Глава шестая, в которой злоумышленник получает по заслугам, Валентин проявляет здравый смысл, а все остальные — отсутствие оного, подтверждая, что amantes amentes; кроме этого, поднимается вопрос женской грамотности, а также многократно цитируется Писание
— В-пятых, акт плотской любви. — Вот этого только я и ждал, — сказал Панург. — Этим средством буду пользоваться я. А другими пусть пользуется кто хочет. — Брат Росцеллин, настоятель марсельского монастыря святого Виктора, называет это средство изнурением плоти, — заметил брат Жан. — Я же склоняюсь к мнению отшельника из монастыря святой Радегунды, что над Шиноном, каковой отшельник утверждал, что фиваидские пустынники лучше всего изнурили бы свою плоть, побороли нечистые желания и усмирили похоть, если бы применяли это средство двадцать пять, а то и тридцать раз в день. «Гаргантюа и Пантагрюэль»
Несколько дней спустя, навещая Ваню, Охра обнаружил, что больных в госпитале уже трое. Иоанн дремал, Ваня читал, а по диагонали от него, на ближней к двери кровати лежал миниатюрщик Денис, белый как полотно, не считая скул, отмеченных горячечным румянцем. Он метался по перине и что-то бормотал. В изголовье валялось мокрое полотенце, — судя по всему, положенное больному на лоб, но съехавшее. Охра подошел поближе, подобрал полотенце, выбрал более прохладную сторону и положил Денису на пугающе горячий лоб. Тот открыл глаза, невидяще прищурился и вдруг крепко схватил Охру за руку. — Mea culpa, — сказал он. — Collega, mea maxima culpa. — Голос звучал хрипло и прерывисто, в нем слышалась одышка. — Peccavi.... Domine miserere mei. Охра растерянно посмотрел сперва на Дениса, потом на Ваню. Ваня наблюдал за сценой с явным интересом, и взгляд у него был на удивление тяжелый. — Там пали делающие беззаконие, — неожиданно четко сказал Денис, — низринуты и не могут встать. — Смотрел он не на Охру, а куда-то за его плечо. — Прости согрешение мое, ибо велико оно. Охра снова посмотрел на Ваню и умоляюще поднял брови. — Бог простит, — подсказал Ваня. — Бог простит, — повторил Охра, пытаясь отцепить пальцы Дениса от своего запястья. — Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего, — с умилением сказал ему Денис. Охра поперхнулся и снова попытался выдернуть руку. На этот раз Денис легко разжал пальцы, так что Охра быстро вскочил и отошел к Ваниной кровати. Денис его отсутствия не заметил и продолжил бормотать, чередуя латынь с греческим. — Когда он переходит с псалмов на евангелия, то вообще ни на что, происходящее вокруг, не реагирует, — сообщил Ваня, слегка отодвигаясь, чтобы Охра мог сесть на край его кровати. — Что с ним такое? — Горячечный бред, — особенного сочувствия в Ванином голосе не слышалось. — Похоже на отравление. Бредит он довольно бессвязно, но общая картина вырисовывается такая, что брату Денису было видение, где святой Нил и святой Варфоломей велели ему каяться. А потом явилась Богородица и тоже велела каяться. А может, в обратном порядке. Довольно сложно понять. В чем он кается, тоже не очень ясно, но в келье у него нашлась вытяжка белладонны. Откуда и для чего, брат Денис не говорит, но, судя по симптомам, ее он и наглотался. — Я не понимаю, как ты это-то разобрал. — У Дениса бывают моменты просветления, — пояснил Ваня. — Брату Михаилу и генералу-настоятелю он утром рассказал, как ему явились святые старцы, основатели монастыря, и что сказали, и как были одеты, и как пригрозили ему адом, и как затем явилась дева Мария с нарисованной им миниатюры и велела старцам смилостивиться, поскольку душа брата Дениса, мол, еще не полностью потеряна для спасения, и как старцы помазали ему лоб елеем и велели каяться. Обычная, в общем, история. В этих краях у каждого второго пьяницы есть такая же или похожая. — Звучит, как готовый экземплум для проповеди, — сказал Охра, разглядывая Ваню со смесью недоверия и восхищения. — А ты думал, откуда они берутся? Большую часть монахи записывают со слов собратьев или мирян. Иногда добавляют мораль в конце, но зачастую и добавлять ничего не приходится, оставляют как есть. Охра покачал головой. — Тебе, вообще говоря, — сменил тему он, — надо бы лежать в полном покое и никуда не ходить. — А я и лежу. Все бока уже отлежал, никуда не отлучался. Брат Иоанн подтвердит. — Не сомневаюсь, что брат Иоанн подтвердит, — хмыкнул Охра. — Слушай, мне вот что интересно. Как Денис понял, что это святые Нил и Варфоломей? — Говорит, узнал. Бледные были, как покойники, но пахли не разложением, а благовониями, как и положено святым. И светились в полумраке. Всё как на образах. — Бледные, — повторил Охра. — Как покойники, — подтвердил Ваня. Охра посмотрел на него испытующе. Ваня выдержал его взгляд с выражением ангельской невинности на лице. Охра вздохнул, поднял руку, стер пятнышко белой краски возле Ваниного уха и продемонстрировал ему испачканный палец. Ваня ухмыльнулся. Разоблачение его явно не особо расстроило. — Спасибо, — сказал Охра. — Я твой... ваш должник. — Сочтемся, — Ваня выглядел слегка смущенным, но вместе с тем — крайне довольным собой. — А кто, — Охра на всякий случай понизил голос, — был Богородицей? — Знакомая девушка из деревни, — ответил Ваня. — Она нам кое-чем обязана, к тому же, Валентин учил ее читать. — Крестьянку? — удивился Охра. — А что? Глаза у нее есть, и голова на плечах тоже. — Но зачем? — Ну вот тебя же научили зачем-то, — едко сказал Ваня. — Хотя и не до конца. — Придумай уже что-нибудь новое, — посоветовал Охра. — И все-таки, на что женщине, да еще и крестьянке, сдалась грамотность? — Помогать родителям, — пожал плечами Ваня. — Уйти в монастырь и заниматься там не черной работой. Как знать? Может, она и книгу напишет. Как Катарина Сиенская или Геррада из Ландсберга. Охра помолчал, пытаясь представить мир, где женщины поголовно умеют читать и даже пишут книги. Очень интересно, а кто с детьми сидеть будет? — У вас, в землях псоглавцев, женщины живут свободно, да? — Да уж посвободнее, чем у вас, — неодобрительно сказал Ваня.• ────── ✾ ────── •
— Мне досталось совсем мало слов, — с досадой сказала дева Мария, стягивая с головы темно-красное покрывало. — Не надо было тебе долго этим дышать, — объяснил Валентин. — У нас-то накладные бороды, какой-никакой, а filtrum. Да и к ядовитым испарениям тело понемногу привыкает: если часто иметь дело с разными субстанциями, степень их воздействия на разум снижается. — Как у пьяниц, — понимающе кивнула девушка. — Гален пишет об этом в Ars Parva. — Да, — обрадовался Валентин. — И результат злоупотребления примерно одинаковый. Он опустился на корточки, извлек откуда-то из складок рясы нож, ловким движением перехватил его поудобнее, поднес к лицу лежащего на полу монаха. — Дышит, — резюмировал он несколько секунд спустя, протирая слегка запотевшее лезвие и убирая нож. — А ты сомневался? — Никогда нельзя исключать возможности нестандартных реакций. Могло бы выйти некрасиво, — Валентин оттянул лежавшему нижнее веко и задумчиво изучил белок. — Все в порядке, — сказал, наконец, он. — Приберешься тут? А я провожу Джулию в деревню. — Почему с девушкой гулять идешь ты, а убираться остаюсь я? — возмутился Ваня. — Потому что, когда ты в прошлый раз провожал меня в деревню, мы два часа блуждали по катакомбам, а потом еще час сидели и ждали, когда Валентин нас найдет и выведет наружу, — напомнила Джулия. — Прекрасно провели время, по-моему, — не сдавался Ваня. — И весь этот час ты пел псалмы, — сухо добавила она. — Вот такой вот он галантный кавалер, — засмеялся Валентин. — Ладно, Ваня. Девушка, очевидно, сделала выбор, так что смирись и начинай разбирать декорации.• ────── ✾ ────── •
— Да можно мне вставать, — отмахнулся Ваня. — Руку дай, я обопрусь. Охра поджал губы, но послушно подставил предплечье. Ваня, ухватившись за него здоровой рукой и держа больную на отлете, полусполз-полуспрыгнул с высокой кровати. До пола было недалеко, но он все равно слегка поморщился, инстинктивно прижимая руку в лубке к груди. — Последний раз, — сказал Охра, — ты спрыгиваешь с этой кровати. — В следующий раз я тебя сам спущу. — И понесешь в сортир на руках? — обрадовался Ваня. — Как сабиняночку? Охра неторопливо окинул его взглядом. — Могу и как сабинянку, — сказал он. — Надеюсь, ты не будешь пытаться выцарапать мне глаза по дороге. — Посмотрим, — ухмыльнулся Ваня. — Но вообще я бы все-таки предпочел пройтись. Скажи мне кто три недели назад, что можно устать лежать в кровати — ух как я бы смеялся. — Можем прогуляться в саду, — предложил Охра. — Солнце, правда, уже село... — Если замерзнем — вернемся. Подожди меня у купален, я сейчас. Рассудив, что со сломанной рукой Ваня быстро не управится, Охра сходил обратно в госпиталь, вернувшись с отрезом шерстяной ткани, служившим одеялом, и Ваниной фляжкой. Как раз вышедший из уборной Ваня посмотрел на это с одобрением, и фляжку немедленно отобрал. В саду было безлюдно и морозно, сумерки стремительно превращались в темноту. Ваня пошел вперед по одной из садовых тропинок, безошибочно выбирая дорогу в пока еще тусклом звездном свете; выглядел он рассеянно и явно думал о чем-то своем. Молчание было уютное, но Охру все еще мучило несколько вопросов, так что он коснулся Ваниного локтя и спросил: — С чего вообще Денис все это затеял? Мы ведь с ним даже не знакомы. — Ты же сам сказал: он художник. — Хочешь сказать, что все это из-за того, что он… метил на мое место? — Или так, — кивнул Ваня, — или же он счел шапку, в которой ты к нам приехал, преступлением против канонов эстетики, заслуживающим высшей меры наказания. Охра закатил глаза. — Не понимаю, — сказал он. — Ты меня извини, но у вас тут, прямо скажем, не капелла Бранкаччи. Было бы из-за чего брать грех на душу. — Именно, — хмыкнул Ваня. — Ты меня тоже извини, но работа у тебя здесь не сказать чтобы сложная. Реставрировать фрески — не писать их. Тебе и самому скучно. — В твоей компании повеселее. — Моя компания что угодно скрасит, — согласился Ваня. — Но я к тому, что для монастырского миниатюрщика это как раз была бы работа мечты. Никто не торопит и не стоит над душой, как в скриптории, всех дел — рисуй поверх чужой работы. Это тебе такое скучно: горожанину, художнику и жертве моды. Как, напомни, ты вообще у нас оказался? Охра решил, что настало время отплатить Ване его же монетой. — Так я тебе и сказал. — Долги или драка, — прищурился Ваня. — Ставлю на драку. Разбил нос кому-то не тому и решил, что во Флоренции тебе в ближайшее время лучше не показываться. — Сломал пару ребер, — признался Охра. — И, кажется, свернул челюсть. — Звучит, как неплохой вечер. — Мы разошлись во мнениях по поводу «Давида» Донателло. — Плох тот диспут об искусстве, который не заканчивается дракой, — вздохнул Ваня. В его голосе отчетливо слышалась тоска по студенческим временам. Охра невольно улыбнулся, но все-таки задал следующий вопрос: — Денис придет в себя? Ваня посмотрел на Охру, потом оглянулся по сторонам и опустился на скамью под апельсиновым деревом, похлопав по сиденью рядом с собой. Охра сел, накинув Ване на плечи шерстяной отрез. — Яд из организма выйдет через несколько дней, а необратимого ущерба быть не должно, — Ваня придвинулся ближе, чтобы и Охре достался кусок одеяла. — Но к осуществлению задуманного он вряд ли вернется, если ты это имеешь в виду. Перепугался он прилично. — Если не усомнится в истинности своего видения. — Из нас с Валентином вышли отличные старцы, — заявил Ваня. — Видел бы ты нас — сам бы каяться побежал. И в том, что было, и в том, чего не было. — Твой голос я бы точно узнал, — парировал Охра, — да и Валентинов мне скоро в страшных снах сниться начнет. Ваня сделал пару глубоких вдохов, прикрыл рот краем одеяла и чужим монотонным голосом слегка нараспев произнес: — Кроткое сердце — жизнь для тела, а зависть — гниль для костей. — Ого, — изумленно сказал Охра. Ванин голос звучал незнакомо и по-настоящему жутко, — так, что покаяться и впрямь захотелось, хотя сам он никому особо не завидовал. Кому тут завидовать, в монастыре-то? — Скажи еще что-нибудь. Ваня повернулся к нему, облокотившись на спинку скамейки, и посмотрел лукаво. Придвинулся еще ближе и прошептал в самое ухо, согревая кожу дыханием: — Будьте благоразумны и бодрствуйте в молитвах... Более же всего имейте усердную любовь друг ко другу, потому что любовь покрывает множество грехов. Пугающе его голос больше не звучал, но и от Ваниной обычной манеры говорить отличался разительно. — Усердную? — зачарованно спросил Охра, тоже разворачиваясь. Ванино лицо оказалось очень, очень близко, и глаза у него были совершенно сумасшедшие. — Возлюбленные! — продолжил цитату Ваня, не меняя позы и не отводя взгляда, — огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного. Охра подался вперед, преодолевая то крошечное расстояние, которые их разделяло, и коснулся губами Ваниных губ. На поцелуй Ваня ответил.• ────── ✾ ────── •
Целовался Ваня не как монах, да и все остальное, как выяснилось чуть позже, тоже делал не как монах. Опыт у него явно был, а стыда, похоже, не было, — и Охру такое положение дел более чем устраивало. — Подожди, — попытался было остановиться он, когда они оказались вдвоем у него в гостевых покоях, — постой. Слушай. Я не очень понимаю, какие у тебя отношения с Создателем, очевидно, довольно запутанные, просто имей в виду, что если ты не хочешь... — Похоже, что я не хочу? — Нет, — признал Охра. — Считается, — объяснял Ваня, чередуя слова с поцелуями в шею и плечи, — что монахам-писцам на Страшном Суде за каждую переписанную букву будет отпущено по греху, — с городской одеждой он управлялся на удивление ловко, особенно с учетом того, что в его распоряжении была всего одна рука. — Я в последнее время так много писал и мало грешил, что, боюсь, умри я сейчас, меня вернут на землю, чтобы хотя бы сравнять счет. — Так что ты решил подсуетиться заранее, — со смешком подытожил Охра, перебирая его волосы. — Слушай, — добавил он, — а мы можем... не торопиться с раздеванием? Ваня посмотрел на него с легким недоумением. — Холодно, как в аду, — пояснил Охра. — Холодно в девятом круге ада, — со смешком сказал Ваня. — Не припомню, чтобы ты предавал доверившихся. А вот в восьмом, в направлении которого мы с тобой уверенно движемся, — пески и огненный дождь, и нужно все время бегать по кругу. Там и согреемся, — оптимистично заключил он. — Для нелюбителя народной поэзии ты удивительно хорошо с ней знаком, — не удержался Охра. И жалобно добавил: — Может, все-таки пойдем куда-нибудь, где потеплее? — Можно пойти к нам, — помедлив, сказал Ваня. — Правда, дверь кельи не запирается, но, если выбрать время, когда все братья на службе, то это и неважно.• ────── ✾ ────── •
В небольшой келье действительно было потеплее, хоть и ненамного. Ванина койка была далеко не такой мягкой, как постель Охры в гостевых покоях, и уже раза в два, но Ваню это не смущало, — и Охру тоже. — Ваня, — выдохнул он, возвращаясь к тому моменту, на котором они остановились, то есть усаживая того на колени лицом к себе. Ваня с готовностью обхватил его бедрами, отчего облачение задралось довольно высоко, открывая стройные светлые ноги. — Ой, нет, — неожиданно хихикнул он. — Вот так лучше не делай. — Как? — Охра убрал руку с Ваниной поясницы. — Нет, руку верни, — Ваня для верности положил сверху свою ладонь и придвинулся поближе, — а вот... Ну-ка назови меня по имени еще раз. — Ваня, — повторил Охра. — Нет, это чудовищно, — засмеялся тот. — Должно быть «ня», а не «нья». — Я так и говорю. — Ты не так говоришь. Тосканский вообще не очень подходит для... Хотя знаешь что. Скажи «Ванечка». — Ванечка, — послушно сказал Охра. — Другое дело, — Ваня довольно прикрыл глаза. — На этом и остановимся. То есть нет, останавливаться как раз не будем. Давай, не ленись. И можешь особо не нежничать. — Но твоя рука... — Правая рука наша — жизнь вечная, левая — жизнь бренная, — сообщил Ваня. — Так что пусть лучше правая не знает, что делает левая. Ладонь левой уверенно легла Охре на пах. — А я-то думал, — ухмыльнулся Охра, зеркально повторяя его жест, — ты святой человек. — Святость от этого не умаляется, — парировал Ваня, — ибо она пребывает в душе, а то, чем мы тут заняты, это грех плотский. — Неделями, — сказал Охра, не удержался, прервался на поцелуй, и повторил: — Неделями я мечтал об эффективном способе заткнуть тебе рот. — И это все, до чего ты додумался? — засмеялся Ваня. — Я смотрю, слухи про флорентийскую распущенность изрядно преувеличены. Охра открыл было рот, чтобы ответить, но был вырван из сладкой истомы самым неожиданным образом — голосом Валентина, чьего появления в комнате они оба не заметили, увлеченные друг другом. — Господь, очевидно, за что-то меня карает, — сказал Валентин. — «И сойдешь с ума от того, что будут видеть глаза твои», — процитировал он, закрывая за собой дверь и опираясь на нее спиной. На Ваню и Охру он смотрел с осуждением. — А ты почему не в церкви? — нахально поинтересовался Ваня, даже не делая попытки слезть с колен Охры. — А ты почему не в своем уме? — в тон ему ответил Валентин. — Мне не особо интересно, — добавил он, мимолетно глянув на Охру, — в каком ключе вы тут толкуете заповедь про возлюби ближнего своего, — но ведь войти в келью и увидеть весь этот... Сатирикон мог не я. — Но вошел ты, — возразил Ваня, впрочем, уже не так уверенно. — Приведите себя в порядок, — посоветовал Валентин. — И начните думать теми головами, которые у вас на плечах, а не теми, которые в штанах.• ────── ✾ ────── •
Валентин забрал какие-то бумаги со стола и ушел — не раньше, впрочем, чем убедился, что Ваня и Охра одеты и сидят, не прикасаясь друг к другу. Обсуждение мест, где можно было бы уединиться и не замерзнуть насмерть, шло на третий круг, и конца ему не было видно. — В саду холодно, — повторил Охра. — У меня холодно. На кухне у вас проходной двор какой-то. В кельях тоже. Даже в моих покоях нет замка. Ох, чего бы я сейчас не отдал за протопленную спальню, которую можно запереть изнутри на ключ. — ...сладкий плод любовных утех, — вздохнул Ваня, — должен быть сорван тайком и украдкой, ибо так угодно Венере. Кипрская богиня, — продолжил он, игнорируя приподнятые брови Охры, — предпочитает, чтобы любовными шалостями занимались крадучись, где-нибудь меж дверей, на ступеньках лестницы, на рассыпавшейся вязанке хвороста, прячась за ковры, чтобы все было шито-крыто (и тут мне нечего ей возразить), но только не при солнечном свете, как учат циники, не под балдахином, не за пологом златотканым, не с роздыхом и со всеми удобствами. — Это не из Писания, — уверенно сказал Охра. — Это из Петрония, — согласился Ваня. — Валентин прав, жизнь у нас тот еще Сатирикон. Они помолчали. — Катакомбы, — сказал наконец Ваня. — Ты шутишь. — Нет, серьезно, катакомбы. Там никогда никого не бывает. — Кроме мертвецов. — Мертвецов мы не смутим, — отмахнулся Ваня, — и донести они, что важно, тоже никому не смогут. — Я понимаю, что ты тут привык всячески усмирять плоть, жевать сельдерей и спать на соломе, но саркофаг в качестве любовного гнездышка — это уже немного слишком. — Любовное гнездышко, — с удовольствием повторил Ваня. — Нет, можно, конечно, и в саркофаге. Можно даже и не в пустом, если у тебя такие интересные фантазии. Но вообще там есть пара мест... Только это секрет, — он коснулся пальцами губ Охры. — Пообещай, что никому не расскажешь. — Хорошо, — Охра не удержался и лизнул Ванин палец. — Даже Мирону, — добавил Ваня, не торопясь отнимать руку. Охра подумал, что якобы необитаемые катакомбы наверняка многим монахам кажутся отличным местом для того, чтобы припрятать выпивку или неодобряемые книги, или уединиться с девушкой из соседней деревни, в общем, чего Мирон не знает — то его не расстроит. — Даже Мирону, — подтвердил он.• ────── ✾ ────── •
Последним, что Охра ожидал увидеть, была алхимическая лаборатория. — Это же атанор, — указал он на огромную печь, расположенную посреди крипты. — Тут вообще-то прохладно, дядь, — пожал плечами Ваня. — Такое помещение не так-то просто обогреть. — Это алхимическая печь, — повторил Охра. — Ну что ты прицепился, — Ваня обходил лабораторию, поправляя какие-то склянки и закрывая открытые книги. Вытащил из-под груды манускриптов шкатулку, украшенную арабской вязью, откинул крышку, принюхался, улыбнулся. — Египетская смола, — он достал несколько черных кусочков и бросил на жаровню, затем дунул на угли, — по помещению поплыл непривычный сладкий кружащий голову запах. — Тонут в ней горе и гнев и приходит забвение бедствий. — Это Алигьери? — уточнил Охра. — Почти, — хмыкнул Ваня. Он закончил круг и оказался прямо напротив Охры, взял его за руки и начал неторопливо поглаживать запястья. Охра и подумать не мог, что от такой простой ласки его как будто опалит огнем. — Земную жизнь пройдя до половины, — нараспев сказал Ваня, — ты очутился в крипте средь гробов, — его руки скользнули дальше, под ткань рукавов, лаская кожу предплечий. — Вот это уже Алигьери. — Не вижу гробов, — сказал Охра, поднимая руку, чтобы коснуться Ваниной щеки. Рука поднималась медленно, как во сне, или как если бы она двигалась сквозь толщу воды. — Гробы потом, — пообещал Ваня. — Сейчас я тебе покажу кое-что другое.• ────── ✾ ────── •
— А Валентин говорил, что ничего нельзя класть в рот, не помолившись, — не удержался Охра. — Тебе прочитать pater noster? — ласково спросил Ваня, отстраняясь. — Или ты все-таки предпочтешь, чтобы я использовал рот другим образом? — Я... нет. Пожалуйста, продолжай, — Ваню не пришлось долго уговаривать, но Охра все равно добавил: — Ты такой... — зрелище Ваниных губ на его члене было настолько невероятным, что все слова вылетели из головы. — Какой? — въедливо уточнил Ваня, снова отстраняясь. — Охуенный, — сказал наконец Охра. — Вот и я тоже так считаю, — задумчиво сказал Ваня, неторопливо лаская его здоровой рукой и разглядывая всего Охру с ног до головы так внимательно, словно пытаясь выучить наизусть. — В смысле, сгорел сарай — гори и хата. Раз уж предаешься содомскому греху, то можно заодно и посквернословить. — Греху лености ты тоже решил предаться именно сейчас? — поинтересовался Охра, прилагая все усилия, чтобы не выдавать снедавшего его нетерпения и звучать максимально светски. Голос его, разумеется, подводил, как и неровное сбившееся дыхание. — Нет, — Ваня с нажимом провел языком по члену от основания до головки, — и даже с грехом чревоугодия немного подожду, хотя соблазн велик. — Догадываюсь, — добавил он, обдавая чувствительную влажную кожу горячим дыханием, — что тебе есть, что на это ответить, но я буду несколько разочарован, если в ближайшее время услышу от тебя что-то, кроме стонов. Охра, конечно, его не разочаровал.• ────── ✾ ────── •
— Валентин интересуется медициной, — сказал Ваня, заметив, что Охра снова смотрит на атанор. — Экспериментирует тут со всякими вытяжками и настойками. — У Валентина широкий круг интересов. — Это точно, — сказал Ваня. Гордость за друга в его голосе мешалась с легким раздражением. — Вытяжка из ягод можжевельника, скажем, — он выпутался из одеяла, встал, взял с лабораторного стола одну из колб и протянул Охре. — Обычно ее применяют при ревматизме. Насущный, как ты понимаешь, вопрос для большинства братьев. Валентин и Михаил предполагают, что если пропитывать ей повязку под лубком, то и перелом срастется быстрее. — А я-то думал, мне от голода мерещится, что ты пахнешь, как жаркое. — Нет, это я положил свою жизнь на алтарь науки, — ухмыльнулся Ваня. — Поскольку делать для этого ничего особо не надо, то почему бы и нет. — Михаил, получается, тоже тут бывает? — Михаил занимается травами в монастырском саду, — покачал головой Ваня. И напомнил: — Ты обещал никому об этой крипте не говорить. — Я что, дурак? Говорить кому-то о месте, где я могу с тобой пообжиматься. Чтобы сюда все бегали, как на кухню? От кухни, равно как и от прочих монастырских помещений, спрятанная в катакомбах лаборатория выгодно отличалась отсутствием окон, через щели в которых задувал всепроникающий ледяной ветер. Для вытяжки в потолке было небольшое отверстие, забранное решеткой, а обогревала комнату большая закрытая печь. Напротив нее лежали один на другом несколько монастырских соломенных матрацев и ворох одеял; по полу на сарацинский манер были разбросаны душистые травы, а на столах — равно как и в длинных углублениях в стенах, изначально явно предназначенных для саркофагов — находилось устрашающее количество книг, открытых и закрытых, а также склянок, заполненных разноцветными жидкостями и диковинными субстанциями или же пустых. Любовным гнездышком, конечно, это место назвать было трудно, но за полтора месяца в монастыре Охра научился не капризничать. — Ты мне обещал гробы, — сказал наконец он. — Я слышал, французы называют высший момент наслаждения маленькой смертью, — задумчиво ответил Ваня. — Тебе нужен маленький гроб? Или обычный? Охра от неожиданности засмеялся. — Любой, на твой вкус. Это же катакомбы времен Римской республики? Я бы позарисовывал барельефы саркофагов. — Кто о чем, а флорентиец о республиках, — с мягкой насмешкой сказал Ваня. — Ну пойдем, покажу тебе парочку.• ────── ✾ ────── •
— Не думал, что увижу тебя тут, — признался Охра, застав Валентина на лесах впервые после того, как Денис оказался в больнице. — Почему это, интересно? — Спасать-то меня больше не нужно. — Что, — иронично уточнил Валентин, — сатанинские соблазны уже отступили? — Я имею в виду, что Дени... — увидев, как Валентин приложил палец к губам и качает головой, Охра осекся. — Иногда лучшая благодарность — это молчание. — Как бы мне, в таком случае, заслужить твою, — засмеялся Охра. Валентин тоже улыбнулся. — Ваню не обижай, — сказал он, — и будем в расчете. — Ваня сам кого хочешь обидит, — ответил Охра. Он хотел, чтобы это прозвучало насмешливо, но вышло неожиданно нежно. — Да, — тепло подтвердил Валентин. — И тем не менее. — То есть тебя не смущает, — решил все-таки уточнить Охра, — что мы с ним... Ну... Валентин милосердно не стал ждать, пока он подберет подходящее слово, потому что, признаться, Охра и сам не знал, какое слово было бы подходящим. Что мы спим? Что мы вместе? Что мы предаемся содомскому греху? — Кто без греха, — сказал Валентин, словно бы отвечая на его мысли, — пусть первым бросит камень.• ────── ✾ ────── •
— Боккаччо пишет о трех видах любви, — издалека начал Охра. — Любовь к богу, любовь-страсть и продажная любовь: о первой он умалчивает, третью презирает, а от второй предостерегает, потому что начало ее — страх, середина — грех, а конец — досада. — Допустим, — сказал Ваня. — Тебя это совсем не тревожит? — За последние несколько дней ты мог бы сделать вывод, что концы у меня досады не вызывают, — склонил голову набок Ваня, — да и за тобой я такого не замечал. Охра хмыкнул, но продолжал смотреть испытующе. Ваня вздохнул. — Древние пишут о семи видах любви, — в тон Охре сказал он, — еще раз, таким образом, доказывая превосходство классической литературы над народной. Кто бы сомневался. — Они различают ἔρως, страсть, позволяющую душе вспомнить, что такое красота, — Ваня перевернулся на бок лицом к Охре и подпер голову рукой. — А также ludos, любовь-игру, — он легко провел кончиками пальцев по груди Охры, тоже развернувшегося к нему. — Вместе они могут стать третьим видом любви: μανία. Страстью, доводящей до умопомешательства. — Наш случай, — не удержался от смешка Охра. — До умопомешательства участников, а не третьих лиц, — ухмыльнулся Ваня. — Есть еще στοργή, любовь-забота, и πρᾶγμα, рассудочная любовь. И, конечно, φιλία: любовь ради любви, когда любящему ничего не нужно взамен. — Всем всегда что-то нужно взамен, — рассеянно сказал Охра, снова переворачиваясь на спину. И с легким запозданием добавил: — Это шесть. — А вас так просто не проведешь, господин инквизитор, — восхитился Ваня, усаживаясь на него сверху и возвращая зрительный контакт. — Седьмая — это ἀγάπη, любовь, которая никогда не перестает. К женщине ли, к другу или к Богу. — Все когда-нибудь перестает, — возразил Охра. — Смерть приходит за всеми. — Я смотрю, общение с Валентином не прошло для тебя даром. — Мы в крипте, — напомнил Охра. — Вот эта книжная полка слева от тебя буквально выемка для саркофага. Наводит на определенные мысли. Ваня ухватил Охру за руку и потянул на себя; тот послушно сел, придерживая за талию оседлавшего его бедра Ваню. Ваня наклонился очень близко, почти касаясь лба Охры своим, и тихо спросил: — Ты веришь в ад? — Конечно, — слегка растерянно сказал Охра. — Неправда, — Ваня улыбнулся. — Ты думаешь, что веришь в ад. Нельзя любить Бога и верить в ад. Если ты немного поразмыслишь, то поймешь, что это две совершенно несовместимые идеи: Бог и ад. — Ты Писание давно читал? — поинтересовался Охра. Цитировать любое место по памяти, как Мирон или сам Ваня, он не мог, но прекрасно помнил, что адские мучения грешникам Спаситель обещал неоднократно. — Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим. И смерть и ад повержены в озеро огненное, — отозвался Ваня. — То есть ад существует, — заметил Охра. — В твоей голове, — согласился Ваня. Помолчал, подбирая слова, и продолжил: — Мы редко когда толкуем Писание дословно, на то оно и книга книг. Богословы пятнадцать столетий пишут комментарии, и иногда эти комментарии становятся частью церковной доктрины, а иногда предаются анафеме. Знаешь, в чем разница между первыми и вторыми? — В чем же, Сократ? — послушно спросил Охра, демонстрируя, что со свежепереведенными платоновскими диалогами он все же немного знаком. — В том, что одни Церкви выгодны, а другие нет. Увещеваниями о божественной любви не приструнишь ни светских владык, ни обычных прихожан. Другое дело страх. Придумай ад, опиши его в малейших подробностях, нарисуй его в мельчайших деталях, и тебе не понадобятся ни армии, ни пушки, ни осадные машины. — Победа христианства, — вспомнил Охра слова Валентина, — это не военная победа, а поле боя в ней — человеческая душа. — И страх — не то, что может приблизить к Богу, — заключил Ваня. — А грех, получается, — то? — Была ли грехом любовь Давида и Ионафана? — Конечно, нет. Подожди-ка. Ты думаешь, что они..? Ваня пожал плечами. — Свечку я не держал, но доведись мне оплакивать, скажем, Валентина, я едва ли скорбел бы в первую очередь о том, каким он был красивым. Охра открыл рот и снова закрыл. — Кто постигает мир в его красоте, — с непроницаемым лицом заявил Ваня, — равно как и тот, кто постигает его как единство, непосредственно предстоит Богу. Если чистое погружение мыслителя в единство мира — это ближайший путь к познанию существования единого Бога, то погружение в красоту мира в любви — скорейший путь к соединению с Богом. — Вот чем мы только что занимались, значит, — с легкой насмешкой сказал Охра. — Погружением. Ваня иногда казался ему совершенным безбожником, но отрицание ада не было отрицанием Бога, да и довод о церковной доктрине звучал вполне разумно. Ванины рассуждения о любви и грехе Охра мог бы назвать ересью или язычеством, если бы не слышал не раз то же или почти то же самое от Мироновых воспитанников, переводивших античных авторов, или от своих же сограждан, устраивавших диспуты в Кареджи. — Ты чувствуешь, — спросил он, — как меняется мир? — Да, — Ваня согласился легко, как будто подслушал его мысли, — мы живем в удивительное время. И ты собираешься провести это удивительное время за стенами монастыря. — Может... — Охра чуть отстранился, чтобы взглянуть Ване в лицо, — Может, ты мог бы бросить это все. Ваня посмотрел на него с любопытством. — Что — все? Охра вздохнул, собираясь с мыслями, и, наконец, произнес то, о чем думал уже не первый день: — Послушничество. Мы могли бы жить вместе во Флоренции, ты знаешь, там довольно свободные нравы. Можешь преподавать в университете или не в университете, да хоть мясником работай... Я бы наконец написал тебя на нормальном холсте. Мы бы бывали на вилле Медичи в Кареджи. Там Фичино переводит Трисмегиста и разных древних греков, всё как ты любишь. Мы немного знакомы, я могу тебя представить. У него собираются самые восхитительные зануды, цвет нации, все хоть сколько-нибудь приличные философы и поэты; устраивают диспуты, читают лекции, тебе бы понравилось. Ваня молчал, и по его лицу было сложно что-то сказать. — У меня дома кровать в три раза шире этой, — привел последний аргумент Охра, — и куда как мягче. И еще есть свой виноградник. Не у меня, конечно, у моей семьи, но ты имей в виду. Ваня улыбнулся, но как-то растерянно. Он взъерошил себе волосы на затылке и наконец сказал: — Я тебя услышал. Звучит... Это здорово звучит, дядь, но прямо сейчас я тебе не отвечу.• ────── ✾ ────── •
Проснулся Охра от солнечного света, бившего прямо в глаза. Давно забытое чувство: обычно Ваня, дуревший от скуки в госпитале и привыкший к ранним подъемам, будил его дурацкими стишками, а если повезет, то и поцелуями, гораздо раньше. Встретить утро в одиночестве и тишине было довольно неожиданно; знай Охра заранее, что его ждет такое счастье, он наверняка бы насладился ситуацией, но так почувствовал только легкую тревогу. Прикинув, что завтрак должен был уже закончиться, он наскоро умылся и отправился искать Ваню. Ваня обнаружился в своей келье, и на приветственное объятие ответил как-то механически. Охра уселся на кровать Валентина — Ванина была завалена книгами и бумагами — и поинтересовался: — Все в порядке? — К нам едет визитатор. — Снова Мирон? — Нет, — Ваня выглядел раздосадованным, но, впрочем, раздосадованными сегодня выглядели почти все. Настоятель промчался утром мимо Охры с таким лицом, как будто собирался как минимум на войну. — Визитатор от Святого Официума. — Инквизитор? Но зачем? — Затем, — буркнул Ваня. — Вопросы свои дебильные задавать будет. — Но ведь Мирона сейчас нет, — начал было Охра, но оборвал сам себя: — Впрочем, это как раз объясняет, почему он не вернулся, хотя уже должен был. — Их высокопреосвященство хранит какие-то секреты? — приподнял брови Ваня. — От святой Церкви? Очень сомневаюсь. Но отвечать на дебильные вопросы он не любит. — А кто любит, — стоящий посреди комнаты Ваня гипнотизировал взглядом свою книжную полку. — А ты? — И я не люблю, — рассеянно сказал Ваня, разглядывая полку Валентина. — Хранишь какие-то секреты? — терпеливо уточнил Охра. Ваня наконец оторвал взгляд от книг и иронично посмотрел на Охру. — Ну, кроме... — смутился тот. — Сам знаешь. — Мой самый большой секрет, — Ваня сел рядом с Охрой, взял за руку, сплел свои пальцы с его и доверительно прошептал на ухо: — ...заключается в том, что я не просто предаюсь греху сладострастия... и содомскому греху... ну, и греху чревоугодия, если уж на то пошло... Но и занимаюсь этим всем с человеком, не знающим латыни. Узнает кто — стыда не оберешься. Охра попытался съездить ему по затылку, но Ваня ловко увернулся. — Боишься, что черти в аду будут мне командовать, какой бок подставлять под вилы, а я не пойму? — язвительно поинтересовался Охра. — Это как раз ерунда, — отмахнулся Ваня. — В аду я, скорее всего, буду жариться на соседней сковородке, так что смогу тебе перевести. — Ну спасибо. — Обращайся. А вот про лабораторию в катакомбах инквизитору знать не нужно. — Предлагаешь мне врать Святому Официуму? Ваня несколько долгих секунд смотрел на него, как будто что-то решая. — Предлагаю... умалчивать.• ────── ✾ ────── •
Инквизитор приехал вообще без свиты, — очевидно, спешил, чтобы застать Мирона. Мирона же, как следовало из письма, полученного накануне генералом-настоятелем, задерживали в Ломбардии неотложные дела. Все хоть сколько-то причастные подозревали, что самым неотложным делом Мирона было нежелание возвращаться в монастырь, пока там крутится дознаватель. Дознаватель это тоже подозревал и явно злился. Встречали его не так, как коммендатора: во дворе гостя ждал только генерал-настоятель и еще несколько человек, включая Валентина, которому тоже досталось письмо от Мирона — утром, на лесах, Охра видел, как тот его перечитывает, то улыбаясь, то хмурясь. Письмо лежало в развороте открытой книги и разобрать ни слова Охра, конечно, не смог, но почерк друга узнал. Ближе к вечеру, заслышав суету во дворе, Валентин вздохнул, захлопнул книгу и отправился вниз. Охра увязался следом — после девятого часа в церкви становилось слишком темно, чтобы работать с фресками. Генерал произнес традиционное приветственное слово; инквизитор, еле дослушав, осведомился о местоположении кардинала. Настоятель ответил, что никому, кроме кардинала, это неизвестно. Инквизитор сказал, что предпочтет задержаться в обители на несколько дней, если, конечно, никого этим не стеснит. Генерал предложил инквизитору чувствовать себя как дома, но тон у него был такой, словно под домом он подразумевал пыточные застенки. — Брат Валентин, — он положил послушнику руку на плечо, — покажет вам гостевые палаты. — Послушник? — наморщил нос инквизитор. — Вы хотели его высокопреосвященство, — вежливо сказал Валентин, делая шаг вперед. — Я исполняю обязанности его секретаря. Господин коммендатор уполномочил меня показать вам аббатство. Пойдемте, о вашем коне позаботятся. Инквизитор равнодушно глянул в сторону стойл, а потом, уже внимательнее, осмотрел двор, генерала-настоятеля, монахов, Валентина и Охру. Взгляд был въедливый и неприятный. — Пожалуй, я проведу инспекцию как визитатор, — решил он. — Но ведь Мирон только что... — начал было Охра, но замолчал, потому что Валентин чувствительно наступил ему на ногу. — Его высокопреосвященство, — вкрадчиво спросил инквизитор, — был в аббатстве с визитацией? — Нет, по частному вопросу, — сказал Валентин. — Присмотреть за ходом реставрационных работ. Охра запоздало сообразил, что чуть было не вручил инквизитору возможность свалить на Мирона каждую неисправность, которую тот сможет найти в монастыре, а ведь их наверняка найдется немало. — Распорядись насчет вещей, и пусть мои покои как следует натопят, — велел инквизитор Валентину. — Потом покажешь мне аббатство, начнем с кухонь. Вопросы? — Вас правда зовут Дьёрдь? — спросил Валентин. — Да, — поджал губы инквизитор. — На латинский манер Георгий. В славянских землях, откуда ты, как я понимаю, родом, сказали бы Юрий. Еще вопросы? — Нет, — Валентин опустил голову почтительным жестом, скрывая прячущуюся в уголках рта глумливую улыбку. — Но я готов отвечать на ваши.