***
«Знакомое ощущение», — пронеслось в мыслях ведьмы. «Я снова умерла», — всё так же спокойно подумала она рассматривая кромешную черноту, в которой едва поблёскивали тонкие серебристые нити. Повинуясь всё тому же странному порыву сесть, Шама попробовала подняться. В этот же миг под её ногами появилась опора, а она поняла, что находится в мягком кресле. Лишь одно отличалось от прошлых ощущений — запястья и лодыжки что-то больно давило и обжигало до костей, всепоглощающим холодом. Глаза медленно привыкали к свету, и вот взору ведьмы предстали знакомые высокие стены, полные разнообразных книг. В этот раз Шама не пыталась запрокинуть голову, в надежде разглядеть, где они кончаются, девушка сразу обратила несколько испуганный взгляд на свои руки и ноги, закованные в тяжёлые железные цепи. Было совершенно непонятно откуда тянутся эти кандалы, они точно растворялись в пространстве Белой башни, медленно теряя свой цвет, но при этом никуда не девая свою тяжесть. Страх неприятным, скребущим комом застрял в горле, игнорируя всякие попытки сглотнуть его. Шама всем телом чувствовала, как ужас медленно сковывает мышцы, а на лбу проступает холодный пот. — Не стоит так пугаться, теперь, ты, как и я, всего лишь вечный зритель. — обыденно шаркая по полу больной ногой, подходя ближе, почти ласково произнесла Безымянка. Шама подняла глаза на колдунью. Безымянка всё так же просто упала в кресло рядом, положив трость себе на колени. Прищурив янтарные глаза, она с любопытством уставилась на подневольную гостью, разглядывая знакомое лицо Шамы. — Что это значит? — стараясь подавить страх, наполняющий её голос, спросила Шама. — Видишь ли. — растягивая слова, будто тем самым показывая своё нежелание вдаваться в подробности, начала Безымянка. — Мы не всегда можем переписать свою смерть, иногда это просто невозможно в силу некоторых обстоятельств. — в конце слукавила она. — Каких? — поспешно спросила Шама. — В моем случае — это отрубленные Рагнореком руки. Я в принципе больше не могу писать. А поскольку тело моё сожгли и развеяли по ветру, собрать его заново, не беря в руки перо, я не могу. Поэтому я здесь, несмотря на то, что у меня осталось ещё пять жизней. — тоскливо произнесла Безымянка, и по голосу её было понятно, она устала от жизни в клетке. — Что же до тебя… — тут колдунья наклонила в бок голову, отчего свет скользнул по её серебристым волосам, и наигранно печально, будто пытаясь скрыть радость того, что она больше не будет одна, произнесла. — Твою душу выпила Роа, в мире яви тебя просто больше нет. Ты никто, тебя никогда не было и не будет. — с этими словами она всё так же, фальшиво-тяжко вздохнула. После этих слов Шама лишь судорожно сглотнула, чувствуя как страх мурашками бежит по стремительно холодеющему телу. Но не заметить торжества и радости, что пропитывали голос Безыменки ведьма не могла. Колдунья смеялась над её бедой, совершенно не желая помогать, хотя было очевидно, она что-то умалчивает, специально, дабы пойманная в плен кошка навсегда в нём и осталась. — Мне очень жаль. — легко продолжала Безымянка, и губы её растянулись в кривой улыбке. — Теперь мне будет не так скучно коротать века. Знаешь, одиночество сводит сума. С этими словами колдунья протянула руку в произвольную сторону. Её пальцев коснулась серебристая бабочка, в то же мгновенье, превратившаяся в изящную фарфоровую пиалу, и сладкий аромат чая заполнил всё пространство библиотеки. — Теперь это место твой дом, твоя вечная тюрьма. — пригубив чай добавила Безымянка. — К кандалам ты скоро привыкнешь. После этих слов колдунья закинула одну ногу на другую. Послышался лёгкий звон. И только сейчас, верно по желанию самой Безымянки, Шама увидела как точно такие же цепи тянутся от шиколоток колдуньи, исчезая в пространстве. — Тогда они растают, и ты больше не будешь их чувствовать. — уже почти довольно закончила Безымянка. Нельзя было не заметить и того, что в то время как Шама медленно осознавала весь ужас произошедшего, Безымянка действительно искренне ликовала от того, что отныне и навсего она больше не будет одна в холодных стенах этой башни. И именно это вселяло в Шаму отчаяние. Оно, подобно пелене, туманило зрение и слух, будто тем самым, пытаясь помешать ведьме в полной мере осознать, что за этим довольством хозяйка библиотеки прятала свой собственный страх вновь остаться в полном одиночестве, наедине с зачитанными, буквально до тошноты, книгами. — Неужели ничего нельзя сделать? — тихо спросила Шама. Та интонация, с которой говорила ведьма, больше походила на голос обречённого, а самое главное смерившегося со своей незавидной судьбой пленнка. — Я могу дать тебе перо и пергамент. — неожиданно произнесла Безымянка, как бы говоря, что выход всё же есть. В этот же момент лицо колдуньи приняло выражение замешательства, будто слова сказанные ранее она произнесла случайно и теперь то ли жалела об этом, то ли просто недоумевала, как это вообще сорвалось с её уст. Так или иначе смятение её продлилось недолго. Безымянка довольно быстро успокоилась, вновь отпив немного чаю. Но для Шамы эти слова стали спасительной соломинкой. В её глазах, слабым огоньком, блеснула надежда. Она не собиралась гнить здесь, в компании этой безумной колдуньи. Эта решимость, вернуться в мир живых любым возможным путем, не могла не укрыться от внимательных глаз Безымянки. Лицо её тут же стало более суровым, на нем появился знакомый оскал. — Я не могу позволить тебе превратить пребывание здесь в пытку, длинною в вечность. — наигранно заботливо начала она оправдывать свое нежелание отпускать гостью. — Ты будешь тщетно искать выход из запертой комнаты и в конце концов сойдешь сума, твоё сознание растворится в пространстве Белой башни, и я снова останусь одна. — весьма умело давя на жалость закончила она. Тут Шама окончательно поняла, выход есть, просто колдунья не хочет, чтобы она покинула библиотеку. Да, Шама не могла сказать какие из слов Безымянки были откровенной ложью, какие простым предостережением, а какие ужасной правдой, но с очевидным не поспоришь, и если выход есть, ведьма не останется здесь, поддавшись на россказни хозяйки Белой башни. И наверно именно тот факт, что колдунья пыталась удержать её, рождал в Шаме уже гнев. — Лучше уж так! — резко возразила Шама, порываясь вскочить с места, но увесистые цепи, сковывающие её по рукам и ногам, лишь тяжело звякнули, не позволяя ведьме покинуть кресла. — Да? — удивлённо произнесла колдунья, и брови её чуть приподнялись. Склонив голову на бок и рассматривая лицо Шамы, искаженное гневом прозрения, колдунья вдруг опустила взгляд. По лицу её поползла гаденькая улыбка и тихие, надрывные, почти истерические смешки нарушили тишину библиотеки. И вот, резко запрокинув голову Безымянка громко и мерзко расхохоталась, и было в её смехе столько высокомерия, будто Шаму она ни во что не ставила и уж тем более не верила, что ведьма, даже если ей дать перо и пергамент, напишет что-то толковое. И это заставило Шаму ещё более гневно впиться пальцами в подлокотники кресла, поджать губы. Её раздражала эта зазнавшаяся сумасшедшая, но вместе с тем, добрая половина этой злости была обращена к собственному бессилию и пониманию, что Безымянка, то права. Она — Ору Гамма Эбуэ — не та ведьма, что пишет сказки, продумывая все их детали наперед, она ведьма чудес. В мире людей ей не нужно перо и пергамент, дабы что-то сделать, достаточно одного хочу, и маленькой случайности, что приведет её к желаемой цели. Конечно, это всё условности, но факт был, есть и останется фактом — она не умеет, не любит и не хочет писать сказки. — В этом беда всех книжников. — всё ещё истерически хихикая начала Безымянка. — Вы все пытаетесь найти выход, не осознавая, что его нет… — с отчётливой улыбкой полной безысходности произнесла она. — Я найду его. — сильнее впиваясь ногтями в обивку кресла процедила Шама. — Ты говорила, что счастливо окончишь мою сказку. — уже скучающе произнесла Безымянка, а после широко распахнув безумные глаза, что теперь сияли ярко-алым, и, растянув губы в несколько гневливой улыбке, спросила. — Забыла? Шама стиснув зубы опустила взор, не желая видеть озлобленного взгляда сумасшедшей. В ответ на это, Безымянка вновь залилась своим противным, жутким смехом. — И что в итоге? — продолжила колдунья. — Ты сидишь здесь со мной, покинув игровую доску, став ничем, бросив фигуры на верную смерть! — сначала с иронической усмешкой, а после с откровенной ненавистью и презрением к гостье закончила Безымянка. Казалось, что буквально пришибленная этим заявлением Шама будет стыдливо-испунанно молчать, продолжая злится на себя и кусать губы, а в помещении повиснет удушливая, липкая тишина, но нет, Шама возразила, при том ещё более резко: — Только потому, что вы всё ещё не дали мне перо и пергамент! — вновь порываясь встать, воскликнула ведьма. После этих слов одна из бровей Безымянки чуть приподнялась в выражении искреннего недоумения. Колдунья вновь, широко распахнув глаза уставившись на Шаму, наступила тишина. — Ну давай. — выждав с пол минуты перед ответом, прищурив один глаз и издевательски ихихикнув, произнесла Безымянка. — Покажи мне чудо, коли назвалась ведьмой чудес. С этими словами колдунья резко поднялась с кресла, от чего Шама слегка дрогнула, прижимаясь к спинке своего места. Мебель в ту же секунду рассыпалось сотней серебристых бабочек. Безымянка звонко ударила о мрамор пола своей тростью, и сверкающая стайка в то же мгновенье, закружившись, явила пред Шамой небольшой белый столик, стопку бумаги, перо и чернила, алые как кровь. — Но помни. — нахмурив брови, уже совершенно серьёзным, даже несколько здравым тоном начала Безымянка. — Взяв в руки перо, ты умрёшь на сорок первый день. Уже навсегда. Это было последнее, что произнесла колдунья перед тем, как подняв свою трость к сияющему тёплым светом высокому потолку, исчезнуть, рассыпавшись сотней маленьких бабочек. Шама лишь поджала губы и обмакнув перо в ярко-красные чернила, отливающие золотом, начала писать, разрывая тишину, воцарившуюся после ухода хозяйки Белой башни, шуршанием. Она знала как победить Роа, но, увы, не знала как спасти себя. Вернее знала, но только, ненависть к себе и страх пред собственной тьмой были сильнее желания жить. Она не позволит злу, что таится в ней, открыть глаза, она умрет, но заберёт Роа с собою в Ад.***
Стояла глубокая ночь. Коридоры академии наполняла пронзительная тишина. Вбежав, почти не слышно, в фойе замка, следуя за демоном зависти, ведьма тут же коснулась тонких липких нитей паутины, от чего волшебный облик её начал таять как лёд под солнцем. Её лазурные волосы окрасились в угольно-черный; перламутровые крылья рассыпались по полу сверкающей пыльцой. Но покуда у Шамы ещё оставались крупицы магии, не успевшие обратится в ничто, она создала своё последнее чудо. Пусть солнце взойдет, отчищая своим благодатным светом тьму ночи от нечестивой зависти, сжигая плоть и разум её, дабы демон не смог боле возродиться в мире людском! Но пока в фойе замка было всё так же тихо, а сумрачный свет звёзд освещал пленницу паутины и демона, что коснулся её губ, выпивая душу. Зарница заливалась медленно, солнце поднималось над горизонтом с явной неохотой, будто существу, что тянуло светило, едва хватало сил дабы побороть яростное сопротивление звезды. На деле же колдовство боролось лишь с непроницаемым мраком ночи и тяжёлыми, неподвижными тучами, что покрывали небосвод. Поднять над городом Белых башен Солнце, при этом не устроив второе пришествие было выше тех сил, которые оставались у ведьмы, на это маленькое чудо. Но вот небо начало окрашиваться в фиолетовый, что медленно разбавлялся то розовыми, то алыми прожилками. А спустя пару минут уже кроваво-красный рассвет обагрил небеса восходом солнца, первые лучи которого больно обожгли спину Роа. Кожа бабочки покрылась красными волдырями, что быстро распухали, лопались и чернели, слазя плостами обгорелой кожи и рассыпаясь в труху. Зал наполнил запах паленого мяса, смешанный с трупной вонью и ароматом болотной тины, сырого ила. Роа взвала от боли позабыв обо всем. И вопль этот был настолько громким и отчаянным, что по цветным стеклам витражей окон побежали трещины, заставляя тонкий узор разбиться в дребезги со звоном рассыпавшись по мраморному полу. Роа нырнула в тень, в панике ища место куда бы не добралась коварная зарница, солнечные зайчики которой, играючи бликами стекла, залезали в каждый уголок, выжигая Роа до тла. Столь же быстро солнечный свет объял огнём паутину, нити которой, на миг вспыхнув, рассыпались пеплом, позволив безжизненному телу Шамы безвольно упасть на холодный пол. 27 Фовоса. Понедельник. Было раннее утро, небо ещё было темным то ли просто от туч, то ли от того, что солнце и вовсе ещё не встало. В палате было всё так же прохладно, даже немногим более, ибо из чуть приоткрытого окна в помещение влетал ветер, разгоняя застоялый воздух и сладкий аромат гнилой айвы, наполняя комнату свежестью влаги и леса. По ставням били крупные капли дождя моча стекла, подоконник, шторы и пол близь окна. Сознание проснулось резко, точно испуганно дернувшись. Тело казалось одновременно невероятно тяжёлым, ватным и необычайно лёгким, точно несуществующим. Но боль и омерзительное чувство, будто под кожей, извиваясь, ползают длинные черви, вызывая страшный зуд на запястьях и шее, окончательно привели в чувства. Шама с большим трудом втянула воздух, от чего по телу прошлась волна острой, колющей каждую клеточку, боли. Девушка медленно открыла глаза, смотря в светлый потолок палаты лазарета. Она попыталась повернуть голову, дабы лучше разглядеть место, в котором находилась, но это было безуспешно, тело не слушалось её. Шама вообще едва могла ощущать, что лежит на кровати, она не чувствовала той мягкости, свойственной перине, не чувствовала её тепла или наоборот холода. Ей казалось, что она будто висит в воздухе ничего не касаясь. Единственное, что помимо всепоглощающей боли девушка ощущала, так это голод. Неимоверно жуткий голод, сдерживать которой было бы невозможно, если бы тело могло двигаться. Прошло ещё совсем немного временем, меньше минуты, но Шаме это казалось вечностью, как пред ней предстало вроде знакомое лицо обрамленное тёмно-фиолетовыми прядями волос, стеклянный, но осмысленный, точно человеческий взгляд фиалковых глаз. Никки провела эту ночь с Шамой в палате, в ожидании, казалось, невозможного чуда, осторожно сжимая её запястье. И вот кода сердце Шамы начало биться, ИИ и сама открыла глаза. — Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенно спросила Никки, всё ещё держа девушку за руку. Шама в ответ лишь медленно закрыла глаза, как бы давая понять, что ей ужасно плохо, и она страшно устала от боли и зуда. — Я приготовлю ванну, после тебе должно стать немного лучше. — с этими словами Никки поднялась с места, оставив Шаму одну. Девушка тяжко вздохнула, что не могло не доставить ей очередную волну боли и некоторой досады. Но что боле всего огорчало Шаму, так это невозможность вспомнить как это вообще произошло. Почему сейчас она лежит в состоянии овоща, изнемогая от бессилия что-либо сделать? А собственно кто она? В этот момент Шама снова, дрогнула, осознавая, что совершенно не помнит себя. Нет, она помнит свое имя, её зовут Шамара. Помнит, что было вчера, позавчера, неделю, год, два назад… Но кто такая эта Шама? Ей казалось, что она и та девушка, коей она себя считат, ничего общего между собой, кроме имени, разумеется, не имеют. Она понимала, что эти воспоминания и чувства не её, что они будто навязаны кем-то извне, кем-то, кто хотел бы, чтобы она считала себя Шамой, чтобы она заняла это место и стала ею. Но она не может быть ею, она не Шама. Но кто тогда? От осознания этого хотелось отвернуться к стене, свернуться в клубок, уткнуться носом в мягкую подушку и обняв себя руками запустить ногти в кожу спины, дабы боль отрезвила разум, но девушка могла лишь лежать, бессмысленно смотря в потолок. Спустя пять минут вернулась Никки. Она осторожно, придерживая, посадила Шаму и аккуратно сняла с неё одежду. От прохладного воздуха комнаты, что быстро окутал тело, Шаме показалось, что она начала ощущать себя не просто чем-то незначительным и маленьким, что заперто в клетке из плоти, она почувствовала, что эта клетка и есть она. Никки бережно взяла Шаму на руки, правда девушка совершенно этого не почувствовала, лишь совсем немного, в том месте, где ледяные, несмотря на перчатки, пальцы ИИ соприкоснулись с телом, Шама ощутила обжигающий холод, и он будто оживлял мертвую плоть. В ванной комнате было немного светлее, ибо для её освящения приходилось использовать свечи за не имением окон, и было в ней ещё более холодно чем в палате. Никки аккуратно опустила Шаму в купальню, и в тот момент, когда ледяная вода коснулась кожи, по телу девушки прошла мелкая дрожь, прожигающая всё, затрагивающая каждую клеточку, каждый нерв, орган и удивительно приятной болью отдаваясь в костях. Когда тело Шамы оказалось полностью погружено в воду, странное чувство, что сковывало его, прошло. Девушка вновь ощущала себя хозяйкой, этой немного странной клетки из плоти, она вновь могла двигаться и говорить. Вернувшись в палату, Никки, мягкими прикосновениями махрового полотенца, обтёрла влагу с тела девушки и высушила кончики волос, что тоже окунулись в воду. После ИИ помогла Шаме одеться, ибо девушка хоть теперь и могла двигаться, но всё ещё была очень слаба. — Можно теперь я побуду одна. — спокойно холодным тоном попросила Шама. — Хорошо. — всё в той же спокойной манере отозвалась Никки. ИИ не подала виду, что от этих слов ей стало больно, ибо она прекрасно понимала и помнила, что во всех сложных, болезненных и просто неприятных ситуациях Шама любит быть одна, да и вообще предпочитает уединение, дабы разобраться во всём самой и ничего с этим не сделаешь. Потому Никки, поднявшись, послушно покинула палату, оставив Шаму наедине с собой. Шама проводила её взглядом не шелохнувшись, лишь спустя время, когда коридор вновь погрузился в тишину, она опустилась на мягкую, успевшую остыть, подушку. Голова девушки была переполненна мыслями, но в то же время думать совершенно не хотелось, от чего сознание казалось совершенно пустым. Шама лежала неподвижно, безразлично смотря в стену и слушая шум дождя, что окончательно вытравлял из головы любые думы. Девушке показалось, что она уже начала засыпать, отдаваясь в объятия дремоты, как вдруг, в сознание, точно скользкая и верткая змея, вползла одновременно ужасающая, но в то же время столь притягательная мысль: «почему я должна страдать?». В этот момент Шаму как током ударило, она вскочила с кровати, сев на колени, и тяжело дыша уставилась на свои руки — белые, почти как снег, лишь ближе к пальцам кожа приобретала глубокий красный, почти чёрный цвет. Сердце стучало бешено быстро, но лицо Шамы всё ещё оставалось спокойно, лишь в голове бушевал ураган. Она совершенно ясно поняла, чего хотела все эти годы: найти всех тех кто виновен в резне на Востоке, найти и точно так же хладнокровно убить их, их детей, братьев и сестер, жён, отцов и матерей, всех до единого, чтобы они познали на вкус боль потери любимых. Она выжила, чтобы мстить! В этом мире ей нет места ни как ангелу, ни как человеку, ибо на её ладонях все ещё красуются два перекрестных шрама. Верно! Именно с той, кто не оставил ей и шанса на нормальную жизнь она начнет. Сесилия за всё расплатится! Думая об этом Шама сначала слегка искривила уголки губ в холодной улыбке, что быстро переросла в пугающий своей жестокостью оскал. «Как же ты жалок», — прищурив глаза, зрачки в которых сузились до размера небольших черных щёлок, начала Шама. «Тебе стоило убить меня там, в башне, но ты разревелся как ребенок, зачем-то прося прощения», — тут Шама поднялась с кровати, неспешно направляясь к выходу из палаты. «Я покажу тебе, что бывает, когда ты не добиваешь до конца своих врагов, ибо ведьма чудес, которую ты считал союзником, теперь мертва», — злобно прошипев это Шама выскользнула вон, тихая и незаметная точно тень, скользящая по коридорам, ещё спящей академии. Девушка спокойно, опираясь о стену, поднялась по ступеням лестницы, ведущей на третий этаж южного луча. Здесь она уже отчётливо различала запах своей первой жертвы, а потому без долгих раздумий, направилась к нужной двери. Шама осторожно опустила ручку, чуть потянув её на себя — открыто. Девушка мельком оглядела прихожую в которой располагались двери комнат и, ненадолго задержав свой взгляд на средней из них, уверенно направилась к ней, собираясь открыть всё тем же неторопливым движением. Вот только дверь не поддалась. Хищная ухмылка на миг исказила спокойное лицо девушки, она точно смеялась над жертвой, которая наивно полагала, что закрыв дверь на замок, спрячется от всех проблем. Шама приложила руку к замочной скважине, впуская в неё тонкие черные, слегка отливающие серебром нити, что заполнив пространство, сплелись в идеально подходящий ключ. Одно движение. Щелчок. Дверь отворилась, покорно приглашая незваную гостью в покои Сеси. Милая комнатка. Кровать заправлена белоснежным бельем. На мягкой подушке из лебяжьего пуха, в окружении плюшевых медвежат, спокойно спала девушка, чуть повернув голову в другую сторону от окна, чтобы тот не многий свет, что излучало скрытое за тяжёлыми тучами рассветное солнце, не мешал ей. Шама, плотно заперев дверь, прошла по спальне, сев с краю кровати и почти ласково, коснулась мертвенно-холодными пальцами щеки Сесилии, при этом пристально смотря ей в лицо голодным взглядом. Одного этого ледяного прикосновения более чем хватило, чтобы Сеси, пока ещё вяло приоткрыла глаза. Её взор, ещё сонный, смазанный, едва уловил черты неожиданной гостьи: светлая кожа, черные волосы, форменное платье… Шама вновь провела по её щеке, но в этот раз уже с некой грубой настойчивостью, чуть царапая нежную кожу острым ногтем. От боли взор Сесилии прояснился быстрее, она в ужасе дрогнула, порываясь отпрянуть и завизжать, но не успела, Шама резко наклонившись к ней, плотно зажала рот, так, что несчастная и пикнуть не могла. Сесилия лишь, дрожа всем телом, испуганно смотрела во всё такие же совершенно спокойные, и от того пугающие глаза Шамы. — Ты будешь молчать. — нагнувшись ещё ближе, на ухо прошипела Шама. Сеси, вновь вздрогнув, и судорожно сглотнув, быстро кивнула. Впрочем, Шама не торопилась ослаблять хватку, всё ещё больно придавая девушку к кровати и зажимая ей рот. Она выровняла осанку, властно взирая на пленницу сверху вниз. — Ты мучила меня неделю. — спокойно-тихим голосом начала говорить Шама. — Неделю я медленно сходила сума от страха и голода, ожидая когда твои хомячки решатся на что-то большее, чем простые поглаживания и приспускание платья, дабы изучить меня. — тут Шама неожиданно тепло улыбнулась, от чего Сесилия буквально застыла, боясь сделать вдох. — скажи спасибо им за то, что они меня не изнасиловали, а просто разглядывали и пытались накормить дохлыми, иногда ещё почти живыми крысами. — тут улыбка девушки превратилась в злобный оскал, и Сесилия почувствовала, что от страха и правда не может дышать. — Я не буду кормить тебя этой гадостью, не думаю, что твоя нежная психика сможет пережить нахождение столь странного предмета в этом очаровательном ротике. — тут Шама отпустила руку, мягко проведя большим пальцем по побелевшим от страха губкам Сесилии. — Но это не значит, что ты не заплатишь мне за моё унижение. — Шама, прищурив глаза, вновь наклонилась к ней и продолжила уже почти шипя. — За два дня ты уже заплатила, сегодня заплатишь за третий, а остальные четыре я возьму потом, когда мне будет угодно. — И ты не боишься, что твоя матушка узнает об этом? — в отчаянии прошептала Сесилия. — Матушка? — чуть склонив голову на бок произнесла Шама. — Мою матушку убили много, очень много лет назад, так что она ничего не узнает. После этих слов Сесилия уже сама вжалась в перину, отчётливо понимая, что Шама боле ни во что не ставит главу ассоциации магов. — Что ж, давай начнём. — с этими словами Шама отпрянула, полностью ослабляя хватку, Сесилия сделала ещё один осторожный вдох. — Если ты будешь послушной, я не причиню тебе сильной боли. — Сеси покорно кивнула. — Молодец. — довольно, почти промурлыкала Шама. — Вот только твоя ночнушка мне всё равно мешает. — с этими словами губы её растянулись в хищной улыбке. Сесилия дрогнула, лицо её совсем побелело, а на глазах проступили слёзы. Шама взявшись за тонкую ткань, одним резким движением, с характерным хрустом, разорвала её, оголяя небольшую грудь девушки. — А ты довольно милая. — произнесла Шама. Она оглядела Сесилию, жадно, с каким-то животным желанием, от чего по телу девушки побежала мелкая дрожь, а в животе стало совсем холодно. Шама, чуть облизнувшись, провела острым когтем по её коже от ключиц до пупка, оставляя белую, медленно краснеющую полосу. По щеке Сеси скатилась слеза, она поджала губы. — Не стоит плакать. — почти ласково, но всё ещё показывая острые клыки, начала Шама. — Я же сказала, что не стану делать очень больно. Тут Шама чуть сильнее надавила на кожу девушки, оставляя сочащийся кровью след, как после царапки котенка. Сесилия чуть выгнулась, сильнее сжимая губы. Ей хотелось кричать не сколько от боли, сколько от страха и ужаса, но эти чувства были настолько сильны, что она боялась того, что Шама может и обязательно сделает с ней, если она ослушается. Никто не успеет прийти ей на помощь. Если честно, то Сесилия вообще сомневалась, что кто-то из профессоров сможет дать отпор Шаме, ибо даже сильный маг может оказаться просто букашкой для ангела. В особенности для голодного ангела. Шама нагнувшись, осторожно слизала кровь, выступившую на коже. Кончик её языка был как у человека — гладкий и влажный. Но по мере того как девушка двигалась выше, всё большей площадью языка касаясь кожи, Сеси почувствовала лёгкую царапающую боль, точно её облизывала кошка, от чего девушка чуть сморщилась. Ей казалось, что если Шама продолжит, то наверняка сдирёт с неё верхний слой кожи. Шама осторожно коснулась губами шеи девушки, Сеси даже показалось, что это было почти нежно, от чего она сильнее стиснула губы, дабы не показать, что ей понравилось. Шама слегка прикусила кожу, ещё аккуратно, будто тем самым дразня свою жертву, понимая, что ей приятно. По телу Сесилии пробежали мурашки, она чуть слышно застонала от наслаждения, невольно почти полностью расслабившись, забыв, что находится в когтях у самого страшного чудовища. Ещё несколько секунд Шама продолжила ласкать её: целуя шею, проводя пальцами по контуру тела, медленно поднимаясь от живота, касаясь мягкой груди. И лишь вдоволь наигравшись, резко зажала девушке рот, больно впиваясь острыми ногтями в щёки, и разрывая тонкими клыками кожу на шее. В ответ на неожиданную острую, пронзающую боль и четкое ощущение того, что её тело стремительно покидает кровь, Сеси чуть пискнула, выгнулась, рефлекторно пытаясь высвободиться из мертвой хватки. Её глаза вновь широко распахнулись от страха, по щекам потекли горькие слезы. Запах, но в большей степени всё же вкус и ощущение горячей, немного солоноватой крови с металлическим привкусом, пьянили изголодавшийся разум Шамы не хуже крепкого вина. Она всё сильнее сжимала уже едва дышащую Сесилию, что не переставала лить слезы, чувствуя как жизнь стремительно покидает её. Мышцы быстро ослабли, тело начал подбирать жуткий холод, а на разум накатила волна дремоты. И именно в этот момент, Шама, пусть и нехотя, отпустила девушку, оставив на её шее два небольших следа от укуса. — Не бойся, не умрёшь. — жестоко произнесла Шама, выравнивая осанку и вытирая рукой кровь с уголков губ. Сеси, белая как мел, с мокрым от слез лицом, едва кивнула. Шама в ответ колко, но довольно улыбнувшись, поднялась со смятой от ерзаний простыни, оставив измученную девушку одну, отправляясь обратно в свою палату.