мы надевали лавровые венки на вшивые головы;;

верховенская закрутилась словно мотылёк в хлопотах, в хлопотах революционных. окружила себя новой своей 'пятёркой', и уже будто бы успела поглотить их разум и заменить на свой собственный, вопреки возможному вольнодумству. та моложавая 'прапорщица' особенно стала за петрой степановной носиться, глупое и неопытное создание, нашла в ней и её идее какого-то бога, и стала за анархисткой следовать исступлённо, будто бы нужно было найти для себя идею, чтобы дальше не думать. они были, на деле, с верховенской во многом похожи, в своём слепом идолопоклонстве, например, и вызывал этот ребёнок у ставрогиной жалость и пренебрежение, смешанные при том с накрывающей с головой ревностью. спокойствие в городе по приезду революционерки явно нарушилось, на днях разбили образ божьей матери при церкви, молодёжная компания юлии михайловны подбросили старухе, продающей евангелие, порнографические фотокарточки, распространялись стремительно прокламации. общественность это явно возмущало и будоражило, но приплести эти дела верховенской пока никто не мог. nicole это всё казалось сущими глупостями, особенно по сравнению с амбициями и масштабами, о которых ей постоянно щебетала верховенская, про захват верховной власти и смуты. идиотские шутки, смотря после которых на петру степановну абсолютно не верилось, что эта вандалистка доведёт своё дело до больших размахов. ставрогиной было абсолютно всё равно на проделки шайки верховенской на фоне своей, что можно было заметить, совсем не шуточной ситуации. сквозь тонкую и белейшую свою кожу ставрогина стала видеть стебли растений. сначала предположила, что очередная галлюцинация, потом подумала о том, что от истощения стали так проглядываться вены. но с каждым днём узоры под кожей становились всё витиеватей и витиеватей, что дало понять и по множеству стеблей, что это определённо не могут быть сосуды. все руки были в синеватых вьюнах, на косточках особенно выступали. в жаркие последние дни лета николь всеволодовна была вынуждена носить полностью покрывающие рукава и перчатки. на лице, благо, стебли ещё не были видны, но носить высокие воротнички заставляло то, что от эпицентра на груди на шею перешло особенно обширное количество гортензий. горло между тем непрестанно першило, иногда настолько было оно разодранно, что кашлять заставляли не цветы, а сами раздражённые донельзя его стенки. галлюцинации вместе с кататоническими нарушениями так же не стремились угасать, а только усиливались. голова иногда дарила образы совершенно дикие, иногда с верховенской, как ни прискорбно, видов совершенно нездоровых и непристойных, что усугублялось, скорее всего, самим ханахаки. уже начинало думаться, что ставрогиной овладевают бесы, и предложение шатовой о том, чтобы сходить в богородский монастырь к местному старцу уже не казалось николь таким смешным и нелепым. с иванной павловной они, кстати, и говорили в ту же ночь, в которую последний раз ставрогина виделась с петрой степановной. пусть верховенская и поручилась забыть то происшествие, ставрогиной не хотелось видеть ни её, ни себя рядом с ней. однако же, снова эта амбитендентность — находясь рядом с петрой накрывали стыд и чувства, а подле, как и в петербурге, снова это чувство брошенности и гнилой ревности. сегодня же намечались именины у виргинского, на которые ставрогину яро звала петра степановна, в качестве учредительницы из заграницы. мероприятие должно было проходить со всем революционным отребьем, возможно и с шатовой, хотя та угрюмо противилась всему, что было связано с верховенской, должна была быть и, как слышала ставрогина, кириллова, в качестве ревизорки, но она 'над своей волей пока думает'. в целом предстоящая компания, в том числе и с петрой степановной, вызывала у ставрогиной крайнюю брезгливость, но нынешняя обстановка заставляла её чувствовать особенно скучающе и ревностно, поэтому николь всеволодовна на именины всё же соизволила согласиться. день сразу же выдался неспокойным. пока ранним утром nicole расположилась в своём кабинете, послала лакея сделать чаю, и снова увлечённо села за изучение чешуйчатокрылых. оторваться от микроскопа её заставил звук резко отворившейся двери, настолько, что она было с замиранием сердца решила, что это верховенская по непонятным причинам пришла на полдня раньше — прислуга так не отпирал, тем более уж с чашкой чая. но, подняв взгляд на дверь, обнаружила там дарью павловну, совсем бледную, и несколько запыхавшуюся. — откуда вы? — с нескрываемым удивлением апеллировала к ней ставрогина. как ей сообщили ранее, матушка выбралась на утреннюю прогулку, подышать свежим воздухом, но, как оказалось, дарья по здоровью осталась в покоях. в любом случае, николь всеволодовна наказывала прислуге шатову строго остановить, если она будет направляться к ней, так как она её не готова принимать, но даша будто бы специально ждала момента, чтобы проскочить мимо алексея егорыча. — я тут же стояла, чтобы к вам войти, и ждала, пока он выйдет, — стала объясняться дарья павловна, обеспокоенно глядя на ставрогину. — я хотела с вами давно прервать, даша... — я думала сама прервать, варвара петровна слишком подозревает о наших сношениях. стоит сказать, что генеральша ставрогина подозревала настолько, что это для неё стало одной из самых основательных причин помолвки даши и степана трофимовича, на тех самых 'швейцарских грехах'. её резонно крайне беспокоили слухи об отношениях её воспитанницы и дочери, что успели просочиться и в свет. отношения у них с дарьей в швейцарии действительно давно перешли грань платонических, тех, что называются подружескими. эти связи зияли пятном на репутации семьи и ставрогиных, и шатовых, особенно для иванны павловны, так после знакомства со ставрогиной уверовавшей в идеи русского православия, поэтому сестра дарьи любой общественный комераж отрицала. вполне возможно, что если бы не отношения с шатовой, если бы не кутёж в петербурге, который касался и своего же ставрогиной пола, то болезнь и 'любовь' к верховенской вызвала бы у николь ещё больший душевный резонанс. сейчас же большая неприязнь к своей симпатии исходила в виду личности петры, чем её пола. — ну и пусть её. — резко ответила черновласая. дашенька коротко рванула вперёд, будто бы томясь в неуверенности, и осторожно подошла с порога к nicole. встала позади ставрогиной, переводя взгляд то на недвижимую подругу, то на насекомых на столе. — какая красота... — прервала тишину дарья, глазами пробегаясь по бабочкам. — теперь до конца? — а вы всё ещё непременно ждёте конца? — не глядя на девушку отвечала ставрогина, — на свете ничего не кончается. — тут будет конец. тогда кликните меня, я приду, а теперь прощайте. но даша вдруг, вместо того, чтобы уйти, опустилась рядом с николь всеволодовной на колени, силясь заглянуть даме в лицо. лицо у оной выражало полную какую-то тусклость, замученность, взор был стеклянен и рассеян. краем глаза заметив движение шатовой, ставрогина стала судорожно поправлять воротник. — михаил тимофеевич не ранен и... не пролил крови? — спросила она вдруг. — о чём вы? — вопрос этот заставил николь в недоумении вернуться в реальность, и наконец взглянуть на дарью павловну прожигающим взором. — как же, гаганов был на вас столь обижен за происшествие с отцом в клубе, и не вызвал его, как законного вашего представителя? — на дуэль? — ставрогина на этих словах прыснула, выдавая даше сатирическую улыбку, и тут же зашлась громким и звонким хохотом, чем заставила шатову явно опешить. с десяток секунд смех ставрогиной сменился на кашель, раздражённое цветами горло давало о себе знать. она отвернулась от дарьи павловны, прикрывая уста ладонью, благо, наружу показались всего пара лепестков. — какая дуэль, даша, вы же видели его, он полуумен, — вытерев губы, с прежним смешком заговорила nicole, стараясь разрядить обстановку. — гаганов не в курсе о браке, публичного объявления не было, сегодня не будет; завтра не будет; послезавтра, не знаю, может быть, все помрём, и тем лучше, оставьте меня, оставьте меня наконец. — настроение её резко вернулось в прежнюю апатичность. — вы очень больны, — с несменяемой серьёзностью на лице проговорила даша, особенно вглядываясь в барышню. — ах, боже! и этот человек хочет обойтись без меня! я чрезвычайно желала бы, чтобы вы никогда во мне не нуждались. — я тоже желала бы вас не губить. — никогда, ничем вы меня не сможете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро проговорила дарья. — если не к вам, то я пойду в сёстры милосердия, в сиделки, ходить за больными, или в книгоноши, евангелие продавать, я не могу быть ничьею женой; я не могу жить и в таких домах, как этот, после всего, что было, я не того хочу, вы сами знаете, я не могу жить с тем, что на душе у меня. тут дарья павловна вдруг резко вскочила, и впилась в уста ставрогиной своими, будто бы это последний стакан воды, который у неё вот-вот отнимут. у nicole в горле тут же запершило, стал чувствоваться поступающий кашель. но подступал он с совершенно с другими симптомами — не прежняя лихорадка, жар внизу живота, когда со ставрогиной рядом находилась верховенская, а ощущение удушья, смешанное с какой-то горечью и резким отторжением от всего, что происходит, хотя дарья павловна прежде подобных эмоций никогда не вызывала. воспитанница тут так же резко отстранилась, загнанно взглянув в тусклые глаза ставрогиной, торопливо поднялась и покинула комнату. дашенька воспринимала их сношения совсем по-иному, чем ставрогина — для последней не было чего-то достаточно святого, по чему она могла сокрушаться в той же мере, дарья павловна же напротив, принимала это за грех, поведать о котором священнослужителю страшно. как только шатова вышла, ставрогина взорвалась цветочным кашлем. она не могла точно понять и описать, чем это отвращение отличалось от отвращения к петре. от этого происшествия всё внутри сжалось, обезвожилось и превратилось будто бы в какую-то сухую тундру. это отторжение было, скорее, вызвано ханахаки, которое идёт вразрез с разумом ставрогиной, а отторжение от верховенской как раз остатками вменяемого разума и было, возможно, так можно было эти ощущения охарактеризовать. к шести часам петра степановна успела обговорить чрезвычайно много всего со всеми, и от дома филипова направлялась прямиком к ставрогиной, закончив прежде разговор с шатовой на её реплике о том, что с верховенской она боле находиться в одной комнате не может. двое эти соседки, вообще, стоили друг друга — так будучи институтками в америке устали друг от друга, что теперь не разговаривают вовсе, живя через комнату. одна упёртая и гордая до тошноты, ещё и с такой мрачностью в лице, что посмотреть иной раз страшно, а вторая по своей теории, прости господи, человекобога, тоже приторно горделивая и решает всю свою волю сама. договориться с обеими было просто невозможно невыносимо, поэтому вместо кирилловой роль ревизорки на предстоящем вечере была назначена эркель. подходя к кабинету nicole, верховенская в дверях чуть не врезалась в маврикию николавну, когда та, вся побледневшая и рассвирепевшая вылетела из комнаты, даже не обращая внимания на оную. петра степановна опасалась встретить николь всеволодовну в не самых лучших настроениях после их последней встречи, но та, кажется, была в прекрасном расположении духа, несмотря на произошедший только что явно неспокойный разговор. впрочем, отставлять опасения было рано, так как настроение ставрогиной, как знала petra, всегда было разнополярным и могло меняться по щелчку пальцев. — а вы подслушивали? — рассмеялась черновласая. — я вам что-то обещала, верно? ах, точно, к 'нашим'! ставрогиной пришлось всё же издать короткий кашель, когда она поднялась из-за стола навстречу анархистке, и не успев очистить атласный платок от лепестков, просто заправила его в сюртук. — а вы всё больны? — вкрадчивым голосом спросила петра, пытаясь изобразить беспокойство. — лихорадка у меня, но полно, уже проходит, не беспокойтесь, — торопливо проговорила ставрогина, пряча глаза, пока брала со стола шляпку. верховенская при подобных вопросах стала вглядываться с интересом в лицо, что для nicole было достаточно пугающе, будто бы она давно всё знает, и её просто мучает. стоило сказать, что петра степановна действительно стала замечать странную реакцию на вопросы о самочувствии от ставрогиной, и сейчас в её лице, кажется, прояснилась краска, то ли от смущения, то ли от стыдливости, что николь всеволодовне было совершено не свойственно. — ну, что же, пойдёмте, очень рада, ничего более кстати вы не могли придумать. — заранее смеётесь, что 'наших' увидите? — ехидно спросила петра, уже догоняя выходящую из комнаты подругу. — нисколько не смеюсь, уверена напротив, что у вас там самый серьёзный народ, — отвечала ставрогина в своём непонятно для неё самой взлетевшем настроении. — а маврикия николавна к вам заходила, убеждена, жениха уступать? это я её подговорила косвенно, представьте себе. 'из-под беспрерывной к вам ненависти, искренней и самой полной, каждое мгновение сверкает любовь и... безумие... самая искренняя и безмерная любовь и — безумие! напротив, из-за любви, которую он ко мне чувствует, тоже искренне, каждое мгновение сверкает ненависть, — самая великая!' — монолог этот маврикии снова прояснился в голове. сидя тогда в комнате, апатичность ставрогиной вспыхнула чем-то иным, когда она узнала в этих словах свою привычную амбитендентность. — ...тотчас же вы их всех пролитою кровью, как одним узлом, свяжете, рабами вашими станут, не посмеют бунтовать и отчетов спрашивать. — ставрогина, вы красавица! знаете ли вы, что вы красавица? — из неясной мысленной фуги, в которую николь всеволодовна погрузилась, притом продолжая беседу, её вдруг вырвала эта знакомая реплика, и будто бы накатил весь тот холод и мерзость по коже, которые были ощутимы тогда у пруда. — ну, довольно, пришли. сочините физиономию, ставрогина, мрачности побольше. когда дамы вошли в помещение, гам собрания за столом тут же стих. верховенская, не спеша ни с кем здороваться, с надменным видом выдвинула себе стул в верхнем углу стола, пока какой-нибудь рядом сидящий l'homme не стал оказывать за ней ухаживания, кои она терпеть не могла и настойчиво игнорировала. ставрогина же расположилась позади нигилистки, прежде отдав поклон присутствующим, и прошлась по ним ленивым взглядом; все сидели неровно, томясь друг к другу в подозрениях; виргинский, как виновник торжества, выглядел несколько болезненным (под стать, впрочем, ставрогиной), шатова с кирилловой сидели подле ото всех, только иванна павловна в привычном своём настроении угрюмо смотрела в пол, а алёна ниловна немигающим взором глядела на говорящих; студентка, громко ведущая спор то с гимназистом, а то и с дядей; светловолосая прапорщица задумчиво обрасывала всех взором и делала записи в книжке — как догадалась ставрогина, роль ревизорки всё же перешла к ней; и множество либеральных гостей, тщательно виргинским подобранных. — хотите чаю? — отвлекла николь всеволодовну хозяйка. — давайте. — у вас, знаете, всегда такую мерзость вместо чая подают, так что дайте и сливок, — брезгливо возникла петра степановна. как бы ставрогиной не хотелось пытаться делать вид абсолютно отчуждённый и не заинтересованный, спокойно сидеть поначалу никак не получалось. студентка с места очень старалась вовлечь даму в разговор, но более снова увлеклась спором с родственником. — нет-с, позвольте, я либерализм и современность люблю и люблю послушать умные разговоры, но, предупреждаю, — от мужчин, а не от женщин, — горячился майор, — я на вас, госпожа ставрогина, как на нового вошедшего человека рассчитываю, хотя и не имею чести вас знать, но без мужчин вы ведь пропадёте, как мухи, — вот мое мнение. весь этот ваш женский вопрос — это один только недостаток оригинальности. уверяю же вас, что женский этот весь вопрос выдумали вам мужчины, сдуру, сами на свою шею! госпожа ставрогина выслушивала всё это пакостное la moquerie со всей своей мрачной физиономией, половину пропуская мимо ушей, но внимание переключила на впереди сидящую верховенскую, которая обычно на такие заявления реагировала особо остро. сейчас же она, сидя вовсе не по-дамски — вальяжно растеклась по стулу, опираясь локтём на его спинку, и сложив ногу на ногу; в разговор не вступала, а слушала с выражением вселенского отвращения на лице, обращённого к майору, которое николь всеволодовна со спины наблюдать пусть и не могла, но желчные настроения чувствовались от петры степановны, можно сказать, за версту. поведение её было очередной хитрой манипуляцией, как заметила ставрогина, над всеми собравшимеся. цветочный приступ подкрался незаметно и совсем не кстати; снова поневоле заглядевшись на затылок революционерки, nicole снова начала ощущать удушье, и едва успела достать платок из под одежд, чуть не выронив из него уже имеющиеся лепестки. кашель был столь громким, что все гости, как назло, обратили своё внимание на ужасающую лихорадку аристократки. — чаю, ставрогина, чаю возьмите, попейте, готов уже! — подскочила хозяйка, протягивая даме сервиз. та спешно скомкала платок, вытерла губы, сложила его на подле стоящую тумбу, и благодарно кивая, не в силах к разговорам, чашку осушила почти залпом. кашель, благо, отступил. — а не будет карт у вас? — совершенно скучающе, как бы не придавая значения ситуации, зевнула верховенская. — господа, нам требуется решить, заседание мы или нет. — сказала madame виргинская, так же тактично опуская происшествие. — верховенская, не имеете ничего заявить? — ровно ничего, — потянулась она, — я, впрочем, желала бы рюмку коньяку. — господа... — послышался вдруг баритон шигалева, поднявшегося из-за стола с речью. — вот коньяк, — прервала его родственница, вернувшаяся с рюмкой. — вы продолжайте, продолжайте, я не слушаю, — пренебрежительно обратилась к шигалеву петра степановна, тут же опрокинув в себя рюмку, даже не поморщившись для приличия. — арина прохоровна, а не найдётся ли у вас ножниц? — зачем это вам ножницы? — а недоумении обратилась она к гостье. — да всё ноготки обстричь уже как три дня собираюсь, — стянула она перчатку, оценивающе оглядывая ногти. petra приняла ножницы и взялась за туалет, ощущая на себе переглядки, и даже на хозяйку не взглянув, отчего та вспыхнула обидой, но ещё больше обиделась, когда поняла, что это был простой психологический приём. её личность изъявляла полную мразопакостность, но как, однако, изъявляла красиво, что было наглядно видно и сейчас. николь всеволодовна снова из всего помещения сфокусировалась на одной петре и своих размышлениях, не замечая даже иногда проскальзивающую улыбку на её мрачной физиономии. — неужели, господа, среди нас может заключаться доносчик? — отложила ножницы верховенская. — а ведь если так, то больше всех себя компрометировала себя я! а потому, попрошу ответить на один вопрос: если бы каждый из нас знал о замышляемом политическом убийстве, то пошёл бы он донести? — агентом тайной полиции никогда не бывал, — ответил шигалев. — попрошу точнее; донесли бы или не донесли? — не донесли. — а на счёт вас что? — переключила она внимание на виргинского. — да вы же меня знаете, я никогда! — а вы, госпожа эркель? — напрасный вопрос, — прежде весь вечер молча сидевшая девица будто бы озарилась по обращению к ней. иванна павловна вдруг порывисто поднялась с места, оглянулась, мрачно потупила взгляд, почувствовав на себе волну удивления, и резко направилась к выходу. — шатова, это для вас же ведь не выгодно! — самодовольно воскликнула ей верховенская. — зато тебе выгодно, как шпионке и подлой девице, — процедила шатова, спешно выходя из дверей. комната тут же стала осыпаться вопросами и восклицаниями, что у ставрогиной вдруг стали отдаваться эхом; в голове на какой-то момент возник невыносимый гул, а потом звон в ушах. такое часто начиналось, когда nicоle по болезни была истощена, как она знала из детства, а обстоятельства сейчас были под стать. девушка решила, что откланяться ей следовало бы срочно, и желательно бы подальше от петры степановны, и тут же поднялась со своего креслица. — вот ставрогина тоже встаёт, и тоже не отвечала на вопрос! — как назло в спину воскликнула студентка. — позвольте, госпожа ставрогина, — обратилась к ней хозяйка, — мы все здесь ответили на вопрос, между тем как вы молча уходите? — я не вижу надобности отвечать на вопрос, — из последних сил пробормотала ставрогина. — мы себя компрометировали, а вы нет! — а мне какое дело, что вы себя компрометировали? — резко ответила черновласая, и направилась к выходу. за ней же кириллова, за ней же вдруг вскочила petra, чуть не сбив алёну ниловну с ног, обегая её в след за подругой. — позвольте, ведь и госпожа верховенская не отвечала на вопрос, а только его задавала. — последнее, что николь всеволодовна расслышала из залы, и тут же ощутила, как её кто-то хватает за ладонь сзади. — что вы со мною делаете, что вы со мною делаете? — сзади послышался лепетающий голос верховенской. у этой девицы был один очень большой талант — возникать там, где не следовало бы, очень не вовремя, и когда ставрогиной этого абсолютно не хотелось. чувствуя сжимающую хватку на своей коже, та руку резко выдернула, игнорируя внезапно появившихся бабочек в животе. petra вдруг проворно проскочила под локтём ставрогиной, пока та стала поправлять воротник, направляясь к выходу, и этот самый выход собой загородила в сенях. ставрогина попыталась сделать жест, чтобы пройти, но в итоге обе просто уставились друг на друга. у верховенской в глазах читалась какая-то помешанность и неясный то ли страх, то ли возмущение, будто бы у неё отнимают любимую игрушку. — я вам давеча сказала, для чего вам кровь нужна, вы шатову отлично выгнали, зная, что она солгать вам посчитала бы низостью, но знайте; шатову я вам не уступлю. — заговорила ставрогина с начинающей зарождаться злобой, и прошла дальше, петру без труда оттиснув. — постойте, ни шагу! верховенская на пороге снова нагнала её в загнанном сумасшествии, хватая за локоть, но понимая, что сил на четверть метра выше подругу ей не хватает, та стала наваливаться своим телом на nicole, вжимая её в ставни. стоит сказать, что пострадавшая в этот момент думала, что сейчас либо задохнётся, либо сгорит заживо. — помиримтесь, помиримтесь! — стала судорожно шептать петра степановна. — скажите, чего вы хотите, чего вы молчите? хотите, шатову отдам, хотите, елисея николаевича приведу? мимо, всё мимо, всё ставрогиной и близко не требовалось, а говорить о том, чего ей действительно хотелось, было бы последним унижением. — ну зачем вам шатова, зачем? — задыхаясь, и хватаясь за воротники николь всеволодовны, молвила верховенская, будто бы она тонет, тонет в полнейшем исступлении, и страхе ставрогину сейчас потерять. чувствуя, как подгибаются колени под мелкой дрожью, и как сейчас растрепается воротник, закрывающий витиеватую шею, николь всеволодовна, не в состоянии эту сцену более продолжать, просто схватила подругу за волосы, и отбросила от себя, спешно направляясь вперёд, и попутно снова поправляя воротник. — помиримтесь, ставрогина, помиримтесь! — возопила снова верховенская, и всё равно подбежала к тяжело дышащей даме, хватая её под локоть, который оная старательно вырывала. — я вам отдам шатову, слышите? ваш счёт велик, но помиримтесь! — да что с вами! — вскричала в нетерпении ставрогина, резко останавливаясь и поворачиваясь, что петра даже врезалась в неё снова. она выглядела сейчас, будто бы совершенно другой человек, если сравнивать с её надменным видом на заседании; сейчас же это вся растрёпанная блаженная, с кровью из носа на лице, выражающем полное безумие, экстаз от страха потери — умоляюще и взыскающе заглядывает в глаза, держа за одежды, будто бы сейчас умрёт тут же, если ставрогина её покинет. у аристократки в полном недоумении вдруг пронеслась ясная мысль; возможно ли, что верховенская страдает от того же, что и она, и обе, по глупости ли, по гордости ли, но не решаются друг другу об этом заявить? её состояние вполне можно было бы списать на болезнь, но, зная фанатичность петры, обойтись всё могло и вовсе без болезни. — помиримтесь, — снова дрожащим голосом залепетала верховенская, будто бы сейчас же ударится в рыдания и истерику. — да на что я вам, наконец! — николь всё таки рванула рукой, стараясь отцепиться от революционерки и от мыслей, как от липкой вязи. — мы сделаем смуту, — бормотала верховенская почти в бреду, продолжая обгонять николь, и хватаясь за одежды. — вы не верите, что мы сделаем смуту? мы сделаем такую смуту, что всё поедет с основ! верховенская, будто бы в белой горячке, безостановочно проливала свой идейно-речевой поток, что всё больше беспокоило невольную собеседницу. ставрогина не часто видела, чтобы петра степановна пила, но так опьянеть от одной рюмки было чем-то непозволительным. — довольно, отстаньте от меня, пьяный человек! — настойчиво ускоряла шаг ставрогина — ставрогина, вы красавица! — снова заладила petra. — знаете ли, что вы красавица! о, в вас всего дороже то, что вы иногда про это не знаете, я вас изучила! я на вас часто сбоку, из угла гляжу! вы, должно быть, страдаете, и страдаете искренно, от того простодушия. ставрогина на этих словах чуть не поперхнулась скопившимеся цветами, коих за разговор и за все хватки петры уже было несветное количество. — я люблю красоту, я нигилистка, но люблю красоту. о, нигилисты только идолов не любят, а я, я люблю идола! вы мой идол, моя идолка! вы никого не оскорбляете, и вас все ненавидят; мне именно такую надо, как вы. вы предводительница, вы солнце, а я ваша гусеница! на этих репликах в полном упоении николь всеволодовне думалось, что её теория подтвердилась. она ведь услышала, пусть и косвенное, но 'я люблю вас'; однако же, ей казалось, что грудная клетка сейчас разорвётся на части от подавляемого со всех сил кашля, который сейчас ещё больше стал драть горло. — что вы сказали? — резко остановилась ставрогина, силясь не задохнуться, в конце концов, и в этой фразе делая ударение на что. — что, что вы сказали, про идола? — вы моя идолка! — дальше, дальше! — я люблю вас! николь всеволодовна не успела опомниться, как верховенская выхватила её руку, и тут же поцеловала. холод от прикосновения чужих губ, а тем более губ петры степановны, стал проходить по спине ошарашенными волнами. но черновласая руку тут же испуганно вырвала, и автоматически приставила её ко рту, отвернувшись от анархистки, так как цветы продолжали подступать, и одна из злосчастных гортензий влетела не в то горло. в приступе девушка успела поймать цветы в руку, и быстро вснуть их в одежды. — помешанная, — прошептала nicole, вытирая губы, и старясь отдышаться. — может, и брежу, может, и брежу! — снова подступила к ней петра степановна. — увы, вы мне надобны! без вас я нуль, идея в склянке, колумб без америки! вы — моя лучшая половина... ставрогина не могла понять, в чём промахнулась система. ей уже думалось, что ей самой нужно сказать прямо, но это всё глупости, ведь недуг подразумевал излечение от ответных чувств. она, фактически, даже сейчас получает излияния об этом, так почему же стебли душат всё сильнее? николь всеволодовна старалась двигаться прежней дорогой к дому, но мысли были заняты совершенно не смутой верховенской. но вдруг снова будто бы прошибло током, когда петра степановна, непонятно зачем, будто бы кто-то подслушивал и записывал её исступлённый бред, наклонилась к самому уху иоанны—цаеревны, о которой вела речь. — я вам без денег; я кончу завтра с михаилом тимофеевичем без денег, и завтра же приведу к вам елисея. хотите елисея, завтра же? — точно помешанная, — процедила ставрогина, выходя за ворота. — ставрогина! — в последний раз обратилась к ней петра степановна, хватая за рукав. — наша америка? царевна неучтиво дёрнула рукой, и поспешила, в конце концов, к дому. верховенская же подумала вернуться к собранию, и изъяснить пару деталей. возвращаясь к жилищу, петра степановна на повороте за яблоней столкнулась с несущейся куда-то алёной ниловной. — ой! а что же, ставрогина уже ушла? — вопрошающе сказала кириллова, выглядывая поверх головы петры, но немного сконфузилась, опустив на потрёпанную анархистку глаза. — ушла. — вот же... в таком случае, передайте ей в следующий раз как-нибудь, пожалуйста, она забыла. инженерка протянула верховенской атласный свёрток, чем-то наполненный, и в пятнах, чёрт его пойми, кажется, крови, как с удивлением заключила petra. — это что? — спросила она, с недоверием беря вещицу в свои руки. — что же вы меня-то спрашиваете, видимо, платок её, я не изучала. — поняла вас; передам.