5 сентября 1996
Не всегда, пережив потерю, человек забывает об окружающем мире и всецело погружается в мир внутренний. Иногда случается совсем наоборот, и, потеряв нечто ценное, мы стараемся заполнить образовавшуюся внутри нас пустоту чем-то ещё. Например, бедами поменьше и полегче. И если мы позволяем этим маленьким насущным проблемам тревожить нас, а мыслям о них — заполнять нашу голову, недавнее горе словно бы меркнет на время и постепенно уходит в прошлое. Однако не всегда это идёт нам на пользу. Именно этот способ двигаться дальше выбрал для себя Гарри в первый вечер пребывания в Норе. Тогда, после ужина, он раскладывал свои вещи и, наткнувшись на переговорное зеркало Сириуса, не стал класть его в прикроватную тумбочку, а спрятал его на самое дно школьного чемодана — вперемешку с разным мусором. Там же, в углу вместе с уменьшенными учебниками за пятый курс лежала деревянная шкатулка с запертыми в ней пустыми пузырьками. Он сам не знал, зачем таскал её вместе с остальными вещами — пользы от неё никакой не было, да и ни о ком близком и любимом (как было в случае с зеркалом) она не напоминала. И всё-таки выбросить он её не решался. Всё лето Гарри казалось, что вот-вот грянет что-то ужасное, словно бы над его головой (а также головами всех тех, о ком он беспокоился), да нет — над всей Британией занесён меч, что вот-вот обрушит на каждого смертельный удар. Но время шло, уже кончился знойный июль, вот был отпразднован шестнадцатый день рождения, вот пролетел сумбурный август, но ничего катастрофического не случилось. Нет, конечно же, почти ежедневно в разных частях страны происходили какие-то страшные или необъяснимые вещи, новости о которых то и дело заставляли общественность содрогаться от ужаса. Но все они случались далеко-далеко от Гарри, от Норы, от этого солнечного, тихого захолустья, где он проводил каникулы. И ни одно из событий не могло ранить Гарри хотя бы в половину так же сильно, как случившееся в Отделе Тайн. Новости приходили из газет, но в напечатанном виде эти далёкие ужасы казались менее реальными и значительными. Должно быть, так влияла эта домашняя, уютная атмосфера, этот их суетливый, но всё же нерасторопный распорядок дня — завтраки, обеды, ужины, прогулки, полёты, редкие походы по магазинам. Субботний визит на Косую аллею подействовал на Гарри словно холодный душ. Стычка с Малфоем в магазине мадам Малкин, прогулка по запустелым улочкам магического Лондона, на которых царила гнетущая, тревожная атмосфера, которую лишь усиливала вызывающе весёлая музыка, доносившаяся из Всевозможных Вредилок — всё это только ухудшило состояние Гарри. Он чувствовал: там, за пределами его досягаемости, готовится что-то ужасное, на что он никак не может повлиять. Чувствовал и не мог найти себе места. Ожидание действовало на нервы, попытки отвлечься на что-то оказывались неудачными, а результат не вызывал удовлетворения. Слежка за Малфоем, обдумывание своих подозрений и разговоры с друзьями о полученных выводах не помогали распутать этот клубок тайн. Чем больше Гарри узнавал о тёмных делах этой паршивой семейки, тем больше вопросов у него появлялось! А самое худшее — даже друзья в конце концов стали отмахиваться от его «параноидальных идей», как однажды выразился Рон. Впрочем, Гарри не мог винить их. Они были влюблены, а поэтому хотели наслаждаться каждой минутой мирной жизни и не желали вслушиваться в рокот надвигающейся войны. По возвращении в школу он постарался заполнить полезными делами (в худшем случае это оказывалась учёба) каждый свободный час. Чего стоил шпионский труд! Следить за Малфоем, который в этом году вёл себя подозрительнее обычного, оказалось довольно тяжело. Гарри наблюдал за ним и во время, и после уроков, пытаясь разгадать малейшие перемены в выражении его лица, жестах или походке. А если змеёныш был вне досягаемости, а (пока ещё немногочисленные) домашние задания всё же подходили к концу, то на помощь приходил квиддич — лучшее и всегда доступное средство по борьбе со скукой и гнетущими мыслями. Даже если в какие-то дни поле и было занято командами других факультетов, то просто потренироваться в одиночестве Гарри мог в любое время. И если говорить честно, то именно полёты, а не мысли о малфоевских тайнах, помогали ему на время забыться. Взмыв ввысь, он наконец мог выбросить из головы всё лишнее и раствориться в бешеной скорости, резком ветре, ощущении лёгкости и свободы. Полёты всегда были его страстью, но ещё никогда он не нуждался в них так остро. Однако стоило Гарри снова ступить ногами на твёрдую землю, он снова ощущал необъяснимую, тянущую пустоту внутри. Чем её заполнить, он пока не знал. Так было и в прошлый четверг, когда Гарри спрыгнул с метлы под аплодисменты и весёлый свист команды. До просмотра желающих попасть в сборную было ещё больше недели, а потому в тот день на поле были Кэти Бэлл, Джек Слоупер, Демельза Робинс, Дин Томас, Рон и Джинни и какой-то четверокурсник, напросившийся к ним запасным. Все они были под впечатлением от мёртвой петли, которую только что продемонстрировал новый капитан сборной, но их дружный смех и хлопки только угнетали Гарри. Хотя игра была только что закончена и было пора расходиться по раздевалкам, чтобы успеть на ужин, он был бы не прочь снова взмыть ввысь и остаться один на один с ветром и скоростью до тех пор, пока совсем не стемнеет. — МакГонагалл! Идёт сюда! — зашептали вокруг. Джинни, успевшая подбежать к Гарри ближе всех, дёрнула его за рукав формы и указала ему за спину. Опустив метлу на землю и обернувшись, он увидел, как их декан минует ближайшую трибуну и, решительно ступив на поле, быстрым шагом направляется к ним. Одета она была словно для прогулки — помимо повседневной остроконечной шляпы на ней были уличная мантия и шотландский шарф. — Мистер Поттер, вы в своём уме? — это были первые слова, которые МакГонагалл обрушила на Гарри. — Сейчас же объяснитесь! Но прежде — десять очков с Гриффиндора! Кэти Белл, стоявшая по левую руку от Гарри, ахнула: — Профессор, но Гарри не нарушил ни одного правила! Его не за что штрафовать! МакГонагалл бросила на неё строгий взгляд. — Мистер Поттер не нарушил правил игры, но он нарушил школьное правило о полётах на метле вне квиддичного поля. Как вы знаете, квиддичное поле — пространство трёхмерное, и высота его равняется семидесяти пяти футам от земли. — Глаза декана метали молнии. — И если во время матча и допускается несоблюдение высоты полёта, то во время тренировок вы обязаны… Гарри не нашёлся, что ответить. Он даже особо не вникал в то, что говорила ему МакГонагалл, а скорее просто слушал звучание её голоса и, чуть опустив голову, старался сдержать улыбку. За сухими выражениями и строгим, чуть встревоженным тоном Гарри слышал нотки волнения и (не показалось ли?) плохо скрываемого удовольствия. Щёки МакГонагалл покраснели от быстрой ходьбы и теперь она казалась немного моложе, чем обычно. Гарри бросил на неё короткий взгляд и всё же не смог сдержать улыбку. На мгновение он представил себе, какой профессор была много лет назад, во времена, когда её всё ещё звали Дивной Минервой, и была она не преподавателем Трансфигурации, а лучшей загонщицей за целое хогвартское десятилетие. Если судить по стремительности её движений, стойкости характера и прямолинейности, в молодости она вполне могла быть похожа на Джинни… — Что вы улыбаетесь, Поттер? — МакГонагалл наконец заметила выражение лица Гарри, вовсе не соответствующее выговору, который тот только что получил. — Простите, профессор… — Гарри поднял голову и хотел было что-то ответить, но взгляд его скользнул в сторону и остановился на высокой фигуре, стремительно приближавшейся к ним. Это был Снейп. Широкий, уверенный шаг, неизменные чёрные сюртук и мантия, суровый взгляд и гадкая, надменная усмешка — Гарри почувствовал, что его желудок неприятно сжался. Скорее всего, от отвращения. Ребята, до этого недовольно гудевшие, притихли. Теперь на их лицах замерло одинаковое настороженно-расстроенное выражение. «Как, наверное, гадко это — быть Северусом Снейпом, подземельным упырём», — подумалось Гарри. Стоило этой летучей мыши появиться где-нибудь, как люди переставали улыбаться, разговоры умолкали, в воздухе повисала настороженная, тревожная тишина. Казалось, эта гнетущая атмосфера следовала за Снейпом всюду, куда бы тот ни пошёл, подобно тени или подолу этих его чёрных, монашеских одежд, словно бы он был не Пожирателем смерти, а самим дементором, и высасывал из людей радость. «Интересно, когда он идёт по лесу, птицы тоже замолкают, едва завидев его?». Осёкшись, Гарри заставил себя снова посмотреть на МакГонагалл. Декан окинула его странным, нечитаемым взглядом. — Мистер Поттер, я обошлась с вами так жестоко, что вы обрадовались профессору Снейпу? — Видимо, МакГонагалл решила, что глупая улыбка Гарри была предназначена этой летучей мыши. Он только покачал головой. Гарри не хотелось развивать эту тему, поскольку, чувствовал — Снейп сейчас смотрит именно на него. — Неужели мне изменяет слух? Профессор МакГонагалл, вы только что сказали, что мистер Поттер… обрадовался мне? — оскалился Снейп, остановившись чуть поодаль, словно боялся, что гриффиндорцы забрызгают его грязью или заразят безрассудством и глупостью. Честное слово, Гарри не собирался ни смотреть на этого подземельного упыря, ни тем более вступать с ним в перепалку. Но словно бы драккл цапнул и потянул его за язык! — Изменяет, сэр! — сказал он громко, глядя Снейпу прямо в это его, хмурое, носатое, невыносимое лицо. — Разве кто-нибудь в здравом уме и памяти мог бы предположить, что я буду вам рад… сэр, — добавил Гарри издевательски. Глаза Снейпа вспыхнули адским пламенем. Он сделал единственный шаг по направлению к Гарри, но почему-то остановился. А ещё — отчего-то промолчал. Должно быть, накапливал яд, чтобы в ответ ужалить побольнее. — Поттер! Следите за языком! — МакГонагалл дотронулась до плеча Гарри, пытаясь привлечь его внимание, но тот не посмотрел на неё — всё его внимание было приковано к неописуемому выражению снейповской физиономии. Гамма была непередаваемой — здесь были гнев и удивление, насмешка и презрение, отвращение и… Гарри не поверил своим глазам. В этих бесчеловечных, жестоких чёрных глазах он заметил что-то напоминавшее жалость. Унизительную, совершенно беспочвенную жалость. Эта жалость, наверное, и погасила то адское пламя, которое Гарри увидел вначале. Снейп всё ещё молчал, видимо, предоставляя возможность декану Гриффиндора разобраться со своим зарвавшимся студентом. В любой другой ситуации Гарри бы не сдержался и наговорил этой летучей мыши ещё много всяких любезностей, не побоявшись ни снятия баллов, ни назначения очередной отработки. Мгновения триумфа, когда лицо Снейпа кривилось от гнева и злобы, шанс выплеснуть скопившуюся в Гарри ненависть — это стоило любых санкций и наказаний. Но сейчас… Гарри был слишком поражён тем, что рассмотрел в глубине глаз своего врага. Эта жалость, это равнодушно-милосердное сочувствие задели Гарри за живое, а ещё отчего-то напугали. Разом вспомнились те странные случаи, когда Гарри во время ночных бессознательных прогулок по непонятной причине оказывался в комнатах Снейпа, а тот почему-то не прогонял его. Точнее — прогонял не сразу, а, словно бы пожалев, сначала расспрашивал, а затем пичкал гадкими лечебными микстурками и обещал помочь. И помогал — по просьбе Гарри и без выдавая ему запас фиалов с Сонным зельем и храня этот маленький секрет от посторонних. Вспомнились все те случаи, когда профессор приходил на помощь — вытаскивал его, едва не захлебнувшегося в холодной воде в ванной старост, а после магического выброса в прошлом году уложил его в свою постель и колдовал над ним всю ночь. Рисковал остатками честной репутации, но всё же поставил Гарри на ноги. Тогда Гарри не задумывался о том, что двигало Снейпом в такие моменты. «Не хотел себе неприятностей, боялся гнева Дамблдора», — говорил он себе. Теперь же причины такого странного поведения прояснились. Вспомнился и тот неловкий разговор, случившийся в сочельную ночь второго курса. — Мне не нужно лекарство, — говорил тогда Гарри, ещё не веря в то, что он может быть болен. Ведь если у него ничего не болело, если у него не было ни галлюцинаций, ни бреда, как мог он быть больным? — В таком случае, если вы, Поттер, отказываетесь признавать, что вы больны, я могу снять с вашего факультета пару десятков баллов за нарушение устава школы? Нет? — скалился Снейп, и в его глазах плясали нехорошие огоньки. — Значит, вам всё же нужно лекарство. Вы получите его. И, надеюсь, в этом учебном году мне больше не придётся наблюдать… подобное. Снейп считал его больным на голову, вот что стояло за этим милосердием! Снейп был единственный человеком, побывавшим в этой самой голове десятки раз, знавший Гарри лучше, чем его друзья. И он… Считал. Его. Сумасшедшим. Снейп жалел его, как жалеют слепого, переломанного под колёсами котёнка, которому уже не помочь. Как бы Гарри ни убеждал себя, что это неправда, что этот зловредный упырь нарочно всё подстроил, факты говорили сами за себя. Гарри был сумасшедшим, ненормальным, попросту больным. Днём он был мишенью для неприятностей, насмешек и страшных происшествий, ночью же он вовсе терял связь с реальностью, видел вещие сны, проникал в сознание чудовища, убившего его родителей, видел мир глазами змеи и вытворял всякие другие безумные, жуткие вещи. Наименее безобидными были его ночные прогулки и попытки утопиться. Единственным знакомым ему человеком, который ходил во сне, была Луна Лавгуд. Полоумная Полумна, как звали её злые языки, и как бы девушка ни была добра и мила, в школьных слухах была доля правды. Даже Гарри считал её немного ненормальной, при том, что сам вёл себя куда страннее. Чего стоили те странные, волнительные сны, прятаться в которых ему было так уютно столько месяцев! Чего стоили неправильные, порочные фантазии, от которых не было спасения ни днём, ни ночью! Вряд ли здоровый человек будет грезить наяву такими вещами. Просыпаясь после очередного мокрого, неприличного сна, Гарри вовсе не ужасался, не корил себя, а заново прокручивал в голове увиденное. Одну за одной он заставлял те картины вставать перед его глазами и, хорошенько припомнив каждую деталь, представлял, как волнительно и приятно заниматься подобным наяву. С мужчиной. Да, эта тёмная сторона личности Гарри также не укрылась от Снейпа! Наверное, тот ещё не сдал его колдомедикам из Святого Мунго только потому, что Гарри был единственной надеждой магического мира на почти бескровный исход войны. Столь ценный участник боевых действий не должен выходить из строя. — Старик, с тобой всё в порядке? — шепнул ему на ухо незаметно подошедший со спины Рон. — Ты какой-то бледный… Гарри запоздало вздрогнул и, повернув голову в сторону друга, на мгновение заглянул в его встревоженные голубые глаза. — Да, Рон. Он медленно наклонился и поднял метлу, так сильно сжав древко, что побелели пальцы. Не обращая никакого внимания на то, что ещё говорила ему профессор МакГонагалл, он перекинул ногу через метлу и с силой оттолкнулся от земли. — Гарри, куда ты? — кажется, это крикнула ему вслед Джинни. К счастью, лететь за Гарри никто не решился. Сегодня вечером ему нужно было побыть наедине с самим собой.***
2 сентября 1996
Получив индивидуальное расписание в первый день учёбы, Гарри дал себе обещание не только не прогуливать ни одного урока, но и стараться концентрироваться на материале во время занятий. Ему было на кого равняться — Гермиона, которую они с Роном частенько дразнили за тягу к знаниям, чаще всего спасала их из смертельной опасности. Чары, Трансфигурация, Травология — глубокие познания в любой области могли помочь в грядущей войне. Особенно в этом году его интересовала Защита. Конечно же, мысленно Гарри убеждал себя, что эти уроки не будут ничем отличаться от уроков того же Люпина или же лже-Муди. «Программа для всех одинакова», — говорил он себе. — «Амбридж больше нет, а остальное не имеет значения». Однако чувство волнительного, нетерпеливого предвкушения захватило его, стоило Гарри увидеть знакомую дверь класса, в котором теперь безраздельно властвовал человек, имевший к Тёмным Искусствам непосредственное отношение. Должно быть, именно это волнение, а позже — замешательство, в которое пришёл Гарри в первые полчаса занятия, привели к тому, что он нарвался на субботнюю отработку. Конечно, дело было не в личности их нового учителя, а в том, как именно Снейп преподавал Защиту. Первую половину урока Гарри был настроен совершенно скептически. Он внимательно слушал профессора, про себя делая ему замечания и мысленно высмеивая его манеру разглагольствовать о изяществе и могуществе Тёмных искусств. Ещё и эта таинственная полутьма, зажжённые свечи по всей комнате — было похоже, что профессор постарался создать в классе особую атмосферу. Конечно же, Гарри считал, что даже он сам (особенно он сам!) справился бы с преподаванием Защиты куда лучше Снейпа. По крайней мере, Гарри был доволен результатами, которых добился Отряд Дамблдора за полгода тайных еженедельных занятий. Да и сами ребята говорили ему, что он был одним из лучших преподавателей Защиты наряду с профессором Люпином. Будучи уверенным в том, что друзья говорили ему правду, Гарри критиковал каждое слово, каждый жест Снейпа, сравнивал его с собой и смотрел на него со злобой и презрением. Профессор же, словно чувствовал исходящие от Гарри злобу и раздражение и отвечал Гарри тем же. Но больше всего из себя Гарри вывела фраза Гермионы, брошенная между делом, когда они поднимались из-за парт и разбивались по двое. — Я как будто попала на одно из наших занятий с тобой… Никаких учебников и много практики, — шепнула она ему на ухо и, хитро улыбнувшись, направилась к Невиллу, которому как раз не досталось пары. Гарри так опешил, что только и смог, что проводить её сердитым взглядом и недовольно фыркнуть. — Знаешь, а я как раз подумала, что он говорил совсем как ты, — продолжила Гермиона свою мысль, когда они наконец оказались в коридоре. — Как я?! — вскипел Гарри. Он уже добрые полчаса убеждавший себя, что подруга вовсе не имела в виду то, что она сказала. И вот снова она за своё! — Да, когда ты нам рассказывал, что это такое — сразиться с Волдемортом. Ты говорил, что тут мало просто заучить кучу заклинаний, сказал: можно рассчитывать только на самого себя, на свои мозги, на свою храбрость… — Гермиона посмотрела на Рона, и тот выразил ей поддержку кивком головы. — Так ведь примерно то же самое говорил и Снейп, верно? Что, по сути, главное — быть храбрым и быстро соображать, — она немного виновато улыбнулась. Гермиона, на первый взгляд такая приземлённая и практичная, иногда поражала Гарри своей восприимчивостью и сентиментальностью. Так и теперь он лишился дара речи, услышав свои собственные слова из уст подруги. В голове не укладывалось, что она запомнила это из тысячи других воодушевительных вещей, которые Гарри говорил в тот год на занятиях с Отрядом. Тогда он делал всё, чтобы поддерживать в ребятах дух сопротивления, борьбы, не дать им опустить руки и сдаться. И если Гермиона была права (а она частенько оказывалась права), и их манера преподавания была похожа, значило ли это, что и Снейп теперь пытался впечатлить и заинтересовать учеников с той же целью? Не для этого ли нужны были эта полутьма, эти зажжённые свечи, пафосные вступительные речи и картины на стенах? Хотел ли Снейп избавить их от страха перед врагом, показав всё то мрачное, жуткое очарование, которым обладала Тёмная магия?***
— Смотри, Рон, вот ещё одно! — Гарри перелистнул страницу и ткнул пальцем в пространство между заголовком главы и первым абзацем. Там мелким, убористым почерком было написаны слова «Pulmo Petrify — 2 минуты». — Я никогда не встречал таких заклинаний. Уверен, что Принц явно придумал их сам. — Или сама, — раздраженно буркнула Гермиона, сидевшая в соседнем кресле. В её руках был учебник про Трансфигурации. — Может, это была девочка. По-моему, почерк скорее женский. — Его зовут Принц-полукровка, — напомнил Гарри. — Ты знаешь много принцев-девочек? Гарри был уверен в том, что учебник, по счастливой случайности доставшийся ему, принадлежал именно парню. И если бы Гермиона стала спорить дальше, он бы продолжил настаивать на своём. В чём же была причина такой уверенности? Гарри редко захватывали всякого рода предчувствия, но если интуиция и подсказывала ему что-то, он никогда не отмахивался от неё. Проведя целую неделю наедине с учебником Принца-полукровки, пролистав его от корки до корки и прочитав уже наполовину, Гарри мог с уверенностью сказать — автор этих гениальных исправлений и заметок, изобретатель странных заклинаний не мог быть девушкой. Нет, не то чтобы Гарри не верил в способности женского ума! Он знал множество талантливых ведьм, чего стоили таланты той же Гермионы! Но здесь было что-то другое. В резкости этого мелкого почерка, в том, как чётко (но при том беспорядочно) велись записи, в этих неаккуратно загнутых уголках и пятнах чернил Гарри угадывал мужскую работу. Только мальчишка, увлечённый каким-то делом мог так обращаться с книгой, словно бы это был не школьный учебник, а его собственная записная книжка или личный дневник. Говоря иными словами, Гарри считал, что хотя бы частично разгадал тайну этого Принца, немного приподнял завесу этой тайны. А ещё, говоря откровенно, Гарри хотелось бы, чтобы этот гений зельеварения, определённо обладавший большим талантом, острым умом и способностью обучать, оказался молодым мужчиной. Гарри пытался представить, каким этот Принц-полукровка был в годы своего обучения в школе, как сложилась его судьба после. Книга выглядела довольно старой, словно бы ей пользовались не одно десятилетие назад. А сколько времени она нетронутой пропылилась на полке в классе Зелий? Вполне возможно, что этот учебник был одним из многих книг, в которых Принц оставлял исправления, заметки и кратко записывал идеи для изобретений. Может быть, сохранились и другие учебники? Может быть, зельеварение было лишь одним из множества других талантов этого юноши? Однажды Гарри даже замечтался о том, как было бы здорово, заполучи он, например, такую же книгу по Защите или Чарам. Да хоть по той же Трансфигурации. Сколько всего нового и интересного можно было узнать, учась у таинственного Принца-полукровки. Затем Гарри стал представлять, как мог сложиться жизненный путь этого таинственного гения. Обладая незаурядными способностями и аналитическим умом, Принц определённо мог добиться высот в науке. Должен был добиться, Гарри был в этом уверен! У него должна была сложиться интересная, полная исследований и открытий жизнь. Было вполне возможно, что Принц-полукровка давным-давно скончался или же был жив, но давно уже был стар и мудр, носил седую бороду, как Дамблдор, отошёл от дел и жил где-то в английской или шотландской глуши, доживая последние годы в кругу семьи или учеников. А может быть, сразу после окончания Хогвартса или чуть позже, он уехал из страны и нашёл своё место в какой-то далёкой стране, где бы пригодились его таланты. А если же он остался в Британии, то, наверное, он мог бы стать начальником какого-нибудь зельеварческого отдела аврората, если такой, конечно, существует. Конечно же, он состоял бы в Британской Гильдии Зельеваров и был почтенным председателем какого-то высокого комитета там, пару раз в год выезжал с научными докладами о своих новейших разработках… Кажется, Снейп что-то упоминал о подобных зельеварческих конгрессах и съездах, которые регулярно проходят во Франции и Америке… «Может быть, Снейп, будучи самым молодым Мастером Зелий в Британии, был знаком с ним? Или, например, тот же профессор Слизнорт с его любовью к разнообразным знакомствам с известными, выдающимися личностями, вполне мог лично знать этого Принца!», — фантазировал Гарри. Была глубокая ночь. Плотно задёрнув полог и воткнув палочку с зажжённым Люмосом в складки одеяла так, чтобы не держать её ни рукой, ни в зубах, Гарри полулежал в постели. На коленях у него лежал раскрытый учебник Принца-полукровки, но Гарри не читал, глаза его были прикрыты. Гарри сам не мог бы сказать, когда он стал по-настоящему одержим не просто этим учебником, но и мыслью разгадать тайну личности этого загадочного человека. И вот сейчас, проведя за разглядыванием его записей добрые два часа, он постарался представить, каким бы Принц-полукровка мог быть. Начать он решил с представления Принца своим ровесником. Всё-таки, когда-то он тоже учился на шестом курсе и изучал продвинутое зельеварение, спал в факультетской спальне (скорее всего, это была одна из спален Когтеврана), завтракал, обедал и ужинал в Большом Зале, занимался в библиотеке и ходил по тем же коридорам, что и Гарри. Одно отличие — было это много лет назад. По губам Гарри скользнула лёгкая улыбка. Он спустился на подушке чуть пониже, задев палочку, воткнутую в складки одеяла. Люмос погас, и всё погрузилось во тьму. Воображение Гарри уже вовсю рисовало образ Принца-полукровки — таинственного гения из прошлого — шестнадцатилетнего юноши с серьёзным, чуть отстранённым взглядом. Принц, конечно же, носил школьную мантию, был строен, даже худ — как полагается всяким заучкам, которые забывают про приёмы пищи, увлёкшись чтением. А ещё — высок, ростом, наверное, чуть меньше Рона… Гарри тихо вздохнул, закрыл учебник и положил его под подушку. Зажмурился покрепче и перевернулся на другой бок. Постарался сосредоточиться. Вот Принц-полукровка задумался о чём-то и слегка нахмурил брови так, что между ними раньше времени появилась строгая морщинка. Но эта строгость, сосредоточенность понравилась Гарри, ведь Принц конечно же проводит ночи за учёбой, чтением книг, не входящих в школьную программу, а может быть, и настоящими экспериментами! Запретная секция давно им прочитана, он рвётся к знаниям, постигает древние тайны. Он может… Он может околдовать разум и обмануть чувства, разлить по бутылкам известность, заварить славу, и даже закупорить смерть… Определённо, сейчас, где бы Принц-полукровка ни был, он мог сделать всё это и даже нечто большее. Не прошло и четверти часа, как Гарри сладко спал. Видимо, его подсознанию понравился придуманный Гарри образ, и той ночью ему приснился Принц-полукровка в его собственной лаборатории. Во сне Принц был немного старше — должно быть, ему было около двадцати лет. Тёмная мантия, строгое бледноватое лицо, сосредоточенное выражение, высокая фигура, склонившаяся над котлом… даже если образ из фантазий не имел ничего общего с реальностью, Гарри не хотелось знать об этом. Принц-полукровка был слишком прекрасен. И в завесе тайн, скрывавшей его личность, была своя особенная прелесть. Впервые с того злополучного мая Гарри безмятежно спал до самого утра.