глядя на Милису. По её взгляду, врач отчётливо поняла, миледи знает кто она, и сейчас немо вопрошает, почему Святая дева Лилия не исполнила свое коронное заклинание, дабы в одночасье не спасти детей от неизвестной хвори.
— Вы правы, призыв Грааля отнимает очень много сил… — неуверенно начала врач. — Существо вроде меня не способно восполнить ману за счёт эликсиров. Также, как и полагается всем муртам, я не ем мясо, это тоже влияет на скорость восполнения маны. Поэтому, я могу призвать святую чашу лишь раз в тридцать лет… — тихо и с какой-то долей вины в голосе ответила врач.
— Разве у нас больше нет вариантов? — просил инквизитор. — Миледи, разве силы вашей айвы не хватит, чтобы сделать то же что и великая мать?
— Хотите закапать маня живьём? — с лёгкой, несколько игривой ухмылкой спросила Милиса. — Не смею утверждать, что мои познания совершенно верны, но насколько мне известно, то с обратной стороны нашей планеты находится гигантский разлом, буквально доходящий до ядра. Айва Бога достаточно сильна, чтобы этот разлом не увеличивался, и планету не разорвало на пополам. Увы. Моя айва не в способна поддерживать планету в том состоянии в котором она находится. Моя айва имеет другую структуру. Она хрупкая подобно нитям паутины, айва Бога — прочная как сталь.
— Тогда, я ещё больше не понимаю, зачем мы должны идти против Бога? — окончательно запутавшись спросил инквизитор.
— Чтобы жить дальше. Сама Айва, вряд ли убьет тех, кто решил открыть врата в прошлое. По крайней мере до нашего прихода она этого точно не сделает. — ответила Милиса.