мы надевали лавровые венки на вшивые головы;;

после злосчастного воскресенья дома ставрогиных и губернатора фон лембке оказались закрытыми от общества, да и шатова угрюмо затворилась на своей квартире и не принимала никого. так же было и с madame ставрогиной младшей. девушка всю неделю из своего кабинета не выходила, не принимала ни доктора, несмотря на опухшую после иванны павловной губу, ни maman, ни тем более петру степановну, хотя та раза по три на дню забегала к ним в поместье. верховенская действительно, похоже, и близко не старалась укрыться от общества и слухов после случившегося, да и более того, была самой вероятной разносчицей деталей событий воскресенья непосредственно, судя по тому, как всё быстро вытекло в народ, а общество стало наполняться самыми разнообразными сплетнями и образовываться стал комераж. социализация шла у петры полным ходом — в первые же четыре дня познакомилась со всеми возможными и невозможными личностями в городе. у юлии михайловны фон лембке, которая являлась родственницей и покровительницей маврикии николавны, петра степановна была принята особо трепетно и тепло, как родная, несмотря на то, что зарекомендованна в швейцарии была как революционерка с прокламациями. губернаторша нашла девицу личностью очень интересной, с ярко выраженной политической позицией, новоиспечённой знакомой женщина у себя в доме даже позволяла обедать, и, более того, ночевать. юлия михайловна в общем старалась быть с молодёжью на короткой ноге, и у себя, как раз, и содержала клуб из собрания уездной молодёжи. супруг фон лембке не выражал особого восторга к тому, что в его доме так хаотично появилась ещё одна бойкая барышня, но с верховенской они быстро перешли в весьма фамильярные отношения, и её он тоже находил интересной собеседницей, 'несмотря на то, что женщина'. комната николь всеволодовны в это время озарилась лазурными красками. лепестки и цветы гортензии, которые начинали уже понемногу образовываться в соцветия из трёх, были повсюду. открой любой ящик — и взору представали аккуратные цветочки, орошённые запёкшейся кровью, которые мученица старательно и параноидально пыталась скрыть от чужих глаз. у ставрогиной заметно участились приступы кашля, а вместе с ними и приступы и ступоры кататонические. они часто нарушали ремиссию из-за стресса, как и случилось сейчас. свидание с верховенской было бы для неё глотком свежего воздуха, но одновременно и терпким ощущением удушья. как и в петербурге, nicole ощущала себя неимоверно одиноко, если можно позволить так выразиться — сиротливо, и от этих ощущений накрывало вязкое чувство низости и собственной бесчестности. но ирония — эти же ощущения вызывало и присутствие верховенской подле, из-за которой недуг ярко выдавал себя, а тело начинало нещадно лихорадить и трястись. амбитендентность разрывала истлевший разум напополам, а грудную клетку — прогрессирующие стебли hydrangea. ставрогиной в то время казалось, что со всем этим багажом она так и сойдёт с ума, в этом кабинете, в окружении бабочек, заточённых в деревянные рамы. как раз бабочки и давали ставрогиной отвлечься от мыслей о петре степановне и от хаотично возникающих из ниоткуда голосов. пойманные экземпляры иглами хладнокровно оказывались распластанны на деревянных станках, для более детального изучения под микроскопом, а после — для помещения в личную коллекцию. рассматривать разнообразные узоры на их крыльях оказалось медитативным занятием, дарящим размышления о ценности красоты, умещённой на алах. за эти дни ставрогина стала ещё бледнее в лице, исхудала, то ли от того, что почти не ела, то ли от переутомления от болезни, терзавшей её день за днём, голова регулярно кружилась от постоянной потери крови. матушку ставрогина изредка допускала к себе раз в сутки на пару минут, когда было уже совершенно темно. мать каждый раз выражала беспокойство состоянием дочери в связи с тем, что регулярно слышала из её покоев душераздирающий кашель, но nicole ссылалась на то, что её всего лишь сразила простуда, а губа практически зажила, лекарь не требуется. к концу недели ставрогиной стало незначительно лучше, по крайней мере настолько, что она посчитала себя дееспособной на то, чтобы начать принимать гостей. вполне возможно, что это обуславливалось ощущением николь всеволодовны того, что она вот-вот дойдёт до точки невозврата, не увидев петру степановну. на дворе давно был вечер, николь при свете лампы вчитывалась в недавно ей донесённое письмо от гаганова. была, на удивление, при всём туалете, хотя и никуда не собиралась. на вечер была назначена лишь встреча с петрой степановной, свидания их генеральша ставрогина ждала особо, наблюдая, что дочь её приживальца на nicole оказывает благотворное влияние, по крайней мере, как казалось ей. ставрогина успела услышать только робкий вопрос матери, как тут же громкий голос верховенской — 'можно, можно, конечно можно!', как что-то внутри сразу взорвалось. она едва успела опомниться, и стала сгребать на пол хаотично лежавшие прежде на столе лепестки, а письмо кое-как успела прикрыть пресс-папье так, что половина всё равно выглядывала наружу. в дверях показалась фигура революционерки, так бесцеремонно появившейся в кабинете, а комната наполнилась торопливым стуком каблучков. — я нарочно вам крикнула изо всей силы, чтобы вы успели приготовиться, — промурчала петра степановна, в миг очутившись у стола над опешившей дамой. — ах, бог с вами, с вашим письмом! — воскликнула она, глянув на прикрытый конверт. ставрогина тут отвернулась, ощущая поступающий кашель и краску на своём лице, всего лишь от того, как petra очутилась в полуметре от неё. а на своей фарфорового вида коже, как знала девушка, любое изменение в цвете особо видно. благо, верховенская это движение не заметила, так как коротко повернулась к двери, где прежде была матушка николь. — она никогда не подслушивает, — холодно заметила николь всеволодовна. — ох, да я ничего против этого, я только теперь собиралась поговорить наедине, — весело воскликнула верховенская, усаживаясь в кресло. — наконец-то я к вам добилась! прежде всего, как здоровье? вижу, что прекрасно, и завтра, может быть, вы явитесь? — может быть. — если бы вы, madame, знали, что я должна была им наболтать. а впрочем, вы знаете, — хихикнула нигилистка. — всего не знаю. — ставрогина отвечала коротко и, что ей свойственно, холодно, стараясь на верховенскую (которая напротив оказалась необычайно болтлива за такое время разлуки) не смотреть. — знаете, я пустила в ход мужа шатовой, то есть слухи о ваших связях в париже, чем и объяснялся, конечно, тот случай в воскресенье... вы не сердитесь? — убеждена, что вы очень старались.— с саркастическим раздражением процедила она. — что же это значит: 'очень старались', это ведь упрек? — снова petra зажестикулировала, — я не стану вас раздражать нашим делом, я прибежала только о воскресном случае, я с самыми открытыми объяснениями, в которых нуждаюсь, главное, я, а не вы, — это для вашего самолюбия, но в то же время это и правда. верховенская снова затрещала несмолкаемо, что ставрогина не то чтобы пропускала мимо ушей, но на её речи упорно не отвечала, а только с выражением припускной улыбки на лице разглядывала даму напротив. но вдруг петра степановна решила резко сменить градус беседы. — а что это у вас за насекомое? — заискивающим тоном обратилась она, поглядывая на стол, на котором лежали бабочки на деревянном приспособлении. — это nymphalis polishlorus, бабочка-многоцветница, — наконец откликнулась ставрогина. — а эта? — революционерка заметила заинтересованность nicole в вопросе, и ухватилась за него. — vanessa atalanta, бабочка-адмирал. — выдержав некоторую паузу, ответила она с лёгкой улыбкой на лице. — не кажется ли вам странным, верховенская, что такой ничтожной твари, — насекомому, как вы говорите, — дана такая удивительная и щедрая форма — красота? девица эта своей изящной миниатюрностью, рыжими завитыми волосами, неизменным своим бежево-охристым клетчатым платьем и тёмными перчатками напоминала ставрогиной редкую melitaea diamina с шашечным рыже-жёлто-белым узором на крыльях. и, по совпадению — тварью верховенская была действительно ничтожной, что ставрогина знала точно о её жалкой низкопадшей душе, и если у nicole эта низость выражалась в гнусном непотребстве, то у петры — в низкой её подлости. и красоту в ней ставрогина могла, к своему несчастью, подметить — в её вострых хитрых глазах, тонких губах, аккуратном стане, который маниакально хотелось сломить, губы истерзать до крови, а в голубых глазах увидеть отчаяние, то же отчаяние, которое ей дарила petra в виде голубых гортензий, может, и по неволе, — в этом ставрогина видела красоту. — а вы бабочками увлеклись? — петра степановна наклонилась к застывшей николь всеволодовне, лукаво заглядывая ей в глаза. — люди надоели? ставрогина отшатнулась в кресле назад, вздымая грудь, и ей всё таки пришлось достать атласный платок от внезапной близости. ловкими пальцами спрятала бутоны, появившиеся посредством кашля, попутно закрывая румянец на лице, пока верховенская продолжала пытливо всматриваться. самой настоящей пыткой, на деле, было то, что в следствие скверного ханахаки николь всеволодовна начинала при любом неоднозначном жесте краснеть, как молодая гимназистка, и деться от этой лихорадки было некуда. — я вдруг переменила об вас свои мысли. — верховенская с надменной улыбкой наконец отвела взгляд от дамы, и отодвинулась от неё, сев обратно в кресло. — переменили тактику? — тактики нет. теперь во всем ваша полная воля, то есть хотите сказать да, а хотите — скажете нет. вот моя новая тактика, а о нашем деле не заикнусь до тех самых пор, пока сами не прикажете. — верховенская сменила тон на полностью серьёзный. — говорите, что обо мне мысли переменили? — в сердце кольнул какой-то жалкий огонёк надежды, и она обратилась с таким несвоевременным ей любопытством, немного даже инфантильным. — я переменила об вас мысли в ту минуту, как вы после шатовой убрали руки назад, а теперь, прошу, без вопросов! — снова активно зажестикулировала верховенская, завертевшись в кресле. — тут, знаете ли, держат пари, что вы шатову убьёте, но довольно об этом. лебядкиных в тот же день и переправили, вы получили записку с их адресом? — получила тогда же, — снова лениво пробормотала николь всеволодовна. — там слухи о помолвке, вы знаете? но вы правы, елисей николаевич под венцом маврикию оставит тут же, стоит вам только кликнуть. вы не сердитесь? — нет, не сержусь. сердитость, гнев — слишком пышные чувства, ставрогиной же было всё равно. всё равно на елисея николаевича, кем бы они не приходились друг другу в швейцарии, как бы офицер не был повально одержим дамой. николь всеволодовна сама стала по глупости одержима, если раньше весь мир для неё был аутистично направлен внутрь неё самой, сейчас он сфокусировался на этой анархистке, с которой они сидят друг на против друга при свете лампы. — я замечаю, что вас сегодня ужасно трудно рассердить, и начинаю вас бояться. — петра степановна пропустила смешок. — зачем вы начали эту комедию в воскресенье? — через некоторую паузу раздражённо апеллировала к ней nicole. — я вас ровно ни о чем таком не просила. — именно, именно! — в восторге защебетала революционерка. — я ведь для вас, главное, и ломалась, потому что вас ловила и хотела компрометировать. я, главное, хотела узнать, в какой степени вы боитесь. — любопытно, почему вы так теперь откровенны? — не сердитесь, не сердитесь, не сверкайте глазами... — заторопилась петра степановна, смеясь. — я только про то, что я личность на всё готовая; я серьезно к вашим услугам, во всех родах, каких угодно, всегда и везде и во всяком случае, то есть во всяком, понимаете это? ставрогина опустила взгляд в пол, в горле снова запершило от многосмысленной фразы. — ах, надоела я вам, — с наигранным придыханием сказала верховенская, порываясь вскочить с места. она уже тянулась за своей круглой шляпкой, но ставрогина резко и неожиданно опередила её, и подорвалась со своего креслица, прожигая петру неясным стеклянным взглядом. верховенская, осторожно глядя на черновласую, медленно вернула руку обратно. по деревянным половицам послышался размеренный стук каблуков и шелест юбок платья ставрогиной. медленными шагами, она обходила стол со спины петры степановны, а та молча и смиренно сидела на своём месте, смотря вперёд, зная, что от импульсивных порывов ставрогиной ожидать можно было чего угодно. вздрогнуть её заставило то, что на правом плече она ощутила длинные пальцы nicole, которые стали вести по плечу, от плеча до предплечья, от предплечья до локтя по мере того, как барышня обходила её и медленно спускалась вниз. в итоге ставрогина оказалась рядом с её юбкой на коленях. крепко держа петру за запястье, свободной рукой она стянула с руки её перчатку, и прильнула к тёплой тыльной стороне кисти анархистки губами, грудью уложившись на её ноги. так между ними в непонятном этом жесте прошло около минуты, пока до николь всеволодовны не стало доходить осознание всей гротескности ситуации и того, что она снова на автоматизме сотворила. петра так и сидела, не шевелясь, и не отрывая руку, на которой продолжала чувствовать уста подруги, лишь надломила брови в изумлении. будто бы унижения от ниспосланного цветочного недуга не хватало, и теперь ставрогина довела это до абсурда — целовала петре руки, сидя перед ней на коленях. она даже не поняла, как произошло это движение; сознание в этот момент будто бы полностью отключилось, и затлилось мутной пеленой небытия, абсолютный аффект. ей просто захотелось в какой-то момент, мимолётное желание, а дальше контроль над действиями будто бы взяла непонятная бесовская сила; как нелепые происшествия несколько лет назад в последний приезд ставрогиной — когда она схватила главу клуба за нос, буквально восприняв афоризм, когда на именинах липутина неожиданно поцеловала его жену, чем явно шокировала общественность, когда вцепилась в ухо генералу, пытаясь объясниться за предыдущие два проступка. а теперешнее происшествие было, кажется, хуже всех предыдущих троих вместе взятых. — верховенская, окажите мне услугу; сейчас же забудьте этот нелепый эпизод, только что между нами произошедший. — ставрогиной наконец хватило сил на то, чтобы слегка отстраниться от руки петры степановны. она торопливо закивала с волнением, несколько раз неуверенно порывалась освободить кисть, и окончательно, слегка небрежно вскочила с места, когда ставрогина наконец подняла свой стан с колен верховенской. аристократка же так и осталась потерянно сидеть на коленях. — что же, однако же, прощайте. петра степановна протрусила к двери, но взявшись за ручку, приостановилась, вспоминая о перчатке. осторожно подошла к ставрогиной, но обнаружила, что она застыла в кататоническом ступоре, снова, словно мраморная скульптура. верховенская наклонилась к девушке, на секунду заглянув ей а лицо, так как лица их оказались в непосредственной близости, и высвободила свой предмет гардероба из бледной руки. — здесь по ночам неспокойно, — в последний раз обратилась к ней petra, натягивая перчатку обратно на руку, и уже более спокойным шагом подходя к двери, после чего, выдохнув, выскочила за неё.