Какая, однако ж, муха его укусила? С некоторых пор он все только учится да учится. А вот я ничему не учусь. Мы в нашем аббатстве ничему не учимся — боимся свинкой заболеть. Наш покойный аббат говорил, что ученый монах — это чудовище. «Гаргантюа и Пантагрюэль» Брат Альберт живо смекнул, что она с придурью, и, рассудив, что для него это сущий клад, внезапно и без памяти в нее влюбился. «Декамерон»
Охра не понял, от холода он проснулся или от голоса расхаживавшего по келье Вани. Руки и ноги казались заледеневшими даже под двумя одеялами, голос вынужденного соседа звучал отвратительно бодро. — Слышал стишок про монастыри? Bernardus valles, montes Benedictus amabat, oppida Franciscus, celebres Dominicus urbes, — процитировал Ваня. И добавил: — Et Basilius amabat glacies. Бернард любил долины, Бенедикт горы, Франциск небольшие города, Доминик — города побольше, а Василий, великий каппадокеец, любил ледники. Другого объяснения у меня нет. Хорошо, впрочем, что мы каппадокейские монахи, а не последователи святого Антония, потому что он-то вообще любил могилы. Amabat tumbas, соображаешь? Basilius glacies, tumbas Antonius amabat, et Ochra amabat in aurem dextram dormire*. — Есть такая штука, называется рифма, — не выдержал Охра, осознав, что снова уснуть не выйдет, потому что Ваня перестал мерить келью шагами и начал прыгать на одном месте. — Ее обычно помещают в конец строки. — Варварские выдумки, — отмахнулся Ваня. Кому нужна рифма, когда есть метр. — Он перестал прыгать и потормошил Охру, пытавшегося укрыться с головой. — Вставай и вознеси хвалу Господу за то, что ты не окоченел насмерть, и мне за то, что я бужу тебя к завтраку, а не к утрене. — Эти окна — просто кошмар, — признал Охра, шмыгая носом. — Одеяло, кстати, верни, — сказал Ваня. — Утром оно мне было без надобности, потому что на литургию в одеяле не пускают. Ну, то есть пока не пускают, а ближе к январю, я думаю, начнут. Охра с легким запозданием сообразил, почему он укрыт двумя одеялами. Представить, как Ваня, который только что разбудил его дурацкими стишками и который меньше чем за сутки знакомства успел наговорить гадостей про рост Охры, одежду Охры, способности Охры и даже друзей Охры, — представить, как самодовольный говнюк Ваня, встав к службе за два часа до рассвета, перед тем, как уйти, укрывает Охру своим одеялом, было довольно сложно. Охра в смешанных чувствах посмотрел на соседа. — За одеяло спасибо, — сказал он наконец, сворачивая отрез шерстяной ткани и протягивая Ване. — Помочь ближнему — это по-христиански, — пояснил тот. — К тому же, если бы ты замерз и умер, мне пришлось бы объясняться с генералом.• ────── ✾ ────── •
Свет в здание церкви проникал только сквозь строгую готическую розетку, украшавшую фасад, и сейчас он как раз падал на расположенную над алтарной стеной фреску со святой Троицей: Иисус на коленях у Отца держал в руках белого голубя, олицетворявшего Святой Дух. Вокруг с обеих сторон толпились ангелы. Ни деталей, ни общего состояния снизу оценить было невозможно: фреска располагалась под самым потолком. К счастью, все монахи занимались какими-то своими монашескими делами, церковь была пуста и должна была оставаться таковой до третьего часа. Охра подумал о том, как же здорово побыть в одиночестве и тишине, получше закрепил на спине торбу с красками и полез на леса. На верхнем этаже лесов лежал Ваня и читал. — Тебе не нужно быть где-то еще? — грубовато спросил Охра. — Не-а. — Например, в скриптории? Ваня с недовольным выражением лица оторвался от книги и взглянул на него. — Я сказал генералу, что тебе все еще нужна моя помощь, потому что ты испытываешь трудности с чувством направления. Никак не запомнишь дорогу от кельи до храма. — Допустим, — вздохнул Охра. — Но теперь-то я здесь. Можешь с чистым сердцем идти в библиотеку. — Еще я сказал генералу, что тебе на лесах одиноко и ты просил развлечь тебя душеспасительной беседой. — Так и сказал? — Ну не так, — нехотя признал Ваня. — Ладно, я сказал, что... Слушай, что тебе, жалко что ли? Охра подумал про одеяло. — Не жалко, — великодушно согласился он. — Но раз уж ты здесь, давай-ка ты мне немного поможешь, — он сунул Ване светлую тряпицу и небольшую бутылку. — Смочи и начинай осторожно протирать свой конец. Ваня вынул пробку и принюхался. Пахло оливковым маслом. — Протирать мой конец? — со сложным лицом переспросил он. — Фрески, — Охра не удержался от смешка. — Твой конец фрески. Ту часть, которая ближе к тебе. Правую. Масло убирает свечную копоть. — Ах, фрески, — задумчиво повторил Ваня. — Ну да. Ясное дело. Он с явным сожалением отодвинул книгу, смочил тряпку маслом и начал без особого энтузиазма тереть изображение. Охра внимательно изучал состояние красок и штукатурки, мимолетно подумав о том, что если не одиночеством, то хотя бы тишиной он все-таки насладится. — Не могу, — сказал Ваня. — Я тру, а они на меня смотрят. Ангелы. И лица у них не очень довольные. — Три благочестивее, — сухо сказал Охра. — Ну ты еще благочестию меня поучи, — возмутился Ваня, и почти сразу продолжил: — Серьезно, посмотри на вон того внизу. Он словно бы сейчас сойдет со стены и спросит, когда мы вернем его деньги. Охра сдержал непочтительный смешок: ангел и впрямь выглядел угрожающе. — И зачем бы, — нейтрально спросил он, — ангелу деньги? — На девок он их спустить, конечно, не сможет, — задумчиво сказал Ваня, — поскольку ангелы состоят из чистейшей intelligentia, мыслительной способности, а вот оставить в кабаке — почему бы и нет. — Послушай, — Охра не выдержал, отложил кисть и посмотрел на Ваню в упор, надеясь, что если тот провокатор, то он как-нибудь выдаст себя, — как ты не боишься говорить такие вещи? — А что, — Ваня уставился на него в ответ спокойно и насмешливо, — такого может случиться? — Кто-нибудь может донести в инквизицию, — медленно, как дурачку, объяснил Охра. — Ну донесешь ты в инквизицию, — пожал плечами Ваня, — а я скажу, что испытывал твою веру. — А ты испытывал? Ваня открыл было рот, чтобы ответить, но потом окинул Охру внимательным взглядом, и его выражение лица слегка смягчилось. — Я, — сказал он наконец, — в отличие от некоторых зануд, считаю, что смех вере не помеха. — Странное утверждение для монаха. — Чем менее правдоподобно подобие, дядь, тем четче вырисовывается истина, — сообщил Ваня. — Так писал Гуго Сен-Викторский. Мировой был мужик. На провокатора он похож не был. Конечно, провокаторы редко бывали похожи на провокаторов, иначе вряд ли бы их работа имела смысл, но Ваня, несмотря на рясу, производил впечатление в доску своего парня, — из тех, с кем хоть в игорный дом, хоть в кабак, хоть на войну. Манера хамить в ответ на любой вопрос, которую он непринужденно сочетал с грубоватым дружелюбием, откровенно очаровывала; интуиция Охры, обычно заранее предупреждавшая об опасности, молчала. — Допустим, ангелы состоят из чистейшей intelligentia, — сказал Охра, решив, что даже если он разучился разбираться в людях и ошибается насчет Вани, Мирон его как-нибудь вытащит, — и что им тогда делать в кабаке? — Как человек, посвятивший большую часть времени умственным занятиям, должен тебе сказать, что желание выпить обычно возрастает в прямой пропорции от количества прочитанного, — Ваня снова взялся за тряпицу и сочувственно потер сердитому ангелу переносицу, где, будь изображение детальнее, наверняка виднелась бы вертикальная морщинка между сведенных бровей. — И кстати, — ухмыльнулся он, — на вопрос о том, что может случиться, в следующий раз лучше отвечай не «кто-нибудь может донести», а «твоя душа попадет в ад».• ────── ✾ ────── •
С присутствием Вани на лесах Охра смирился довольно быстро: тот знал множество забавных историй, и работать в его компании было куда как веселее. Впрочем, не закрывая рот целыми днями, Ваня как-то умудрялся не рассказывать практически ничего о себе. Охра, уже сам не понимая, из любопытства или упрямства, не оставлял попыток узнать, откуда Ваня родом; от прямых вопросов тот увиливал, а на предположения Охры обычно отвечал, но толку от этого было не очень много, потому что восточнее Лациума находилась изрядная часть цивилизованного мира, а собственные познания в географии с каждым днем казались Охре все более скудными. — Из Боснии. — Ну вот еще. — Из Валахии? — Нет. — Из Сербии. — Откуда ты знаешь столько стран? Нет. — Я сходил в библиотеку, — признался Охра. — Нашел пару карт. — Прямо сам и нашел? — поднял брови Ваня. — Ну, не сам, конечно. Спросил совета у парня, которого называют Книжником. Подумал, что он-то должен разбираться. Ваня заухмылялся, потому что Книжником Теодора прозвали не за любовь к печатному слову. — И как? — Когда я к нему подошел... — Охра замялся. — Я вообще не собирался подсматривать, но в библиотеке на полу солома, она хорошо скрадывает шаги. В общем, я подошел к нему, а он разглядывал разворот книги, и там были сплошь голые девки. Я кашлянул, а он быстро перелистнул страницу и сказал, что перечитывает часослов. — Это богоугодно, — восхитился Ваня. Потом не выдержал и опять улыбнулся. — Маргиналии, — объяснил он, — такие картинки, которые переписчики оставляют на полях книг, когда им скучно, а скучно им всегда. К тексту они обычно имеют мало отношения, так что, вероятно, это действительно был часослов. — Не так я представлял себе монастырскую жизнь, — признал Охра. — Веселья на самом деле немного, — сказал Ваня. — Ты бы видел эти картинки. Особенно когда женщину рисует кто-то, кто женщину без платья ни разу в жизни не видал. Иногда получаются девицы, например, с одной грудью. В смысле, не одной из двух, а просто одной, потому что под корсажем непонятно, как там все устроено, а без корсажа баб в монастыре не показывают. Да и в корсаже не особо. Охра засмеялся. — Как вы вообще... справляетесь? — Усмиряем плоть, — скорбно сказал Ваня. Немного помолчав, добавил: — С переменным успехом. — И почти без паузы уточнил: — Карты, значит, Теодор тебе показал? — Да, — Охра понял намек и не стал развивать тему усмирения плоти, хотя слова про переменный успех и звучали любопытно.• ────── ✾ ────── •
Ваня валялся на лесах, открыв книгу, но смотрел не в текст, а на Охру. У того было какое-то удивительное свойство: в любом пространстве выглядеть естественно. Стоял он, сидел или лежал, — Охра смотрелся так, как будто бы ему очень удобно, и он искренне наслаждается происходящим. Было в этом что-то не то кошачье, не то дьявольское, — словом, завораживающее и притягательное. Травить ему байки тоже оказалось сплошным удовольствием, — у Охры была живая мимика, он реагировал непосредственно и ярко, поднимая брови и смеясь в нужных местах, так что Ваня все чаще откладывал книгу и болтал с ним обо всем, что приходило в голову. Ну, почти обо всем. Избавиться от обязанностей переписчика удалось не полностью — вторую половину дня, когда в здание церкви солнечный свет уже не попадал, он проводил в скриптории, где высокие окна позволяли работать до сумерек. К счастью, день шел на убыль и солнце садилось все раньше, так что за переписыванием Ваня проводил от силы пару часов. Охра в это время обычно проминал коня; по крайней мере, так он говорил конюшенному, а Ване довольно быстро признался, что на самом деле доезжает до ближайшей крупной деревни, чтобы там нормально поужинать в трактире и (как он признался чуть позже) злорадно записать ужин на счет коммендатора, обрекшего его на полгода на гороховом супе. К монастырскому ужину Охра, впрочем, возвращался, чтобы не выглядеть непочтительно. В первый вечер в монастыре его в знак уважения усадили за аббатский стол, стоявший на возвышении перпендикулярно длинным столам, за которыми ели монахи и послушники; посередине сидел генерал-настоятель, рядом пустовали кресла коммендатора и отца-келаря. В будущем ему было предложено садиться внизу где он захочет, так что Охра обычно выбирал место рядом с Ваней: по соседству с ним выносить невкусную еду и монотонный голос чтеца, вещавшего с кафедры на греческом, было немного легче. За едой монахи молчали, а если и переговаривались, то только шепотом; терпел обычно даже Ваня. После трапезы следовало повечерие, на которое Охра, как правило, ходил, потому что все предыдущие службы пропускал, и к вечеру желание позаботиться о душе перевешивало желание прилечь. Правда, вставая в церкви в последний ряд, он обычно на минутку прикрывал глаза, успокоенный приглушенным светом, монотонным пением на незнакомом языке и запахом благовоний — и открывал их полчаса спустя, когда Ваня дергал его за рукав в знак того, что служба закончилась и можно бы уже идти в келью.• ────── ✾ ────── •
С разбегу упав на лежанку и поморщившись — тонкий соломенный матрас явно не был на такое рассчитан — Ваня похвастался: — Дошел до буквы ипсилон! — Здорово, — неуверенно ответил Охра. — Она в алфавите пятая с конца, — пояснил Ваня. — Здорово, — сказал Охра уже увереннее. И, немного помедлив, уточнил: — Ты переписываешь букварь? Ваня фыркнул. — Я переписываю травник. «Древнее учение о травничестве», если быть точнее. Гербарий некоего грека по имени Торгус, который он получил от кентавра Хирона, учителя Ахилла, и от Эскулапа. Охра поднял брови. — Ну, по крайней мере, так написано в предисловии. — И что растет в Греции на букву ипсилон? — вежливо спросил Охра. — Υοσκύαμος, то есть белена. И почему только в Греции? У нас тоже растет. Вон, в монастырском огороде две полных грядки. — Но ведь это яд, — удивился Охра. — Если поджечь семена и дышать дымом, или, скажем, жрать их горстями, — тогда, конечно, яд. Головная боль, судороги, видения, — словом, полный набор вплоть до смертельного исхода. А выжатое из семян масло неплохо помогает от ревматизма. Для большинства собратьев вполне насущный вопрос. — Я думал, у вас в библиотеке только богословские книжки, — признался Охра. — Богословием ревматизм не вылечишь. — Это понятно, но ведь автор, судя по всему, язычник. Неужели нет каких-нибудь... христианских гербариев? — Есть, — согласился Ваня, — но чем следовать их советам, лучше сразу пойти пожевать белены. Языки медицины и науки — греческий и арабский. Они же, правда, языки ереси, магии и лжеучений, но в мире вообще нет совершенства.• ────── ✾ ────── •
Ванина внешность Охре тоже не особо помогала. По-южному темные волосы и глаза, а кожа слишком светлая для уроженца Апеннин — к каковым он, впрочем, себя и не причислял. В принципе, такое сочетание ничего не доказывало и почти ничего не исключало. Что-то неуловимо восточное в нем действительно было, в скулах или в разлете широких бровей, — но в то же время не настолько восточное, чтобы предположить османскую или арабскую кровь. — Из Албании? — Сам ты из Албании. — Из Молдавского княжества. — Не из Молдавского княжества. — Из Московии. — Не из Московии. — Ну, восточнее Московии только псоглавцы. — Гав, — сказал Ваня. Охра засмеялся и протянул руку, чтобы почесать его за ухом так, как мог бы приласкать собаку, — но Ваня каким-то неуловимым движением склонил голову набок, обнажая шею, и с еле заметной улыбкой прикрыл глаза, глядя на Охру из-под ресниц, отчего жест получился неожиданно интимным. Не помогло и то, что, отнимая руку, Охра случайно дотронулся кончиками пальцев до Ваниной шеи ниже уха; светлая кожа оказалась нежной и гладкой. К ней хотелось прикоснуться еще раз. — И сциоподы, — добавил он, чтобы нарушить ставшую неожиданно вязкой тишину. — Одноногие чудовища сциоподы. — Ты меня раскрыл, — сказал Ваня. — На самом деле я сциопод. — Откуда у тебя тогда вторая нога? — повелся Охра. — А это не нога, — поиграл бровями Ваня. Охра пару секунд неверяще на него смотрел, а потом расхохотался. Для монаха Ваня был на удивление... нормальным.• ────── ✾ ────── •
Охра снял с полки над Ваниной кроватью увесистый том Corpus Aristotelicum и провел пальцами по обложке. Все четыре угла были украшены металлическими вставками, выступавшими на пару дюймов вверх. Очень удобно, когда книга часто лежит на кабацком столе, где постоянно опрокидываются кружки. Охра наклонился к обложке и принюхался. Аристотель слабо, но ощутимо пах пивом и колбасками. — Это книга, — ласково пояснил подошедший со спины Ваня. — Ее нужно читать, а не нюхать. Давай я покажу, как. — Из библиотеки? — уточнил Охра. — Моя. — Салерно или Болонья? — Я похож на врача или законника? — развеселился Ваня. — На придурка ты похож, — признался Охра, разворачиваясь и отвешивая Ване легкий подзатыльник. — А говорил, что был подмастерьем мясника. — Я и был, — Ваня попытался ответить тем же, но от его ладони Охра увернулся. А вот от тычка в ребра уже не успел. — ...Но потом учился в университете, да, — продолжил почувствовавший себя отомщенным Ваня. — В Кракове. С тогда еще не братом Валентином. — И получил степень? — Почти. Получил бы, но в последний год много чего происходило, мы часто пропускали занятия... В конце концов наш магистр сказал, что если мы не подготовим к пасхальным праздникам диспут на свободную тему, то точно вылетим. Ну, мы решили взяться за ум, позаботиться о своем будущем, — в общем, засели в кабаке и за трое суток написали тезисы для преотличнейшего диспута между вином и пивом. Кто же знал, что нас придет послушать декан, в чьем понимании «на свободную тему» — это «между душой и телом» или, на худой конец, «между грамматикой и риторикой»? — И после этого, — скептически сказал Охра, — вы решили уйти в монастырь? — Решили, что богословие лучше изучать поближе к богу и подальше от кабаков, — невозмутимо пояснил Ваня. Охра окинул его взглядом. Несмотря на послушническую рясу, меньше всего Ваня походил на человека, которому как-то досаждали кабаки в радиусе досягаемости. Вот представить, что два студента, вылетев со скандалом из Краковского университета, решили перед тем, как продолжать обучение — ну, например, в Праге, — подождать, пока все уляжется, и выбрали для этой цели монастырь, где и крышу над головой дают, и кормят, и вина наливают... Не задарма, конечно, но работать на аббата куда как легче, чем гнуть спину в городе в подмастерьях, — представить это было гораздо проще. Объяснение вырисовывалось стройное, смущало разве что расстояние. — И вы прошли тысячу миль до самого Рима, только чтобы оказаться подальше от краковских кабаков? — Мы шли с паломниками, дядь, — пояснил Ваня. — Очень хотелось посмотреть на святой город. Охра поднял брови. — Ну и еще Валентин был знаком с генералом-настоятелем, — неохотно добавил Ваня.• ────── ✾ ────── •
— Что восточнее Московии? — спросил Охра. — Золотая Орда, — с нечитаемым лицом ответил Ваня. Я там рос при дворе монгольского хана. — Ого, — оживился Охра. — Расскажи. — Мы с братом Валентином, — охотно начал Ваня, — который на самом деле никакой не Валентин, а Слава, это сокращенное от Венцеслав... В общем, мы росли в одном из кочевых племен Орды, — племени маграмов; там мы раньше, чем ходить, научились ездить верхом, спать в седле и стрелять без промаха.... — Из рогаток? — Охра что есть сил старался сохранить серьезное выражение лица. — Нет, мы что, совсем отсталые, что ли? — возмутился Ваня. — Из арбалетов. Так вот, как-то раз наш хороший друг, хан Замай, снова попал в плен... Это какая-то беда, Замай всегда воюет и раз за разом попадает в плен, а поскольку племя у него довольно бедное, каждый раз оказывается, что никто его не выкупает. Кроме нас со Славой. Только мы и выкупали Замая. Потому что для чего еще нужны друзья, а? Ну и как-то раз, чтобы собрать монет, нам пришлось отправиться в курганы, где, по слухам, был спрятан клад, искать который не рисковали даже самые отчаянные, поскольку в тех краях с неба падает пепел, а в курганах живут умертвия, призраки давно погибших воинов. Их король восседает на ледяном троне... Охра не выдержал и засмеялся, закрыв лицо руками. Потом раздвинул пальцы и взглянул сквозь них на Ваню. Отнял руки от лица и сообщил: — Я понял. На самом деле ты родом из страны Кокань, где жратва растет на деревьях, люди врут как дышат, и никому не нужно работать. — Зачем бы я тогда оттуда уехал? — Затем, что ты ненормальный, — объяснил Охра. Ваня улыбнулся так по-ребячески самодовольно, что Охра невольно залюбовался. Эту улыбку — хорошую, как будто освещающую лицо — хотелось видеть еще, так что он вздохнул, подпер щеку кулаком и спросил: — В твоих краях действительно верят в сказки про мертвого короля на ледяном троне? — А что, англичане вон верят, что их древний король спит на острове, — пожал плечами Ваня. — Литовцы — что под холмом. Не вижу, чем ледяной трон хуже. — И как у него задница не мерзнет? — Мерзнет, — сказал Ваня. — Он, думаешь, почему такой злой. Сидел бы на нормальном троне — сказки бы не вышло.• ────── ✾ ────── •
— Что у тебя тут? — Пост и ирония, — отозвался Ваня. — Пост вижу, — Охра окинул взглядом кусок хлеба не самого аппетитного вида, — а где ирония? — У Аристотеля, — сидящий на кровати с книгой на коленях Ваня перевернул страницу. — Утоляю обычный голод духовной пищей. Охра сел поближе, заглянул через плечо. — Кто тебе вообще разрешил его вынести из библиотеки? — спросил он. — Мне казалось, у вас с этим строго. — А все равно по-гречески никто, кроме меня и коммендатора, не читает, — уклончиво ответил Ваня. — Вот ты читаешь по-гречески? — Я и по-латыни не особо, — признался Охра. — Неграмотный, что ли? — Почему неграмотный? Я читаю по-итальянски. — Что ты читаешь по-итальянски, — засмеялся Ваня, — вывески кабаков? — Ты, я смотрю, в своем скриптории совсем мхом зарос, — сложил руки на груди Охра. — Алигьери пишет на итальянском, Петрарка пишет на итальянском, Бокаччо пишет на итальянском. — Все, кого стоит читать, пишут на латыни, — безапелляционно заявил Ваня, — ну или на греческом, если им не повезло родиться в Греции. — А почему, — сменил тему Охра, не испытывавший ни малейшего желания ввязываться в спор о языках, — никто не читает по-гречески, если у вас греческая литургия? — Потому что литургия греческая, а монахи не греческие, — пожал плечами Ваня. — Псалмы петь — не книжки читать. Охра снова заглянул в раскрытую книгу. Буквы были красивые, но знакомых среди них почти не наблюдалось. — Почитай вслух, — попросил он и, поддавшись порыву, положил подбородок Ване на плечо. Тот покосился на Охру, но на удивление не стал возражать ни против просьбы, ни против жеста. Он прочитал несколько строк на языке, полном придыханий и долгих певучих гласных, а потом, не дожидаясь просьбы, перевел: — Надо обманывать, — Ваня остановился на пару секунд, подбирая итальянское слово, — и изумлять обманом, описывать вещи обратно предполагаемому, говорить одно, а подразумевать иное. Манера была более чем знакомая. — Но зачем? — Затем, что если время от времени не подвергать истину сомнению, то легко пропустить момент, когда она перестанет быть таковой. — А я думаю, ты просто нашел у Аристотеля оправдание собственной любви к издевательствам над собеседником. — Не вижу, как одно мешает другому, — самодовольно ответил Ваня. — Читать дальше? — Читай.• ────── ✾ ────── •
— Видел в стойлах роскошного белого иноходца, — поделился Охра. — Не думал, что в монастыре кто-то разбирается в лошадях. — Да, мы тут вроде как приносим обеты отринуть мирское, — немного насмешливо сказал Ваня, — но у всех, конечно, есть свои слабости, потому что грешен человек. Отец келарь вот любит дорогих лошадей, хотя ездить на них ему особенно некуда. Раз в год объезжает монастырские деревни, чтобы проверить, достаточно ли запасов на зиму, — и, в общем-то, все. — Это тот, у которого ключи? — уточнил Охра. — Он вернулся? — Да, — без особого энтузиазма ответил Ваня. — Поздравляю, поспишь на нормальной перине. Сходим за ключами после обеда.• ────── ✾ ────── •
Охра с некоторым удивлением подумал, что, пожалуй, дурацких Ваниных стишков на рассвете ему будет не хватать, — но первым же утром, встреченным в гостевых палатах, понял, как сильно ошибался. Потому что разбудил его, как и вчера, позавчера и неделю назад, бодрый Ванин голос: — INVADO FORICAS SINE PULSATIONE OSTIUM, — жизнерадостно прокричал тот. — Вхожу в туалеты без стука. Доброе утро. Раздалось характерное журчание. — Это не туалет, а моя комната, — ответил Охра, натягивая одеяло на голову. — De iure да, но у тебя все удобства внутри, а всем остальным приходится бегать в уборную через пол-аббатства, так что, видишь, пользуюсь своим привилегированным положением. — Ты пользуешься тем, что мне лень встать из кровати и выгнать тебя. — Этим тоже, — легко согласился Ваня. — Puella passerem, scholares potatus amabant, et Ochra amabat in aurem dextram dormire*.• ────── ✾ ────── •
— Я так и не понял, почему Мирон сделал твоего соседа своим секретарем, — сказал Охра. — Добро пожаловать, — хмыкнул Ваня, — нас тут уже под сотню таких непонимающих. Вообще их знакомство началось с того, что Валентин ему нахамил, причем я так и не понял: то ли потому что не узнал, то ли, наоборот, потому что узнал. Потом, ну, слово за слово, чётки по столу, в общем, он ввязался в богословский диспут о природе власти и о том, стоит ли церковникам заниматься светской политикой, и вот, видишь, до сих пор решают. В разных плоскостях. — В разных плоскостях, — задумчиво повторил Охра. — В богословской, — пояснил Ваня, — в философской, в политической и бог знает еще в каких. По-моему, коммендатору просто нужен был кто-то, кто не боится ему постоянно перечить, чтобы их высокопреосвященство могли отточить свои навыки диспута перед тем, как лезть в свару с курфюрстами. — Похоже на Мирона, — согласился Охра. — А Валентину-то это зачем? Он наверняка мог отказаться. — Коммендатору пойди откажи. Ты вообще как себе представляешь жизнь в монастыре? И потом, Валентин любит спорить. Даже когда ему все равно, о чем, как в университетских диспутах. А когда не все равно, то его вообще не остановить. — А с Мироном ему не все равно? — Ты ведь сам прекрасно знаешь, — пожал плечами Ваня, — с ним никогда никому не бывает все равно.