11 сентября 1996
— Мне кажется, Гарри влюбился! — принялась дразнить его Джинни за завтраком. — А этот Принц ему, кстати, даже не отвечает. Гарри был сам виноват — съел только кружочек яичницы, а затем, отодвинув в стороны тарелку и освободив место, положил на стол учебник и принялся за чтение. Джинни, у которой сегодня было донельзя хорошее настроение, сначала пыталась говорить о квиддиче, о том, сколько человек уже изъявили желание попасть в гриффиндорскую сборную, и о своих ставках на то, кто обязательно покажет себя хорошим игроком. На минуту Гарри сделал вид, что слушает её, воспитанно покивал и даже натянуто улыбнулся, но затем снова погрузился в чтение. Ещё некоторое время Джинни пыталась привлечь его внимание, но поняла, что этот бой ей не выиграть, и переключилась на Гермиону. Гарри же на мгновение окинул стол задумчивым взглядом, ласково пригладил один из замятых уголков и снова стал всматриваться в причудливую смесь печатного и рукописного текста. Вчера ночью он остановился на середине главы «Феликс Фелицис», под заголовком которой мелкими буквами было подписано «эффект Плацебо, проверить над М», и теперь ему оставалось всего каких-то шесть страниц, в каждом междустрочье которых вмещалось по узкой строке замечаний и мыслей Принца-полукровки. Если верить Принцу, то эффект зелья Живой Удачи объяснялся силой убеждения и верой мага, принявшего зелье, в свои способности. «Так», — писал Принц, — «магия, заключённая в каждом волшебнике, отзывается на его волю и помогает найти решение любой проблемы или верный путь к искомой цели, поскольку суть волшебного дара — управлять естественной силой, и лишь потом — подчиняться ей». Гарри сосредоточенно нахмурился, обдумывая прочитанное. Как бы ему ни хотелось верить в силу зелья, выигранного им на первом уроке, в рассуждениях Принца-полукровки был смысл. Сам Гарри не единожды бывал в ситуациях, когда от силы воли, от веры в удачный исход, в конце концов — от веры в самого себя — зависела и его жизнь, и жизни его близких. В такие моменты магия словно подпитывалась от внутреннего настроя Гарри. Так было в тот страшный день, когда на них с Сириусом напали десятки дементоров, и только внутренняя уверенность помогла Гарри, стоящему на другом берегу, сотворить настоящего, сильного Патронуса. Так было и в тот чёрный день мая, когда Сириуса спасти всё же не удалось, и Гарри, обезумев от горя, больше не чувствовал страха. Он черпал последние силы в светлых воспоминаниях, в невыносимой тоске по единственному родному человеку, погибшему минуты назад, и только поэтому смог вытравить Волдеморта из своего сознания. Это особое эмоциональное состояние подействовало на Гарри, как настоящий Феликс Фелицис. — Пойдём, Гарри! Уже пора, — Гермиона несколько раз щёлкнула пальцами перед его носом прежде, чем Гарри обратил на неё внимание. — Просыпайся. Травология — это не зелья, где можно смошенничать! Там тебе понадобятся мозги, а не этот твой учебник, — недовольно проговорила она, направляясь к выходу. — Что за муха её укусила? — спросил Гарри у Рона, пряча книгу в сумку и поднимаясь со скамьи. На лице последнего было такое виноватое, кислое выражение, что Гарри сразу понял — укусившая Гермиону муха была длинной, рыжей и носила фамилию Уизли. Слова Джинни дошли до сознания Гарри только, когда он пересаживал ростки ядовитой тентакулы из миниатюрных горшочков на грядки. В отличие от зрелых растений, эти малявки ещё не могли ни бросаться на своих жертв, ни душить их, а только заторможенно шевелились и изредка пытались обвиться вокруг Гарриных пальцев. Благо, кожаные перчатки надёжно защищали его руки от повреждений. — Кажется ей, кажется! — бормотал он себе под нос, отцепляя тонкие пурпурные ниточки побегов от пальцев и лопаткой разрыхляя землю. — Как будто она сама понимает что-то в любви, — сердито обратился он к очередному побегу, который обвился вокруг его мизинца, — Меняет Майклов на Динов, Динов на Майклов и снова Майклов на Динов! — Что? — это был Дин, стоявший у соседней грядки. Видимо, через шум, царящий в теплице (во время работы с кусачими растениями ученикам позволялось громко разговаривать, вскрикивать и даже крепко выражаться), он всё же услышал, как Гарри шепчет его имя. — Ничего! Тебе побег ширинку расстегнуть пытается! — сказал Гарри громче и сразу же отвернулся. Дин растерянно поглядел на свои штаны, но никаких побегов там не заметил. Переглянувшись с Симусом, он покрутил пальцем у виска, мол Поттер, кажется, снова что-то чудит. «Любовь», — Гарри не произнёс это вслух, но зато задумался об этом странном термине, а затем беззвучно шевельнул губами, словно пробуя это словечко на вкус. Могло ли быть, чтобы он влюбился? Он, с этими его ненормальными пристрастиями, с этой его порочностью, против которой выступает не только мораль, но и закон, которая есть враг всего праведного, возвышенного и светлого. Такого, как влюблённость, например. Нет, такого просто не могло быть! Гарри знал точно: если мальчишки вроде него и влюбляются, то влюбляются в прекрасных девушек или в красивых женщин, от которых веет загадочностью и теплом, чьи улыбки, прикосновения и поцелуи заставляют парней вести себя, словно они не разумные существа, а пьяные лесные тролли. Влюблённость — то, что было между Роном и его новой девушкой Лавандой Браун. Весёлые хихиканья, ласковые прозвища, прогулки после уроков к озеру, страстные поцелуи, после которых губы краснеют и болят… Нет, с Гарри — больным и порочным — такого бы никогда не произошло. Однажды Гарри уже полагал, что был влюблён. Два года назад он уже испытывал что-то подобное. Когда он видел темноволосую Чжоу в коридорах, а особенно — когда взгляд миндалевидных чёрных глаз останавливался на нём, его сердце начинало биться быстрее, ладони потели, его охватывала тревога… Так описывают влюблённость. Но, видимо, тогда его болезнь и начала прогрессировать. И вот теперь ущерб, который нанесла болезнь, было невозможно исправить. Гарри больше не был способен влюбляться. И пускай Джинни говорит всё, что ей вздумается! Ведь на самом деле она не знала о Гарри совершенно ничего, а её предположения о влюблённости были беспочвенными! Гарри знал наверняка — если влюблённость равнялась тревоге, выходу из зоны комфорта, липким ладоням и страху показать себя идиотом, то любовь… любовь равнялась боли. Его мама любила его отца, отец любил его мать. И что с ними стало? Чжоу любила Седрика, и что стало с ним? Миссис Уизли любила мистера Уизли, и Гарри было страшно представить, что она пережила, когда её муж едва не стал обедом для ручной змейки Волдеморта. Однако стоило Гарри подумать о Принце-полукровке, вместо тревоги в сердце поселялись тепло и уверенность. Для того, чтобы быть рядом с Принцем, не были нужны ни неловкие признания, ни прочие глупости. Было просто достаточно раскрыть его старый учебник и погрузиться в записи, полные смелых мыслей и гениальных идей. Принца-полукровку никогда не убьёт Волдеморт, на него никогда не набросится смертельно ядовитая Нагайна с острыми, словно кинжалы, зубами, его никогда не убьют Пожиратели, не столкнут в Арку в Отделе Тайн, в него не бросят убивающее заклинание. Принц был призраком — бессмертным и верным другом. Этот таинственный юноша из далёкого прошлого был его незримым помощником и даже защитником. Гарри был уверен: попробуй он применить те заклинания из учебника, они подействуют, а в случае опасности — спасут жизнь ему и его друзьям. И если Гермиона или Джинни назвали бы Принца подобием карманного демона, шепчущего Гарри на ухо то, что он бы сам никогда бы не узнал и до чего бы не додумался, то сам Гарри остановился бы на скромном «ангел-хранитель». — Гарри, осторожно! — это была Гермиона. Она заметила, как особо вёрткий побег ядовитой тентакулы, зацепившись за Гаррину перчатку, вылез из земли и теперь пытался забраться к нему в рукав. Гарри раздражённо стряхнул побег в грядку и старательно присыпал землёй. — Что с тобой, Гарри? — спросила Гермиона, уже несколько минут наблюдавшая за тем, как её друг готовит одну-единственную лунку, то присыпая её землёй, то снова откапывая. — Всё в порядке. Задумался. Дамблдор… — многозначительно намекнув, соврал он и, увидев, что лицо Гермионы приобрело понимающе-заинтересованное выражение, отвернулся. Его мысли снова и снова возвращались к теме, так занимавшей его сегодня. «Любовь», — снова сказал он про себя и почему-то подумал о Сириусе. Сириусе и профессоре Люпине. Гарри не знал, можно ли было назвать любовью то, что их связывало. Он наблюдал за этими отношениями со стороны, считал спальни и кровати, подмечал тайные жесты и взгляды, смущался от ощущения, что лезет туда, куда его не звали, и не мог перестать любоваться. Сириус и Ремус не были похожи на влюблённую парочку, не называли друг друга ласковыми словами, не держались за руки, но всё-таки воспринимались как единое целое. И, вполне возможно, вдали от посторонних глаз… тогда, когда в доме на Гриммо не было гостей, и они могли остаться наедине… Они занимались… Гарри прикрыл глаза. Думать о своём крёстном — мёртвом крёстном — в таком ключе было непривычно, но недаром Гаррина фантазия была извращённой. «Да, Сириус и Ремус были любовниками», — подумал Гарри. — «И они трахались. Они были гомосексуалистами. Преступниками, с точки зрения закона. И влюблённость здесь не при чём». В то утро побег ядовитой тентакулы всё-таки забрался Гарри под перчатку и цапнул его за запястье. Благо, что эти пурпурные малыши были почти безобидны, и прикосновения к ним не приносили никаких последствий кроме пурпурной сыпи. Да и та сходила за пару дней.***
Как бы Гарри ни хотелось, чтобы дружба с Роном и Гермионой вечно оставалось неизменной и была всё тем же незыблемым фундаментом, что и прежде, реальность была сурова и не терпела ничего вечного и незыблемого. Всё началось с того, что каким-то невообразимым образом у Рона появилась девушка. Была ли причина в том, что после событий в Министерстве все они прославились как герои, или же довольно заметные шрамы на предплечьях, оставленные хищными мозгами, на самом деле нравились девчонкам, но факт оставался фактом — Лаванда Браун (да и, честно говоря, некоторые другие) была от него без ума. Гермиона ревновала. Гарри не был слепым — он прекрасно видел, какой яростью загораются карие глаза подруги, когда Рон с Лавандой оказываются в поле зрения, и какая печаль плещется в них всё остальное время. Гермиона стала проводить много времени в одиночестве, уходила в учёбу с головой или просто исчезала в неизвестном направлении. Она стала держаться ближе к однокурсницам (чего раньше за ней не водилось) и во время перемен часто прогуливалась по коридору с Парвати и её сестрой Падмой, разговаривала с тихоней Лайзой с Когтеврана, а вечера проводила в гостиной с Джинни или же уходила в спальню сразу после ужина. Пару раз Гарри пытался поговорить с ней, но то ли у него не хватало настойчивости, то ли Гермионе было слишком стыдно за свои неуместные чувства к другу детства — ничего путного из этих попыток не вышло. А ещё что-то подсказывало Гарри: это было затишьем перед бурей. Гермиона была самым целеустремлённым и упорным человеком из всех, кого он знал, и он бы не позавидовал тому, кто встал на её пути. Так Гермиона и Рон отдалились и друг от друга, а затем и от Гарри. Он и сам не заметил, как их прежние задушевные разговоры сменились на странные, тревожащие душу беседы с Луной Лавгуд. Гарри не мог сказать, что они с Луной были особенно близки. Наоборот — Гарри знал о ней довольно мало, и даже спустя столько лет знакомства немного её побаивался. Было очевидно, что трагическая смерть матери сильно повлияла на Луну, нанесла ей тяжёлую травму. Луна пыталась объяснить обыкновенные на первый взгляд явления — вещами необыкновенными. Она жила в своём странном мире, отчасти выдуманным её отцом, верила в странных существ и совершала дикие, экстравагантные поступки. А ещё подвиги — от чистого сердца. Храброго, чистого сердца. Луна была израненным, но бесконечно добрым ребёнком, которого сторонились и над которым издевались. Иногда Гарри не мог понять её, иногда ему становилось за неё стыдно. И всё-таки она была его другом. Несмотря на то, что Луна частенько говорила всякие глупости, она научила Гарри нескольким полезным вещам. Теперь он умел правильно обращаться с фестралами — плотоядными ночными созданиями, которых может увидеть только познавший смерть. Он знал, что потерянные вещи могут вернуться к тебе спустя какое-то время, причём самым неожиданным способом. А ещё, следуя вполне дельному совету Луны, он стал ложиться спать обутым.***
Гарри снился сон, такой приятный, каких не случалось очень давно. Его кто-то обнимал. Кто-то сильный, тёплый и ласковый. А ещё этот кто-то целовал его в макушку, и Гарри буквально переполняла нежность. Гарри целовали в макушку всего однажды — тогда он был в первом классе начальной школы, а их медсестра не знала, как утешить его, побитого и плачущего навзрыд. Тогда, выдав Гарри пакетик со льдом, заклеив ему нос и подбородок разноцветными пластырями, она поддалась материнскому инстинкту: посадила его к себе на колени, обняла и ласково чмокнула в маковку. Стоит ли говорить, что Гарри, не привыкший к такому, зарыдал только сильнее? После этого он частенько вспоминал тот день, как один из лучших в его школьной, маггловской жизни. — М-м… — Очень красноречиво, Поттер, — голос Снейпа раздался совсем рядом — глухой, низкий и бархатный. Сон начал медленно выветриваться из Гарриной головы. Оказалось, что на самом-то деле его никто не обнимает, что ему ни капельки ни тепло и что он где-то стоит, подрагивая от холода. Гарри покачнулся и прислонился к стене плечом. Стена, как и воздух здесь, была холодной и немного сырой, и это способствовало быстрому пробуждению. Гарри сощурился, постарался осмотреться по сторонам, но вокруг было темно. Где-то позади послышались тихий скрип и глухой стук — это Снейп, видимо, прикрыл дверь. Затем он практически бесшумно прошёл мимо, и Гарри вздрогнул, когда край мантии Снейпа лизнул его обнажённый локоть. Ранней осенью он спал по-летнему — в шортах и футболке. — Я снова…? — начал было Гарри, но не придумал, как закончить. После столь приятного сна его мысли текли медленно и лениво. — Вы снова, Поттер, — на этот раз Гарри различил в интонации Снейпа не только раздражительность и сарказм, но и усталость. — Садитесь. Иначе вы упадёте. Снейп зажёг камин, на этот раз невербальным заклинанием. Свет очертил его высокую фигуру. Темнота перестала быть повсеместной, и Гарри увидел два кресла — одно напротив другого, шкафы со стеклянными створками, стоящие почти у каждой стены, старинные часы в углу, тёмный паркет и широкий ковёр. Это определённо была гостиная Снейпа, та самая, где Гарри много лет назад не посчастливилось пить рождественский чай. — Садитесь, Поттер, — повторил Снейп. — Не стойте, как будто в вас бросили Темпус Гелида.* Пришлось подчиниться. Гарри оторвался от стены и шагнул в сторону кресла. Голова немного кружилась, а потому очертания мебели были ещё смазаннее обычного. Запнувшись об ковёр, Гарри пошатнулся и, чудом устояв на ногах, всё-таки рухнул в кресло. — Бросили что? — переспросил Гарри. На самом деле ему не было никакого дела до этого неизвестного заклинания. Он чувствовал себя очень уязвимым — с этими голыми локтями и коленками, без очков, под цепким взглядом своего врага, который Гарри ощущал кожей. — Неуч, это программа пятого курса, — язвительно сказал Снейп. — Неправда! — Конечно, Гарри чувствовал себя паршиво, но не возмутиться такому откровенному вранью он просто не мог. — Я знаю все заклинания из учебника наизусть. Иначе как тогда я мог преподавать Защиту другим? Из кресла напротив послышалось насмешливое фырканье. — Дополнительная литература, Поттер. В конце каждой главы учебника размещаются контрольные вопросы и список дополнительной литературы. Конечно, — по интонации было похоже, что Снейп усмехался, — ученикам, которые не планируют сдавать выпускной экзамен по Защите, не обязательно так углубляться в предмет. Однако вы, Поттер… Как будущий аврор и как мой… коллега, вы просто обязаны читать дополнительные материалы. Гарри прикрыл глаза. Он чувствовал, как внутри него медленно вскипает гнев, а чувство беззащитности его только усиливало. Гарри ужасно хотелось посмотреть в лицо Снейпа и, раз уж он не может послать его к чертям, не нарвавшись на очередное наказание, выразить ненависть и презрение взглядом. — Посмотрите на меня, Поттер, — тихо произнёс профессор. — Я не могу, — выцедил сквозь зубы Гарри. — Мои очки… — Я знаю. Посмотрите в мою сторону. Гарри послушался — поднял голову и прищурился, пытаясь всмотреться в очертания фигуры Снейпа. Лица его Гарри не увидел. Мгновение — и в руке Снейпа оказалась волшебная палочка. Гарри не успел отреагировать — только лишь дёрнулся прочь, но не увернулся от невербального заклинания. Верхней половины его лица коснулось странное тепло, а комнату вдруг словно заволокло туманом. Но не успел Гарри испугаться, как туман этот рассеялся, а всё вокруг — кресла, камин, шкафы и Снейп — приобрели поразительную чёткость. Так хорошо Гарри не видел никогда в жизни, даже очки не давали такой чёткости. Видимо, радостное удивление, отразившееся на его лице, не осталось незамеченным. — Нравится? — Снейп убрал палочку в рукав мантии. Каким образом она держалась там, не выпадая, было загадкой. — Да, сэр, — ненадолго Гарри даже забыл о злости и неловкости. Он смотрел в насмешливое носатое лицо Снейпа и широко улыбался. Наверное, со стороны он был похож на идиота. — Дополнительная литература, Поттер. Если бы вы читали рекомендуемые материалы и усердно готовились к занятиям, вы бы знали не только это заклинание, но и множество других, способных облегчить вашу жизнь и в мирное время в быту, и… — Снейп не договорил. Он тихо вздохнул и перевёл взгляд на пламя. Улыбка исчезла с лица Гарри. Он понял, что собирался сказать профессор, и всё же зачем-то продолжил за него: — И на войне, сэр? Снейп не ответил. Только его взгляд стал ещё задумчивее и мрачнее. Повисла неловкая тишина, и Гарри снова стало неуютно. Он посмотрел на свои ноги — свободные шорты, доходившие до середины бёдер, голые колени и кеды, надетые на босу ногу, и отчего-то покраснел. Сейчас бы он отдал многое, окажись у него мантия всё равно — невидимка ли или обыкновенная школьная. Ему очень хотелось подняться из кресла и, язвительно пожелав профессору спокойной ночи, отправиться в свою башню, но голова всё ещё кружилась, а кресло было таким удобным, что Гарри никак не мог заставить себя шевельнуться. Наверное, дело было в усталости. Гарри перестал рассматривать свои колени и поднял глаза на Снейпа. Тот, словно почувствовав его взгляд, тоже посмотрел на Гарри, посмотрел странно — тяжело и как-то отстранённо. — Вы только что вернулись, не так ли? — вдруг само собой сорвалось с губ Гарри. Он и сам не понял, почему он так решил — ничего в облике профессора этого не выдавало. Только выражение его лица было каким-то встревоженным и задумчивым, а в движениях была заметна скованность, как у человека, делающего всё через силу. — Почему вы так решили, Поттер? — произнёс Снейп мягко, и в этой мягкости Гарри почувствовал угрозу. Это значило одно — он оказался прав. — Вы… — Гарри замялся, — в мантии. — И что же с того? — профессор прищурился. — Вопреки слухам, которые о вас ходят, сэр… Вы всё же не спите в мантии, — вдруг выпалил Гарри, сам удивляясь своей наглости. Снейп ответил не сразу. На пару секунд в уголках его глаз появились едва заметные морщинки. Только спустя годы Гарри узнал, что они означают, а пока он не придал им никакого значения и посчитал, что они лишь дополняют презрительное выражение лица Снейпа. — Я надеюсь, что вы не станете развеивать эти легенды? — со странной интонацией наконец произнёс Снейп. — Отчего же нет? — К вам будет слишком много вопросов, Поттер. Ваши друзья обязательно поинтересуются, откуда такая осведомлённость о столь личных подробностях моей жизни. И вам придётся врать на ходу, мистер Поттер, — Гарри надеялся, что странный блеск глаз Снейпа ему просто кажется. — А в чём вы определённо плохи, так это в зельях и вранье. Гарри почувствовал, что краснеет. Горячими стали его уши, его лицо и даже шея. Он открыл рот, чтобы возразить, но не смог придумать ничего достаточно остроумного или колкого. Чтобы не смотреть на гадкого, проклятого Снейпа, чтобы не видеть этой его гадкой усмешки и чёрных насмешливых глаз, Гарри уставился на колдофото на каминной полке, с которых ему до странного дружелюбно улыбались выпускники змеиного факультета. Со времени его прошлого визита в комнаты Снейпа, снимков в рамочках заметно прибавилось, однако они всё ещё оставались единственным украшением комнаты. По скромности обстановки комнаты Снейпа были полной противоположностью комнат Дамблдора — ни картин, ни декоративных предметов интерьера в гостиной больше не наблюдалось. Спустя минуту невыносимого молчания (Снейп всё так же продолжал смотреть на него), Гарри почувствовал, что должен что-то сказать. — Почему вы так защищаете своих слизеринцев? — выдал он первое, что пришло ему в голову. — Вы ведь понимаете, что они этого не заслуживают. — Гарри буквально почувствовал, как взгляд Снейпа из просто изучающего стал гневным. — Чаще всего не заслуживают, я имею в виду. — Кто-то должен их защищать, — ответил Снейп, не скрывая раздражения. — Кроме декана у них нет никого, к кому они могут обратиться за защитой и помощью… Преподавательский состав в большинстве своём относится к слизеринцам с предубеждением. Конечно, они вынуждены скрывать это. Однако баллов, которые учителя будто бы случайно забывают присудить Слизерину за год, вполне хватило бы, чтобы обойти соперников и получить Кубок Хогвартса. — Их высокомерие вполне компенсирует недостаток в баллах, — мрачно сказал Гарри. — Вполне возможно, что, не веди они себя так, словно остальные ученики — грязь под их ногами, их бы больше любили. — Вы невысокого мнения о своих личностных качествах. Гарри непонимающе вскинул брови. — В ваших воспоминаниях я видел, какой выбор сделала Распределяющая Шляпа. Однако вы, Поттер, оказались слишком высокомерны, чтобы согласиться с мудростью тысячелетнего артефакта. Вы оказались слишком… слизеринцем. Гарри снова не нашёлся, что ответить. Снейп же продолжил: — Вы, Поттер, хорошо знаете, через что нужно пройти, чтобы Распределяющая Шляпа всё же определила человека на Слизерин. Или хотя бы… настоятельно рекомендовала там учиться. — Через что же? — Подумайте над этим на досуге, Поттер. Спросите себя, что должно жить в человеческом сердце, чтобы ребёнок уже возрасте одиннадцати лет желал показать своё превосходство, был хитёр и приобрёл множество качеств, которые помогут ему выжить и превзойти всех, кто смеет… — Снейп резко замолчал. Гарри видел, что профессор не собирался говорить всего этого, но, должно быть, усталость брала своё. Спрашивать о том, кто были теми, кто «смеет», Гарри не стал. У него перед глазами заранее встала та ужасная сцена, которую он подглядел в омуте памяти в прошлом году. Гарри передёрнуло от отвращения. Снейп, видимо, воспринял это как-то иначе. — Идите к себе, Поттер, — глухим голосом произнёс Снейп. — Если вдруг закружится голова, позовите этого вашего домовика… — Он не мой. Добби — свободный эльф, — перебил Гарри, поднимаясь на ноги. За время этой странной беседы, он успел пригреться в кресле, и теперь Гарри снова покрылся мурашками — холод медленно проникал под тонкую футболку. — Как вам угодно, — раздражённо ответил профессор. — Идите прочь. Всё ещё ощущая на себе тяжёлый снейповский взгляд, Гарри выскользнул в коридор и с чувством облегчения прикрыл за собой дверь. Он всё-таки забыл о своём желании язвительно пожелать профессору спокойной ночи.