31 декабря 1995
Возвращение в подобие человеческого тела оказалось для Волдеморта не столь приятным, как он того ожидал. Искорёженная, перемолотая временем, а затем магическим вихрем, воскрешённая плоть, в которой часть его расколотой души держалась только за счёт ритуальных скреп и силы, отторгала своего обитателя. Это тело одновременно напоминало хладный труп и продукт неудачного эксперимента по скрещиванию двух неподходящих для этого действа видов живых существ. Та магическая сила, которая была заключена в нём, становилась причиной, по которой Тёмный Лорд и испытывал такой дискомфорт. Подобно тому, как тонкое стекло не могло долго выдерживать жидкости высоких температур, кипящие и опасные, тело бунтовало. Эта сила была слишком велика, чтобы надолго заключать её во что-то столь противное природе, созданное вопреки её порядкам. Даже тёмная магия, главными законами которой являлись энергетический обмен при совершении любого действия и бесконечное преобразование одной силы в другую, не могла здесь помочь. Сила, более не заключённая в магическом ядре, рвалась на свободу и противилась оковам. Она циркулировала в телесных границах, пытаясь найти выход наружу в поисках более подходящего сосуда. Тело же, воссозданное благодаря ритуальным оковам, сопротивлялось, а потому изнашивалось всё сильнее, и каждый раз, когда Волдеморт применял что-то посильнее заклинаний средней сложности, это приносило вред физической оболочке. Головные боли, во время которых он становился просто невыносим и был готов уничтожить или же хотя бы сурово наказать любого, кто попадался ему под руку, немота в конечностях, низкие температура и кровяное давление, замедленный пульс… Со всем этим Тёмному Лорду помогали справиться лекарственные зелья Северуса, который был одним из узкого круга посвящённых в эту тайну лиц. Но как бы ни были чудодейственны зелья, процесс отторжения был необратим. И если удержать само тело от угасания пока что не составляло особого труда, то разум Волдеморта безвозвратно терял былую ясность. Прежде расчётливый и осторожный, после «воскрешения» он совершал один промах за другим, всё чаще делая те ошибки, каких не допускал годы назад. И Северус не имел ни малейшего желания вмешиваться в этот естественный и во многом благоприятный процесс. Одной из главных ошибок Тёмного Лорда стало то, что он так и не простил слуг, по малодушию и велению разума предавших его. Он мог бы позволить себе такой каприз, будь у него хотя бы несколько сотен верных последователей, как это было раньше, когда учиться у величайшего из тёмных волшебников мечтали многие. Теперь же от его армии осталась кучка пристыженных, испуганных, привыкших к мирной жизни (за исключением тех нескольких, кто был заключён в Азкабан и цеплялся за верность своему хозяину, чтобы не сойти с ума) магов, не горевших желанием возвращаться к убеждениям и ошибкам своей молодости. Волдеморт не мог предложить им ничего кроме пощады и смутных перспектив в качестве высокого положения в обществе, живущем по новым законам. Однако большинство Пожирателей не жаловались на состояние дел в мирные годы, и теперь рисковали потерять многое, если не всё. Для поддержания жизненных сил Тёмному Лорду нужно было место, где жила бы древняя магия, чтобы регулярно подпитываться с помощью сложных ритуалов, некоторые из которых могли затянуться на месяцы. Таких мест в Британии оставалось совсем немного — пересчитать по пальцам одной руки. — Мой лорд, конечно, Хогвартс для нас недоступен, но вот Малфой-мэнор… Старейшее поместье, построенное с соблюдением всех необходимых условий, — подал ему идею Снейп в личном разговоре, когда Волдеморт находился в приятном расположении духа. Новое зелье подействовало, и Северус подгадал те несколько минут, когда головная боль господина только отступила, оставив после себя чувство опустошённости и спокойствия. Северус понимал, что поступает жестоко и, подавая Тёмному Лорду эту идею, оказывает самому Люциусу сомнительную услугу. Однако он надеялся, что, осознав и прочувствовав на собственной шкуре безумие Волдеморта до конца, измучившись от присутствия в доме столь требовательного гостя, Малфой всё же пересмотрит свои приоритеты и растеряет остатки былой преданности своему хозяину. Тёмный Лорд устало помассировал свои виски, откидываясь в мягком высоком кресле и укладывая восковую, змееподобную голову на его спинку. Уставший и измученный долгой болью, он напоминал скорее обезображенный труп, чем живое существо. — Вплоть до перезахоронения до седьмого колена и крови первенца на камнях? — совсем по-человечески иронично поинтересовался Тёмный Лорд вполголоса. — Конечно, мой лорд. Малфои всегда чтили традиции, как в этом веке, так и тысячу лет назад, — на всякий случай Снейп учтиво склонил голову. Что-то подсказывало ему, что, несмотря на расслабленную позу, его господин пристально следит за ним из-под полуопущенных век. — Очень хорошо, Северус-с… — прошипел он, наконец в открытую смеривая Снейпа внимательным, читающим взглядом красных глаз.***
23 марта 1978
Северусу часто снилось то тёплое весеннее утро, в которое произошла его первая встреча с Тёмным Лордом. Конечно, этот эпизод не был в числе его самых жутких кошмаров, однако Снейп бы скорее предпочёл увидеть во сне нечто кровавое и пугающее, чем вспоминать это. Малфой готовил его к этому дню целых три месяца. Каждую неделю он встречал Северуса в Хогсмиде, всякий раз с показным любопытством интересовался учёбой и школьными слухами и угощал выпивкой. И пока разомлевший от тепла и алкоголя семикурсник потягивал из бокала огневиски, Люциус вполголоса рассказывал о величайшем из ныне живущих волшебников. С его уст срывались слова «древняя магия», «потерянные знания», «забытые, мёртвые языки», «ценнейшие из манускриптов», «десять лет жил на Востоке», «наследник Слизерина», «очищение и возвращение к истокам» и «ему нужны такие, как ты — потомки древнейших родов». Северус весь обращался в слух, забывал про огневиски и время, жадно впитывал всё, что говорил ему Малфой. Как не поверить человеку, чьи глаза сияют восхищением и (да, никаких сомнений!) любовью. Северус всем сердцем желал обрести такого Учителя, того, кто бы поделился с ним опытом и знанием, кто бы подсказал верное направление, уберёг от ошибок и поддержал его в маниакальном стремлении постигать новое. Ни один из прежде встречавшихся ему волшебников не подходил на эту роль, и Снейп чувствовал себя отрезанным, отвергнутым и потерянным. Он не имел доступа к родовой магии Принцев, а его мать так ни разу и не предприняла попытки наладить отношения с семьёй, тем более она не собиралась представлять Принцам их единственного наследника. Отец-маггл, одно из самых жалких существ, которых Северус видел в своей жизни, не подарил сыну ничего кроме чувства сожаления и горечи. А Люциус дал понять: Северус, жадный до знаний, молодой, пылкий и талантливый, был нужен Тёмному Лорду в той же мере, в какой юному, ищущему свой путь магу был нужен учитель. — Это тот мальчик, о котором ты говорил мне, Люциус? — приятный, хрипловатый тенор эхом отдавался в сводах церкви. Лики святых с цветных витражей, прозрачные и сияющие, смотрели на Северуса то ли с осуждением, то ли с жалостью. А ведь тогда ему, предвкушавшему поворотный момент в своей жизни, казалось, что он видел в их строгих чертах одобрение и скупую, суровую радость. Почему для аудиенции была выбрана именно церковь святого Петра на южной окраине Лондона, Северус не знал. Но, хотя он ни разу не заходил в дом Господень в сознательном возрасте, тогда это место внушало ему спокойствие. Что страшного может произойти в такое светлое, солнечное утро да на святой земле? — Да, мой лорд. Это тот самый Принц-полукровка, — голос Люциуса был ниже, но звучал не так уверенно и глубоко, как голос этого высокого человека в простой чёрной мантии, стоявшего у одного из арочных готических окон, спиной к центральному входу храма. Когда Тёмный Лорд наконец повернулся к Северусу лицом, тот отчего-то ожидал увидеть перед собой седовласого старика, умудрённого годами и утомлённого странствиями, чья внешность никак не могла соответствовать звучному молодому голосу. Но вместо старческого лица из-под капюшона показалось лицо человека средних лет с правильными, красивыми чертами. Ему нельзя было дать больше тридцати пяти, однако восковая бледность неровной, будто бы обожжённой кожи, искажённая линия рта и сверкавшие алым глаза говорили о том, что внешняя оболочка Волдеморта многократно подвергалась магической деформации. «Как же прекрасен он был тогда, ещё… до всего, раз после того, что с ним сделала магия, он ещё так красив», — пронеслась в голове у Северуса дерзкая, но очень сладкая мысль. Он застыл, с совершенно детским любопытством разглядывая Тёмного Лорда, одного из величайших волшебников истории, легендарного Пожирателя Смерти, молва о котором достигла даже самых отдалённых мест планеты. Мало кто удостаивался чести увидеть Лорда Волдеморта, не то что поговорить с этим человеком. А Северус, всё ещё школьник, юноша без семьи, без состояния, без имени, удостоился личной аудиенции Мастера Тёмных Искусств. Боковым зрением Северус заметил, что Люциус, застыв в подобии почтительного полупоклона, сверлит его недовольным, разгневанным взглядом. Видимо, Малфою даже не могло прийти в голову, что его юный друг окажется такой невоспитанной, неучтивой бестолочью, чтобы пялиться на Тёмного Лорда, как на забаву на ярмарке. Вспыхнув от стыда, Северус опустил глаза и испуганно уставился на потёртые носы своих ботинок, выглядывавших из-под коротковатой мантии. Видимо, эта сцена показалась Волдеморту забавной. Он тихо рассмеялся, и смех его был таким человеческим и простым, что Северус даже осмелился бросить ещё один короткий, удивлённый взгляд на его искажённое, восковое лицо. — Какие у тебя глаза… Чёрные, как ночь в весеннее новолуние, — это было первым, что Тёмный Лорд сказал, обращаясь к Северусу. Не зная, следует ли ему отвечать, тот вопросительно посмотрел на Люциуса. Малфой едва заметно мотнул головой и нахмурился, крепче вцепляясь в змееголовый набалдашник трости. Тем временем Лорд Волдеморт, не растерявший благодушного настроения, продолжал: — Ты из тех, кто восхищается тем, чего прочие страшатся? Северус почувствовал, как у него начали подгибаться колени. Неужели он произнёс те дерзкие слова вслух? Ещё один взгляд на Люциуса не придал ему уверенности: Малфой лишь ехидно улыбался. — Нет-нет, ты не произносил своих мыслей вслух. Однако это не помешало мне увидеть их. Ты ведь слышал о легилименции, Северус? — его имя прошелестело на бледных губах, словно было произнесено на парселтанге. Наконец Люциус одобрительно кивнул, и Северус выдавил из себя тихое: — Да, мой лорд. Я слышал. Конечно же, как он мог забыть? Волшебник, знавший о магии больше, чем любой из ныне живущих, не мог не владеть даром проникновения в чужое сознание. Северус почувствовал, что щёки его снова краснеют, но следующие слова, произнесённые Волдемортом, заставили кровь отхлынуть от его лица. — Говорят, что ты убил своего отца-маггла, Северус. Эти слухи правдивы? — красные огоньки в глазах Тёмного Лорда вспыхнули ярче, словно кто-то подул на тлеющие в тёмном лоне камина угли. Жадность, отразившаяся в глубине этих глаз, подсказывала, что он точно ждал подтверждения и желал услышать признание. — Кто сказал вам об этом? Северус, на мгновение забывший о почтительности и скромности, гневно глянул на Люциуса. Тот был единственной живой душой, кто был посвящён в подробности произошедшего на прошлое Рождество. Малфой лишь отрицательно покачал головой, словно бы говоря: «Я не делился этим с ним, да и не стал бы обманывать своего господина». — Эйлин Принц видели в Лондоне в начале февраля. А две недели назад один преданный мне человек встретил её на севере Франции. Он сделал вывод, что твоей матери наконец надоело её добровольное затворничество… Её обручальное кольцо было надето по-вдовьи. Не зная, что ответить, Северус поднял голову и принялся рассматривать цветные витражи, границы стёклышек которых почему-то начали расплываться, как смазывались очертания цветных оконных проёмов и всё, что он видел. В груди, где-то между сердцем и желудком, заболело, мучительно затянуло. — Нет, мой лорд. Я не убивал его, но… он мёртв. И поверьте мне, я бы хотел, чтобы он умер от моей руки, — Северус снова сказал чистую правду, хотя и был понят немного иначе. Волдеморт задавал один вопрос за другим, и смерть Тобиаса Снейпа не стала самой неприятной из тем, которые были затронуты в этом разговоре. Однако вскоре Северус почувствовал себя увереннее и свободнее, прежний страх ушёл, и, несмотря на лихорадочный румянец, заливавший его щёки, он говорил ровным и уверенным голосом. Говорил об учёбе, о зельях, которые он уже давно выбрал делом всей своей жизни, о знаниях, которые он уже успел и хотел получить, о том, что Северус никогда не нашёл бы себе учителя, раз даже Слизнорт, не гнушавшийся искать таланты среди грязнокровок, не принял отличника Снейпа в свой круг избранных. Ведь Северус не только не блистал происхождением, но и был напрочь лишён состояния, связей, тщеславия, деловой хватки и, по мнению того же Слизнорта, блестящего будущего. Северус видел в жутких, нечеловеческих глазах напротив живой, человеческий интерес, и это придавало сил и уверенности. Тогда ему казалось, что никто и никогда ещё не смотрел на него с такой жадностью, с таким участием и желанием узнать его, изучить. Северус чувствовал, что его наконец понимают. Теперь он осознавал, почему всякий раз, когда Малфой говорил о Лорде Волдеморте, в его глазах появлялось то трепетное, тёплое, задумчивое выражение. Это было ощущение принадлежности, обыкновенно появляющееся, когда твоя жизнь наконец подчиняется высшей цели, когда ты ощущаешь себя нужным и причастным. И если бы Северус мог взглянуть на себя со стороны, то он бы увидел тот же зачарованный, голодный взгляд и раскрасневшиеся щёки. —…Тебе передадут перевод одного манускрипта. Если ты хотя бы в половину так хорош в зельях, как говоришь, то ты справишься с этим рецептом. Об ингредиентах не беспокойся, Люциус найдёт всё, что понадобится. — Да, мой лорд, — Северус произнёс это только в третий раз, но уже чувствовал, как привыкает обращаться к Волдеморту подобным образом. Теперь было время уходить. Плавным кивком Люциус велел другу следовать за собой, и тот на негнущихся ногах зашагал по длинному проходу между скамей. Однако в тот момент, когда Северус уже был готов переступить деревянный церковный порожек и выйти на улицу, Тёмный Лорд окликнул его своим лёгким, приятным голосом: — Скажи мне, Северус… — на лице Волдеморта было что-то наподобие усмешки, — Ты всё ещё невинен? — Да, мой лорд, — ответил он честно, прежде чем догадался, зачем именно Тёмному Лорду потребовалось знать это. — Я буду учить его. Люциус…— обратился он к Малфою, который, несмотря на маску скромности и подчёркнутую почтительность, с коварством посматривал на Северуса и томно ухмылялся уголком рта. — Займись этим. В манускрипте с древним рецептом Северус обнаружил несколько ошибок, словно бы нарочно зароненных туда рукой знающего, и не побоялся указать на них. Тёмный Лорд остался доволен своим новым приобретением.***
12 января 1996
В ночь с воскресенья на понедельник Северуса мучила бессонница, вечный спутник тех, чья жизнь длится больше тридцати лет и не состоит из одних только радостей. И раз уж сознание отказывалось отключаться, раз уж нервы приказывали этой ночью быть настороже и ждать опасности, он мог бы потратить это время с пользой. В лаборатории его дожидались четыре пустых котла, которые давно уже было пора применить по назначению. Ингредиенты были присланы ещё на той неделе, а заказчик был не из тех, кто стал бы ждать слишком долго. До трёх часов утра Снейп провозился с двумя медленнодействующими ядами. От первого жертву настигало удушье почти через сутки после того, как отрава проникала в кровь. Второй не имел противоядия и требовал особой осторожности на всех стадиях приготовления. Северус почти не устал, только начало неприятно тянуть поясницу от долгого пребывания на ногах. Однако вместо того, чтобы заняться доведением до ума улучшенного зелья Момсуса и одной собственной разработкой (той, за которую он удостоится особо высокой платы — величавого кивка полузмеиной головы и шипящего «Не разочаровал, как и всегда, Северус-с…») и ещё на несколько часов забыться кропотливой работой, Снейп предпочёл развалиться в кресле у камина. Пить не хотелось. Вместо сонного марева он чувствовал только напряжённую усталость. Хотелось, чтобы эта тревожная, долгая ночь скорее закончилась, чтобы часы пробили шесть утра, чтобы можно было привести себя в порядок и наконец выскользнуть в оживавшие, гудящие и освещённые солнечными лучами коридоры. По вечерам Северус мечтал поскорее оказаться в тишине своих комнат, сбежать от шума и направленных на него взглядов, заняться своими делами. Но стоило ему отойти от котлов, закончить с проверкой бездарных ученических работ и провести хотя бы полчаса в желанном для многих безделии, тревога вцеплялась в его внутренности жестокой хваткой. Он не хотел давать ей никакого имени, ведь те, которые вертелись на языке, ему совершенно не нравились. «Растерянность? Одиночество? Беспомощность? Нет, дружище, не сходи с ума, тебе ещё вести уроки и копаться в голове у гадкого мальчишки…». Через два дня ему было велено предстать перед Тёмным Лордом с порцией новостей, которые должны были одновременно порадовать и усыпить его бдительность. Этот визит не обещал быть одним из приятнейших, так что следующую ночь Северусу было необходимо провести, работая со своей памятью. Закупорить те воспоминания, которых не должен коснуться чужой разум, выставить вперёд те, что отвлекут внимание на себя, подправить те, которые связаны и с первыми, и со вторыми… Можно было убедить себя, что его тревожила возможная неудача. Усталость всегда была худшим врагом таких людей, как Северус, тех, кто долго держит себя в узких рамках, кто не может позволить себе совершить ни малейшей ошибки, не расплатившись за это жизнью. Но разве он боялся смерти? Только если того, что может ждать его по ту сторону. Нет, Северус оставался честным перед самим собой — его мутило от одной мысли, что через несколько часов ему придётся копаться в сознании юного Поттера, соприкасаться с его мыслями, чувствами, воспоминаниями, причиняя боль и мальчишке, и самому себе. Северус ненавидел боль, как ненавидит всякий, кто давно ей пресытился. Что он ожидал увидеть? Он и сам не знал. Предполагая худшее, Северус готовил себя к тому, что станет свидетелем жестоких выходок Поттера, грязных делишек, насилия над кем-то, кто не входил в круг его симпатии, распущенности с женским полом (в частности, с мисс Грейнджер, о страстных отношениях с которой трубил Пророк на протяжении всего прошлого учебного года), и ещё чёрт знает каких мерзостей. В мальчишке была явно видна поттеровская порода, и это зло казалось неискоренимым. Этот сиротка был скорее озлобленным, нежели испорченным, и потому вёл себя куда более дерзко, нежели Джеймс. Тому хотя бы хватало смекалки скрывать свою дрянную суть от тех, от кого её скрывать стоило. Юный Поттер же был похож на дикого зверька, долго просидевшего в клетке. Когда что-то было не по нём, он ощетинивался и затеивал нешуточную борьбу не на жизнь, а на смерть, и плевать, кто перед ним — неугодный слизеринец, строгий преподаватель, решивший его приструнить, или же враг. И всё-таки, предполагая худшее, Северус оказался абсолютно не готов к тому, что увидел, соприкоснувшись с этой странной, беспорядочной субстанцией — сознанием Поттера.***
13 января 1996
Ребёнок, шести или семи лет на вид, невероятно полный и неповоротливый, катился по асфальтированной дорожке на ярко-красном, явно новеньком велосипедике, удивительно довольный своей новой собственностью. Юный Поттер завидовал ему всем сердцем, мечтал, чтобы этот ребёнок потерял управление, врезался в ближайшее дерево, сломал свою новую игрушку и свалился на землю. Это не удивило Снейпа, ведь это было вполне в характере этого испорченного мальчишки. На зелёной лужайке неистовствовал бульдог, удивительно рассерженная и мерзкая псина. Пёс вставал на задние лапы, передними он упирался в ствол дерева, на котором сидел маленький Поттер. Мальчишка трясся от страха, одна из штанин его джинсов была разодрана, на голени виднелась царапина. Чуть поодаль — высокая худая женщина. Знакомое лицо. Туни? Туни Эванс? Её отрывистый, гаденький смех Снейп помнил до сих пор, да и узнал он её скорее по нему, да по лошадиной, выдающейся вперёд челюсти. Рядом с ней трясся от беззвучного хохота толстый, усатый мужчина. — Возьми его, возьми, Злыдень! — кричала ещё одна женщина, такая же дородная и раскрасневшаяся, как и тот толстяк. Но как Злыдень ни старался, как ни клацал зубами, как ни рычал, как ни подпрыгивал на своих коротких лапках, он не мог ухватить Поттера хотя бы за краешек обуви. Поттеру было страшно, страх пропитал это воспоминание насквозь, и через несколько мгновений находиться в этой части его сознания стало невыносимо. Слишком часто Снейп оказывался в таком же положении, как и юный Поттер, только вместо собак на него обыкновенно бросались люди. — Ты уверен? — зашептал вкрадчивый, хриплый голос. Распределяющая Шляпа закрывала Поттеру глаза, и практически всё воспоминание состояло из тихих звуков, издаваемых древним артефактом. — Знаешь ли, ты можешь стать великим, у тебя есть все задатки, — продолжала Шляпа, пока Поттер, чьё сердце зашлось в бешеном ритме от волнения и страха, пытался собраться с мыслями, — Я это вижу, а Слизерин поможет тебе достичь величия, это несомненно… Так что — не хочешь? Маленький глупец едва качнул головой, а мысленно взмолился о том, чтобы его не отправляли на проклятый факультет, о котором он заранее знал только дурное. — Ну ладно, если ты так в этом уверен… Что ж, тогда… Громогласное «Гриффиндор!» потонуло в собственных мыслях Северуса. «А Поттер всё-таки не бахвалился, а говорил тогда правду…». Воспоминания сливались в бесконечный поток эмоционально окрашенных картин. Поттер даже не пытался сопротивляться, и Снейп всё дальше и дальше проникал в его сознание. Он мог остановиться в любой момент, или, по крайней мере, был в этом убеждён. Однако какой-то мазохистичный интерес вёл его глубже. Он метался, перебирал одно воспоминание за другим, искал, искал и не мог найти. Что он искал? Возможно, подтверждение, что его мнение насчёт Поттера не сильно отличалось от действительности. Мисс Грейнджер, покрытая чёрным густым мехом, лежащая в палате больничного крыла. Снейп сам варил ей зелье, возвращающее первоначальный облик, а потому точно знал, результатом каких экспериментов стал тот инцидент. Поттер сидит на краешке её кровати и с отчаянием всматривается в её уродливое, кошачье лицо с чёрным треугольным носом. Горечь, тревога, а ещё щемящее чувство вины, которому нет ни конца ни края. Десятки дементоров, надвигающиеся на Поттера у берега смутно знакомого озера. Недвижимое тело Блэка, хрипы и крики этих отвратительных существ, а ещё страх, страх, страх… Лицо Сириуса Блэка, измождённое, обезображенное улыбкой с провалами вместо нескольких зубов. Запах пота, горечи и дорожной пыли, когда он на мгновение приобнимает мальчишку. Чувство потери, а ещё отчего-то надежда, маленькое светлое трепыхание где-то между сердцем и желудком. По своему опыту Северус знал, что за этим обманчивым трепыханием всегда следуют самые горестные разочарования в жизни, и в тот момент его самого пронизало этим ощущением потери, разлуки с кем-то, кого ты только недавно приобрёл и теперь должен отпустить. Полутьма мальчишеской душевой, шум воды, липкая тревога и желание спрятаться от всего того, что ждёт Поттера в ближайшем будущем. — Гарри! Вот ты где! — звонкий голос нарушает зыбкое спокойствие. — Я хотел спросить, будет ли завтра собрание… Всего на секунду Снейп увидел эту сюрреалистичную, но для него — вовсе не забавную картину: два молодых человека стоят друг напротив друга, полностью обнажённые. Воздух между ними буквально искрит от напряжения, а жадные взгляды — касаются, ласкают, изучают. И через всё это непотребство красной нитью скользит будоражащее, волнительное чувство стыда. Северус слишком хорошо помнил его. К счастью, картинка сменяется на другую, более соответствующее представлениям многих о норме. Незнакомый зал, похожий на помещение для изучения боевых заклинаний. Стены все испещрены трещинами, изрезаны и пожжены магическими потоками, в углах — пострадавшие не меньше стен манекены для отработки приёмов. И даже эта мрачная комната — вся в рождественских украшениях. Над головами Поттера и смутно знакомой когтевранки (той, что совсем недавно получила Превосходно за работу об Укрепляющем растворе) — вьётся зачарованная омела. Снейп почти уверен, что за спиной девушка прячет волшебную палочку, простеньким невербальным заклинанием удерживая растение над их головами. Поттер, весь красный, словно его кто-то знатно отхлестал по лицу, непонимающе таращится на свою подругу. Та, почему-то плачущая и яростно сдерживающая всхлипы, тянется к нему губами… Северус не хочет видеть этого, ему противно, так как это тревожит другие воспоминания — об огненно-рыжих волосах, о звонком смехе, о шёпоте «Се-ев, ну… ну, хочешь, я тебя научу, как это делается?» в самое ухо, о коротком поцелуе в середину губ, после которого во рту остаётся привкус мёда… — Нет! — голос Поттера зазвучал у Снейпа в голове отчётливо и звонко. Наконец-то мальчишка вспомнил, что он должен дать отпор своему обидчику. Всё это время он покорно пускал его всюду, куда только Северус ни проникал, и только под конец появилось смутное ощущение сопротивляющейся воли. — Ты этого не увидишь, ты этого не увидишь, это только мое! — вопил мальчишка, как будто от громкости его голоса на самом деле что-то зависело. И всё-таки Снейп был отчасти благодарен Поттеру за напоминание о том, что это действо немного затянулось. Решив, что на этот раз с мальчишки достаточно, он начал медленно выбираться наружу, как вдруг его правое запястье обожгло болью. Северуса дёрнуло назад, и уже через мгновение он снова стоял в своём кабинете. На запястье расцветал красный, болезненный ожог. — Вы хотели защититься Обжигающими чарами? — Снейп постарался придать своему голосу побольше невозмутимости. — Нет, — зашипел Поттер, не с первой попытки поднимаясь на ноги. Мальчишка выглядел плохо. Бледный, с испариной на лбу, он едва держался в вертикальном положении. Да ещё и этот магический выброс. — Я так и подумал, — Северус криво усмехнулся и, увидев, каким огнём блеснули глаза Поттера, решил всё же дать ему второй шанс, а потому продолжил: — Вы впустили меня слишком далеко. Потеряли контроль. — Вы видели всё, что я видел? — тихо спросил Поттер, хотя не был уверен, что жаждет услышать ответ. Он потупил взгляд и уставился на свою волшебную палочку, которую всё ещё сжимал в руке. Отчего-то Северусу сейчас не хотелось поднимать его на смех. Поттер и так выглядел не очень, а сбивать его с нужного настроя было лишним. Тем более, что сегодня Снейп стал свидетелем такого любопытного откровения… — Мельком, — с ещё более кривой усмешкой сказал Снейп, а затем что-то совершенно глупое и до странного милосердное сорвалось с его губ: — Кому принадлежал бульдог? Глаза мальчишки блеснули гневным подозрением, а затем в них засветилось такое облегчение, пусть и смешанное с изрядной порцией злости, что Снейпу стало не по себе. — Тётушке Мардж, — спустя несколько долгих секунд ответил Поттер… До самой ночи Северуса преследовало горькое чувство разочарования. Он словно обманулся, а обманываться он любил меньше всего на свете. За полтора часа занятия он так и не увидел ни одного воспоминания, которое бы свидетельствовало о склонности Поттера к насилию или о его испорченности. Ещё сильнее Снейпа злило ощущение чего-то похожего на дежавю. Он слишком часто становился жертвой похожих обстоятельств, слишком часто испытывал то же самое. Издевательства, равнодушие старших, тщетные надежды, возложенные не на тех людей, неловкие попытки влиться, стать похожим на других, не выделяться. Поцелуи — не с теми, с кем они должны были случиться, неопытные, мокрые и неловкие. Жадные взгляды на чужую наготу в общей душевой или спальне, а ещё стыд, красной нитью проходивший через каждое из подобных воспоминаний… Хорошая доза Снотворного зелья — вот что спасло Северуса от очередной бессонной ночи.***
21 февраля 1996
В крохотном кафе мадам Паддифут тесно и душно. Всё помещение утопает в белом, бежевом, розовом и золотом. Гарри сидит за столиком, таким кругленьким и маленьким, едва больше широкополой шляпы. А стул непомерно высок, неудобен и странно пошатывается. Над его головой кружатся пузатые, золотистые херувимчики, обсыпая посетителей содержимым своих мешочков. Конфетти и блёстки сыплются в чашку Гарри. Он берёт её за тонкую фарфоровую ручку, пытаясь отпить немного кофе с молочной пенкой, но вся она скрыта под тонким слоем разноцветной сияющей бумаги. Во рту сухо, руки почему-то подрагивают, он пытается справиться с этим неуместным, дурацким тремором, сжимает ручку сильнее необходимого, и та трескается, рассыпается мелкими осколками ему в ладонь и на розовую скатерть. А сверху всё падает и падает ненавистное розово-золотое сияние, словно херувимы собираются полностью засыпать этот столик и самого Гарри, превратив его в очередное украшение кафе. Гарри обхватывает чашку руками, отпивает ледяной кофе и давится блёстками. Те царапают горло, и он надрывно кашляет, кашляет… — Почему ты такой, Гарри? Веди себя нормально, вот чего тебе стоит, а? Лицо Чжоу румяное, мокрое и очень распухшее. Её обыкновенно красивые чёрные глаза миндалевидной формы теперь превратились в воспалённые узкие щёлочки, а губы искусаны до красноты. Гарри не знает, что ответить, ему тяжело смотреть на неё, обезображенную горем, скорбью и любовью к мёртвому человеку. «Прости меня, Чжоу»? «Я постараюсь, Чжоу»? «Я не смогу, не справлюсь, Чжоу»? Что ему выбрать? Он опускает глаза в стол, пытаясь сдержать рвущийся наружу лающий кашель, от которого его уже начинает подташнивать, и чувствует, что по его лицу тоже текут слёзы. Слёзы горячие, жгучие, от них больно ломит в носу. Парочки за соседними столиками, которые ещё совсем недавно были заняты друг другом, теперь перестали целоваться и держаться за руки. Они осуждающе смотрят на Гарри, кто-то качает головой, кто-то перешёптывается. Ему хочется провалиться сквозь землю, встать, выйти из этого дурацкого кафе на свежий воздух, зачерпнуть с ближайшей ровной поверхности горстку чистого снега и умыться им. А ещё — выкашлять эти чёртовы блёстки, которые уже точно разодрали, изрезали ему горло в кровь. Гарри чувствует её вкус на языке. Но стул слишком высок, и он не достаёт ногами до пола, как ни пытается. На секунду ему кажется, что за запотевшим, мутным окном проносится что-то тёмное. Гарри пытается рассмотреть хоть что-то, проводит рукавом мантии по влажному стеклу, но ничего не помогает. Стекло двойное, и то, которое ближе к улице, запотело так же сильно, как и внутреннее. Гарри страшно от мысли, что это может оказаться дементор. Конечно, скорее всего, они не подчиняются Министерству и не могут патрулировать Хогсмид в поисках беглых Пожирателей… Но кто сказал, что они не могут рыскать по деревне, чтобы добраться до самого Гарри? Откуда-то словно тянет сквозняком, он не ощущается кожей, но свечи на люстрах и столиках не выдерживают его дуновения, гаснут, от них ползут сероватые змейки дыма. Но Гарри не смотрит на них, только запах гари щекочет ему нос. Гарри не смотрит, потому что входная дверь резко распахивается, без характерного скрипа, но с гулким ударом о стену. Снаружи бушует вьюга, и ветер тут же наметает белый ковёр на полу. Одно мгновение дверной проём остаётся белым, светящимся прямоугольником, но затем свет заслоняет тёмная мужская фигура, та самая, которую Гарри видел за окном. Ветер треплет полы мантии и волосы человека. Ему определённо должно быть холодно там, по ту сторону рамы дверного косяка, но отчего-то он не спешит заходить. Снейп пришёл сюда не для этого, Гарри видит это в его хмуром взгляде и кривой линии поджатых в нетерпении губ. Профессор пришёл за ним. Он протягивает руку в подзывающем нетерпеливом жесте, мол, иди скорее сюда, глупый мальчишка, мы спешим, мы уже опаздываем. Каким-то образом Гарри дотягивается носком ботинка до пола, неловко шаркает по нему, соскальзывает со стула и приземляется на обе ноги. Он пробирается мимо столиков к выходу, игнорируя цепкие, удивлённые взгляды и наконец останавливается перед Снейпом. Под тяжёлым взглядом Гарри сжимается, и его начинает тревожить неуместное чувство вины. Ну что с того, что он сидел здесь с этой Чжоу? Что с того, что Снейп разыскивал его по всему Хогсмиду? Четырнадцатое февраля — день всех влюблённых, не так ли? Рука Снейпа сухая и горячая, и Гарри сразу становится теплее. Он пытается поспевать за профессором и не спотыкаться, не вязнуть в глубоком снегу. Полы зимней мантии Снейпа касаются лодыжек Гарри, лижут его ноги, и это ощущение ему до странности нравится. Они идут, идут, и на пути им не встречается ни души. Хогсмид пуст, мрачен и напуган, а ещё (внезапно, а ведь совсем недавно было только позднее утро) — уже погружён в зимнюю вечернюю полутьму. Редкие фонари бросают на дорогу огненные овалы света, и это кажется Гарри жутким, это пугает, и он крепче хватается за снейповскую руку, протискивает большой палец между их ладонями, а затем, чуть выскользнув из крепкой хватки, средним и указательным почти случайно скользит вверх, под край манжета рубашки — по нежной коже запястья. Гарри спокойно, он не хочет задумываться о том, куда Снейп ведёт его. Всё лучше, чем сидеть в том проклятом розовом кафе, оно слишком напоминало кабинет той мерзкой жабы Амбридж. Пускай они покинут деревню, пускай вернутся в Хогвартс, только бы профессор не отпускал его руку. Гарри не выдержит этого его холодного взгляда и сухого «Идите в свою башню, мистер Поттер». Он уже хотел окликнуть Снейпа и (какая дерзость!) сообщить ему об этом, как вдруг тот остановился, посмотрел на Гарри через плечо, обернулся и сказал: — Поттер, очнитесь же наконец!