***
2 января 1996
Несмотря на мудрость и проницательность, иногда Дамблдор был настоящим кладезем абсолютно бредовых идей. Их список пополнялся регулярно, и вот теперь в него можно было внести нечто новое, во многом превосходящее прочие пункты. Северус Снейп станет личным преподавателем окклюменции для Гарри Поттера. Вы когда-то слышали что-нибудь настолько абсурдное? — Он не справится, Альбус. Я не отрицаю, что мальчик может обладать некоторыми… способностями, — в голубых холодных глазах директора Северус чётко видел решительность и твёрдость, а потому не лелеял особых надежд переубедить его. — Однако он негоден к работе со столь тонкими материями, как человеческий разум. Я не смогу научить его даже базовым вещам, Поттер — человек совершенно другого склада. И прежде чем он сможет развить эти способности, пройдут годы и годы. — Я понимаю твои опасения, Северус, но мы не можем пустить всё на самотёк, — Дамблдор говорил спокойно и ласково, словно речь шла о чём-то приятном и будничном, а не о ментальной связи Тёмного Лорда и ребёнка, которым суждено когда-то столкнуться в смертельном бою. — Если у Гарри не получится перенять от тебя эти умения, мы хотя бы будем в курсе всего, что… с ним происходит. Ты будешь знать обо всех подобных инцидентах и убедишься, что Гарри не пытается намеренно проникнуть в сознание Волдеморта и не подвергает себя риску… любого другого свойства. Снейп едва сдержался от того, чтобы скривить губы в злой усмешке. Конечно, он понимал, что директор захочет знать всё о «вещих снах» Поттера, но не думал, что Дамблдор отчаялся настолько, что попросит применить легилименцию, чтобы узнать о шалостях и тайнах этого мальчишки. Не слишком ли многого вы хотите, директор? — Вы ведь понимаете, что ему будет известно, о чём именно я знаю? Или вы рассчитываете таким образом приструнить его? Вы считаете, что от необдуманных поступков Поттера остановит страх передо мной или уважение к вам? Дамблдор погладил свою бороду — нехороший знак, говоривший о том, что терпению директора медленно подходил конец. — Конечно, прямое взаимодействие с чужим сознанием может… утомить тебя, — сказал он уже не так мягко, как прежде. — Но на твоём месте, Северус, я бы не стал скрывать что-то значимое. Это повредит общему делу. В том, что покажется тебе излишними сведениями, я могу увидеть нечто важное. Поэтому… — Поэтому вы будете ждать подробные отчёты обо всём, что я узнаю. О том, какими сведениями Поттер делится со своими друзьями, где он бывает, пытается ли пробраться в сознание Тёмного Лорда… — Северус постарался придать своему голосу безразличие, а выражению лица — усталость, разочарование и смиренность. Он давно уже понял: если ты хочешь, чтобы твой противник прекратил наступление, притворись, что у него получилось одержать победу. — Именно так, мой мальчик. Я рассчитываю на тебя, — улыбнулся Дамблдор, наконец оставляя бороду в покое. — А также, с кем он встречается, к кому испытывает особую привязанность, чем… интересуется? Северус решил поднять эту тему первым. Он знал, что рано или поздно Дамблдор захочет узнать и об этой стороне жизни Золотого Мальчика, узнать о слабостях Поттера, понять, с кем именно его связывает сердечная привязанность. Директор всегда придавал подобным вещам большое значение. По его мнению, не было крепче цепей, чтобы приковать человека, чем цепи, опутавшие его сердце и душу. Наверное, именно поэтому Дамблдор упускал всякую возможность по-настоящему подружиться с мальчишкой, и держал его на таком расстоянии сейчас. Видимо, директор припас какой-то ход на потом, раз уж решил изводить Поттера таким невниманием.***
С начала зимы прошло чуть больше месяца, а Гарри уже узнал больше удивительных вещей (как о других, так и о самом себе), чем за минувшие полгода. Теперь он пытался справиться с этой информацией, переварить её, разложить по полочкам… А желательно — закупорить каждый эпизод в стеклянной баночке или флаконе, нацепить бирку и рассортировать в зависимости от чувств, которые эти новые знания вызывали. На первой полочке Гарри бы уместил то, что его пугало. Во-первых, это были его видения, которые давно уже не казались снами. Гарри знал, что всё, что он видел, было настоящим. Доказательством этому был мистер Уизли, которого они навещали в больнице Святого Мунго на Рождество. Сюда же Гарри отнёс бы то, что он узнал о судьбе Лонгботтомов. С того дня, когда он впервые увидел людей, которые много лет назад сражались бок о бок с его собственными родителями, будущее стало страшить его ещё сильнее. Нет, он боялся не за себя. Ему, Гарри, терять почти нечего. Он боялся за своих близких. За друзей, за Уизли, заменивших ему семью, за Сириуса, который станет ему семьёй настоящей, когда всё это закончится. Если всё это закончится. На второй полочке Гарри бы поместил то, что с трудом укладывалось у него в голове, казалось неправильным, но не пугало. Во-первых, в доме на Гриммо ему отчего-то спалось гораздо спокойнее, чем в спальне в башне Гриффиндора. Он наконец оказался в этом мрачном, тихом, надёжно спрятанном от всего мира местечке и смог хотя бы немного расслабиться. Пускай Хогвартс оставался его настоящим домом, пускай на Гриммо 12 всё ещё было много опасной дряни. Но ни лёгенькие защитные проклятья, ни старый Кричер, ни пикси, поселившиеся в шторах и обивке, ни жуткие портреты Блэков, ни ужасное настроение крёстного не сравнятся с тем, что сейчас происходит в школе. Кстати о Сириусе… Особое место на второй полочке заняло бы то, что Гарри начал подозревать с первого дня этих «рождественских каникул у крёстного». Нет, конечно, его не удивляло то, что профессор Люпин теперь живёт в штаб-квартире Ордена. Где ещё ему, бедному оборотню, обитать? Ни работы, ни сбережений, да и удобно всегда быть в курсе дел. Гарри удивило то, как все они — девять человек — уместились в пяти спальнях да на восьми кроватях. Он специально пересчитал. Он с Роном — раз, Гермиона с Джинни — два, близнецы — три, миссис Уизли — четыре. Спальня Сириуса — пять. А в ней всего одна кровать, а места для трансфигурирования кушетки или дивана нет. Для профессора Люпина не оставалось больше никакого места… Если, конечно, его не поселили в комнате с миссис Уизли. А его ведь не поселили, не так ли? Следующей уликой, только подкрепившей подозрения Гарри, стал стакан сока за завтраком. — Ремус, будешь пить из чайной чашки? Стаканов больше нет… — заботливо предложила миссис Уизли, отправляя кувшин левитировать над столом и разливать апельсиновый сок всем присутствующим. — Спасибо, Молли, не надо, — скромно отказался Люпин. Отказался-то он скромно, а затем совершенно спокойно отхлебнул из стакана Сириуса. Тот и бровью не повёл, хотя и заметил. Определённо заметил! А затем… Затем у Гарри отчего-то покраснели уши, ведь его крёстный как ни в чём не бывало отпил из того же стакана, касаясь его губами именно там, где минуту назад были губы Люпина. На протяжении всего завтрака это случилось целых пять раз, и Гарри не знал, куда деть глаза. Как остальные до сих пор не заметили этого? Как они до сих пор не посчитали комнаты и кровати, как не увидели то, что эти двое пьют из одного стакана? А может быть, все видели? И миссис Уизли, и близнецы, и Рон с Гермионой, и даже старый Кричер, но просто не придавали этому никакого значения? Считали, что это просто не их дело? «Наверное, это также не моё дело», — говорил себе Гарри. Но отчего-то не мог перестать краснеть всякий раз, когда видел этих двоих вместе, словно каким-то образом это всё же имело к нему отношение… Третья же полочка была бы заполнена всем тем, что Гарри бы ни за что не решился маркировать. На ней стояло бы совсем немного — всего лишь скляночка со снами. Нет, не кошмарами, которые хотелось бы забыть, и не добрыми грёзами, которые хотелось бы сохранить. В первый раз это приснилось ему в ночь после поцелуя с Чжоу. Тогда он списал всё на собственное переутомление, усталость, затянувшуюся и мало поддававшуюся лечению остаточную простуду, мысли о беспокойной Гермионе и мрачноватом Краме… И Снейпе, которому это слово всё-таки подходило больше. У того сна словно не было ни начала, ни конца. Просто в какой-то момент Гарри оказался в тёплых, крепких объятиях, таких, какие бы не заменил никакой горячий душ. Краем сознания он понимал, где находится. Выручай-комната, та самая, которая скрыла от посторонних глаз и собрания Отряда Дамблдора и то неловкое нечто, что теперь связывало его с Чжоу. Но это… Это было совсем иным. Не было ни чувства неправильности, ни неловкости, ни мокрого языка, ни холодных дорожек слёз, ни дурацкой омелы над его головой, ни бешено трепыхающегося сердца. Были сухие, тёплые губы на его губах. Они мягко, без лишнего напора, касались его, и Гарри почему-то был уверен, что на этот раз за этим не последует ничего, к чему он не готов. Нежный поцелуй в уголок рта, видимо, стал последним, и человек (прежде — тьма, окутывавшая его) отстранился с едва уловимым вздохом. Гарри узнал его ещё до того, как смог сфокусировать взгляд, узнал по ряду пуговиц на чёрном сюртуке, застёгнутом до самого горла, по дюйму белого хлопка — воротнику рубашки, по упрямому подбородку. Узнал, посмотрел в лицо Снейпу без всякого страха, встретился с ним глазами, почувствовал, что сердце его рухнуло куда-то вниз… И проснулся. И если тогда он всё ещё мог предположить, что всему виной хроническая усталость и слишком сильные переживания, то к концу рождественских каникул на Гриммо Гарри начал подозревать, что кто-то сыграл с ним злую и очень гадкую шутку. Кого подозревать, он не знал. Даже близнецы, известные своей любовью к опасным (и иногда жестоким) розыгрышам, вряд ли пошли бы на такое — каким-то образом внушить ему эти странные сны, после которых Гарри нередко просыпался то со слезами, то с болезненным возбуждением, а то и с тем и с другим. Гарри ненавидел Снейпа так сильно, что одна мысль о том, что подобное может случиться в реальности, заставляла его кривиться от отвращения. Однако то чувство уюта и защищённости, которое охватывало его, когда он оказывался… там, с тем нереальным Снейпом, не имевшем ничего схожего с оригиналом, не считая внешности, заставляло Гарри скулить от тоски. Потому что за чувством уюта шло чувство потери. «Я просто схожу с ума, вот и создал сам для себя эту ловушку», — убеждал себя Гарри. «Я заслуживаю наказания, вот и вложил эти дурацкие мечты о спокойствии и уюте в этот отвратительный сосуд, в чёртового Снейпа. Не заслужил я хороших снов, так будут такие — подпорченные, с горчинкой…», — оправдывался Гарри, борясь с дрёмой у камина в гостиной и изредка поглядывая то на Сириуса, то на профессора Люпина. Те не разговаривали, только перекидывались парой слов, сидели поодаль… и всё же ощущались, словно единое целое. Гарри ненавидел Снейпа и не был готов вернуться в школу и увидеть его в первый же учебный день семестра. И громом среди ясного неба стал его визит на Гриммо одиннадцатого января. Гарри показалось, будто бы его ограбили, отняли те два дня, которые он мог потратить на размышления и уговоры самого себя. — Понедельник, шесть вечера, Поттер, — это звучало как приговор. Той ночью, последней перед отъездом в Хогвартс, Гарри впервые не хотел, чтобы очередной из этих бредовых, тёплых, отвратительных и очень постыдных снов заканчивался. Там, в завтрашнем дне, его ждало прощание с Сириусом и с этим домом, в котором ему было так хорошо, и возвращение в школу, теперь больше походившую на тюрьму. Там, в Хогвартсе, его ждала учёба, тайные собрания Отряда и ежедневный риск, занятия этой непонятной и странной вещью — окклюменцией, вечно плачущая Чжоу… А здесь, в тёплом и непристойном сне, было куда уютнее.