Happily Never After

      Рона почти не изменилась. Возможно, стала чище. Все так же тихо несла свои воды в сторону Арля, который стоило-бы все-таки сжечь. Но спешки нет. Больше нет.       Колесо совершило оборот, а, быть может, это лишь новый виток веретена. Вьющаяся нить дороги, каждой из которых положено кончиться, куда-то прийти. Но внизу снова Рона, снова стены дворца, снова рассвет уже не наступит. Тогда солнца не увидела женщина, сегодня – если пойдет что-то не так – во тьму погрузится весь город.       Терять нечего. Больше нет.       Кончалась пятая ночь. Сам Авиньон невелик, но идет с богатыми землями. Пусть медведей почти не осталось, а на месте розовых садов распустился шиповник, немало пришлось заплатить, чтобы провернуть все без бойни. Но кончалась пятая ночь – если новый Князь не появится, белки и те возомнят себя барсуками, а старая кровь, черная, как кровь Земли, горит куда лучше людской.       Змей сидел в кресле напротив. Он знал цену ошибки, но пятая ночь еще длилась. Обещал, что к первым лучам роза займет свое достойное место. Что сердце забьется. Что бездна отступит.       Змей мнил себя мудрым, но много болтал.       Под угрозой рассвета Альенор не созналась бы, что любила Прованс. Клекот цикад, разноцветный пейзаж, близкое, от звезд светлое небо, напевный язык и даже, Создатель, людей. Прованс отнял жизнь, а дно Роны так сильно похоже на бездну.       Но когда бездна рассеялась, вокруг все цвело. Звезды горели, шумела изумрудная Верде, а роза крепко оплетала колючим стволом.       Зачем нужна красота, если она не может спасти?       Небо над папским дворцом подернулось дымкой. Змей, наконец, замолчал – солнце убьет его раньше, чем встанет. Ему же лучше, если он не ошибся.       Тяжелый, ровный пульс совпал с колоколами Нотр-Дам-де-Дом, рваный, тревожный – с робким пением птиц, глубокий, таящийся – с уснувшими на день шепотками измены. Змей украдкой вздохнул, Альенор же не таила улыбки. Все получилось – и сегодня весь день, как бы не было сложно, за запахнутой шторой, под звуки земной жизни, под музыку счастья – она не уснет. Подержит свечу из крови и жил, чадящую черным, безжалостным пламенем. Три сотни сердец, три сотни и сорок три жизни сгорят в ее пальцах, но он будет жить.Они не расстанутся.       - Можешь идти. Антуан проводит тебя.       - Сердце за сердце, моя госпожа. Сочтете ли теперь мой долг исполненным?       - Сердце за сердце. Старая змеища получила свое. В конце концов, она была слаба – нельзя любить кого-то больше себя.       Змей с усталой улыбкой смотрел, как Альенор растирала руки кровью и розовым маслом, покрывала ими тело и волосы, свои и того на полу, в чьем теле, аккурат между ребрами, зияла пастью страшная рана. В покои зашел Антуан – высокий и огненно-рыжий, такой, каким она его помнила – последние творение удалось Маргаритке на славу. И это напомнило ей.       - Отдай гостю все мои гребни, заколки и шпильки. Обручи тоже отдай. Мне они не нужны.       Антуан, серьезный, на нее так похожий, на него так похожий,молча склонился. Научился молчать. Змей откровенно не рад, но рассыпал благодарности щедро, как будто собирался высыпать дар в первый же ров на пути.       - Они не тебе. В конце концов, ты лишил девочку матери. Узнаю, что не довез – встретимся раньше, чем успеешь соскучиться. Иди.       Антуан раскрыл двери и застыл в них едва видимой тенью. Змей последний раз поклонился, поднес к красной свече зажигалку и тихо, на старофранцузском спросил:       - Сердце за сердце?       Он начинал раздражать.       - Какое ты хочешь? Собрание мое, как знаешь, слегка сократилось.       - Дракона.       - Отчего не принцессы?       - Не смею гранить ваш бриллиант. Но, быть может, и из агата удастся создать что-то путное?       Плут Фабио не был агатом, и хитрый змей это знал. Решил торговаться, хотя сам висел на краю пропасти.       Впрочем, пусть.       - Покажешь лет через пятьдесят. И только посмей сотворить такую же пакость, какая вышла из крысы. Но еще одно слово – и посмотрим, удастся ли создать что-то путное из змеиного пепла.       Через мгновение в комнате никого не было. А может через час. Или через три. Черный огонь чадил красными отблесками, свеча плакала кровью, Альенор тихо пела старые прованские колыбельные, а призрачное сердце билось в пустой груди тяжело, глубоко и тревожно.              ***              Через месяц пришла посылка. Дары, угрозы и взятки приходили постоянно, особенно старались в Марселе – боялись, вестимо, судьбы болвана тремера из богом забытых колоний – после того, как полыхнул Арль. Этьен почти не ругался, ведь она почти не виновата. Арль горел не первый раз (раз в сто лет можно побаловать себя), и в этот раз даже никто не погиб. Просто огонь так красиво отражается в Роне, а фотографии со стен амфитеатра получились замечательные. Даже Этьен – больше не архонт – Ламбер, Король-Роза Авиньона согласился. И почти не ругался.       Посылка же пришла «почтой». Банк часто использовал людей для своих дел, ведь не заставлять же клиентов искать кровь, чтобы снять печати? Коробка, как губка, впитала всю кровь из располосованной шеи курьера, с тихим шипением с боков сошла краска, обнажая вспыхнувшие письмена. Спустя пару мгновений на столе осталась лишь белая костяная шкатулка, Альенор прекрасно знакомая. На шкатулке лежало письмо – отвратительные вирши и любезности холуя Вудворта, витиевато благодарившего за такого полезного, благородного и способного Фабио Мартинеза.       Альенор улыбнулась.       Сердце за сердце аккуратно встало на полке.       Красивое начало коллекции.