И он очнулся.
Исчез снежный Хогсмид, исчезло стальное, затянутое серыми тучами небо. Больше не было ветра, бравшего разгон на близлежащих равнинах и потому такого сильного. Не было колючей вьюги, забиравшейся под полы зимней мантии, не было мороза, больно кусавшего за нос и щёки. А вот ощущение, словно кто-то сжимает пальцы Гарри, осталось.
Человеческое присутствие и тепло связывали его с реальностью, не давали ускользнуть обратно, в тот странный зимний сон. Падать в ледяную мутную темень не хотелось, пока здесь была эта тёплая, твёрдая рука. Гарри попытался стиснуть её покрепче. Так, на всякий случай — вдруг она тоже вскоре исчезнет, а он сам останется в этой — совсем другой, мягкой, баюкающей темноте совершенно один? Ему нужно было убедиться, что рука ему не мерещится. Усилие отдалось болью в мышцах плеча и предплечья. Следом заболела голова, а затем ломота гадко скользнула ниже, куда-то в желудок, а там отозвалась спазмом. Гарри мутило.
Нет, ничего ему не померещилось. И хотя Хогсмида, снега и вьюги не было, всё необходимое осталось при нём. Пальцы — горячие-горячие, и спокойствие — долгожданное, наконец выстраданное. Гарри знал, кому принадлежат пальцы, но малодушно (и даже трусливо) разрешил себе пока не задумываться о причине… всего этого. А ещё — не отпускать эту тёплую, милосердную руку. Ведь раз ему так плохо, раз уж он болен и слаб, то ему полагается вести себя немного странно, не так ли?
— Вот так-то лучше, — сказало голосом Снейпа нависшее над Гарри светлое пятно.
Бледное лицо в рамке чёрных волос да темень глазниц — вот что он мог видеть.
Гарри, укрытый тяжёлым, кажущимся совсем неподъёмным, одеялом, определённо был в постели, мягкой и удобной. А рядом с ним (скорее всего в кресле или на стуле) уместилась знакомая тень по имени Северус Снейп.
Свободной рукой Гарри повёл в сторону, намереваясь привычным жестом нашарить на прикроватной тумбочке свои очки. Однако ладонь только мазнула по одеялу — словно бы бескрайнему и непривычно гладкому. Постельное бельё в ученических спальнях — чистый хлопок, стиранный сотни сотен раз, а оттого шершавый, пусть и всё ещё приятный к коже. Здесь же было постелено нечто мягкое и удивительно тёплое. Наверное, Гарри бы даже смог вспомнить название ткани (что-то такое шипяще-свистящее на букву С), если бы его хаотичные мысли не были прерваны вкрадчивым шёпотом:
— Вы не в Гриффиндорской башне, Поттер.
— А где я? — задал он тот самый вопрос, с которого частенько начинались их со Снейпом подобные ночные разговоры.
Гарри постарался оторвать голову от подушки. Раз он настолько болен, что его поместили в больничное крыло, должно быть, дела его совсем плохи. Первой осознанной его мыслью было то, что он находится в палате для преподавателей или тех учеников, лечение чьих недугов требовало полной конфиденциальности, той самой, что располагалась рядом с кабинетом мадам Помфри. Мысль эта совсем не расстроила. Ведь, если ему не станет лучше, то вскоре его отправят в Мунго. А там и до Гриммо недалеко! Конечно, узнав о его болезни и скором самовольном выздоровлении, Сириус сначала будет переживать и, возможно, сердиться, но потом ему наконец надоест притворяться взрослым, и…
И снова из мыслей (на этот раз вполне приятных, хотя и столь же хаотичных) его выдернул мягкий и привычно ядовитый шёпот:
— Лежите смирно, Поттер. И прекратите наконец улыбаться. Иначе я решу, что из вашей головы выкипели те скудные остатки мозгов, с помощью которых вы пишете ваши фантастически бездарные опусы…
Чёткость вернулась внезапно. Видимо, профессор наконец вспомнил, что его собеседник — полуслепой, что он практически беспомощен без своих заветных стеклышек, и всё же соизволил нацепить ему на нос очки. Металлический мостик неприятно царапнул нос, а вот дужки были заправлены с несвойственной Снейпу заботливостью. Скорее всего, такой же издевательской, как и его вкрадчивый тон. И всё же, когда профессор приподнял ему волосы за ушами, чтобы получше зацепить дужки, по шее Гарри забегали мурашки.
Лицо Снейпа вынырнуло из темноты внезапно. Он сидел в невысоком кресле с низкой спинкой, в очертаниях его плеч угадывались напряжение и усталость. Строгая морщинка между бровей, обыкновенно делавшая его ещё более грозным, теперь же придавала выражению его лица какую-то болезненность. Должно быть, профессор нёс дежурство у постели Гарри уже не первый час.
— Вы, Поттер, снова ворвались ко мне посреди ночи, — продолжал он, пока Гарри с удивлением рассматривал незнакомую спальню — совсем не похожую на ученические, хоть и такую же небольшую. А ещё — аскетичную, словно вся обстановка была нарочно лишена изысков. — …Потом вас вырвало на ковёр. Вы упали, извозились… И, насколько я могу судить, потеряли сознание, так и не придя в себя. Что это с вами такое, Поттер? Вы что-то приняли? Опять «нет»? Попали под какое-то проклятье? Или вас так поразил проигрыш вашего факультета в сегодняшнем матче?
Снейп смотрел на него с укором, но без особой надежды. Он словно знал, что не добьётся никакого ответа. Ведь Поттер не стал бы признаваться, даже если бы имел такую возможность. Эту сиротскую гордость было не сломить ни угрозами, ни стыдом.
— Что ж… Это подождёт до следующего понедельника. Во время нашего урока я обязательно узнаю правду, — слова профессора заключали в себе явную угрозу, однако тон… изнеможённый, как будто бы у Снейпа не было сил изображать строгость или гнев.
Гарри снова скользнул взглядом по комнате, посмотрел на ломящиеся от книг полки, на платяной шкаф в углу, на столбики кровати (единственного вычурно резного предмета мебели здесь), на тяжёлый балдахин непонятного сероватого цвета, на кресло с потёртой обивкой… По-слизерински зелёной. Никаких сомнений не оставалось — Гарри находился в личных комнатах профессора. И Снейп… уложил его в свою постель.
— Я дал вам несколько зелий. Жаропонижающее в том числе. Скоро вам станет лучше. Вы хотите, чтобы я позвал мадам Помфри?
Гарри почувствовал, как кровь прилила к его щекам. А ведь казалось, что ему и так было слишком жарко.
— Нет… Не нужно. Мне хорошо… То есть… — пробормотал он и, будучи не в силах смотреть профессору в глаза, опустил взгляд и…
Хотя неизменная профессорская мантия и была запахнута, на ней не было ни пуговиц, ни застёжек. А в низком белом воротнике угадывался… воротничок ночной рубашки, не скрывавший шею и острые ключицы Снейпа. На мгновение Гарри даже удивился тому, какой болезненно прозрачной, бледной и при этом — нежной казалась его кожа.
Профессор заметил его наглый, неуместный взгляд и нервным жестом коснулся шеи, по привычке надеясь найти там воротник строгого сюртука. Но пальцы только дотронулись до яремной ямочки, вздрогнули и поддёрнули ткань мантии.
По одному этому скованному движению Гарри понял, что последним, чего желал сейчас Снейп, был визит мадам Помфри в его комнаты. Его так же, как и Гарри, тревожила двусмысленность этой ситуации. Студент, лежащий в постели преподавателя. Этот самый преподаватель — в мантии поверх одной лишь ночной рубашки. Этот странный приступ, по словам Снейпа, случившийся здесь некоторое время назад. Конечно же, колдоведьма захочет получить объяснения. А что профессор скажет в своё оправдание?
«Понимаете ли, мэм, Поттер частенько захаживает ко мне по ночам…», «Не переживайте, мэм, обыкновенно в это время он спит… Где он спит, спрашиваете? Да вот здесь, в моих комнатах. Иногда в кабинете… Он болен сомнамбулизмом, мэм. Это расстройство заставляет его делать странные вещи во сне. Вы хотите знать почему я ничего не сказал ни директору, ни вам?»… А почему Снейп так ничего и ни сказал? Ни директору, ни мадам Помфри.
Сначала Гарри растерянно заглянул в лицо профессору, словно мог бы прочитать ответ на нём, а затем посмотрел на его руку, в которой всё ещё уютно лежали его пальцы.
— Вам лучше? Пускай так, но всё же я настоятельно рекомендую вам не напрягать сознание… и не пытаться думать. Сейчас у вас это получается немного хуже, чем обычно… — шептал Снейп так же вкрадчиво и мягко, как и в самом начале этой странной беседы. — Да, Поттер, я тоже удивлён. Я полагал, что хуже — уже некуда.
Гарри прикрыл глаза. Несмотря на тошноту и ломоту во всём теле, его снова клонило в сон. Из последних сил он попытался отнять у Снейпа свои пальцы, но хватка оказалась железной.
— Не разрывайте контакта, Поттер. Вы ведь не думаете, что я сижу с вами за ручку, чтобы оказать моральную поддержку? Что за глупый мальчишка… Вы когда-либо слышали о заклинании Санитатем Тактус*?
— Не слышал, сэр. Что оно делает? — Гарри так мутило, что даже идея отвлечься на очередную профессорскую лекцию не показалась ему плохой.
— Ваша магия нестабильна. У вас жар, ваше сознание помутнено. И, как я предполагаю, недавно у вас был магический выброс… Утром в какой-то части замка, возможно, даже в вашей спальне, обнаружат следы учинённого вами погрома…
Голос Снейпа, глубокий и сильный, гудел у Гарри в ушах, словно бы раздавался прямо у него в голове. Каждое слово, каждый звук отдавался в его теле странной вибрацией. Должно быть, так действовало это заклинание — Санитатем Тактус…
В середине этой импровизированной лекции Поттер всё же отключился, и Снейп наконец позволил своей спине сгорбиться, плечам и голове опуститься. Силы медленно, по капле, покидали его, а Поттер, наоборот, погрузился в почти-здоровый, почти-спокойный сон. Жаропонижающее подействовало только к третьему часу ночи.
Вскоре дыхание мальчишки выровнялось, и Северус наконец смог выпустить его руку. Будучи не в силах подняться на ноги, он заснул прямо там — в самом неудобном из кресел, в которых ему доводилось сидеть.
***
25 августа 1978
Лезвие кинжала сверкает, по его острым краям скользит огонь. Это всего лишь блик от свечи. По стене ползут яркие полосы, а одна из них — падает на лицо Северусу, слепит ему глаза, заставляет зажмуриться.
— Только не шевелись. Я же не хочу пролить…
Люциус, полностью обнажённый и прекрасный, словно полубог, покачивается на его бёдрах. Он упирается коленями в постель, чуть отклоняется назад, усаживается прямо на пах Северуса, через ткань его брюк ощущая, насколько тот возбуждён.
— Не больше половины галлона, не переживай, — смеётся Малфой, расстёгивая его рубашку, спуская её с плеч и высвобождая руки из рукавов. — Девственная кровь — вроде бы ценный ингредиент? А вот то, что мы получим сейчас…
Перед глазами у Северуса всё плывёт. Он не выпил ни капли предложенного ему вина, но чувствует себя так, словно прикончил бутылку огневиски в одно горло. Всё тело налито свинцом, сердце бьётся быстро, а комната медленно вращается, стены будто бы сейчас упадут, потолок обвалится, и его погребёт под каменными останками тысячелетнего родового гнезда Малфоев…
Люциус нарочно играет с пуговицей на брюках, притворяется, что никак не может расстегнуть её, а костяшками пальцев надавливает на член Северуса прямо через ткань, мнёт несколько секунд и убирает руку, снова принимаясь за пуговицу. А затем стягивает брюки прямо с бельём и, довольный увиденным, улыбается.
— Лучше и нельзя было ожидать…
Боль — ничто перед тем, какой страх испытывает Северус перед красотой своего почти-уже-любовника. Люциус прекраснее вейлы, ослепительнее огня тысячи свечей, опаснее дикого зверя. Хищная гримаса застывает на его лице, когда в каменную чашу стекают первые капли крови Северуса.
— Держи руку… И не пролей. Второй шанс будет в твоей следующей жизни, — рычит Малфой ему на ухо, наклонившись так, что шёлк его волос касается плеч Северуса. И тот задыхается от этой невесомой ласки, весь покрывается мурашками и наконец стонет — едва слышно, жертвенно и беспомощно.
Когда Люциус снова опускается на его бёдра, он принимает Северуса в себя до конца. Распластанный под ним мальчишка, раскрасневшийся, с искусанными губами, одной рукой всё ещё держит тяжёлую ритуальную чашу. Другая — со вскрытой веной — дрожит так же сильно, как и первая. Чаша уже наполовину полна, и Люциус освобождает Северуса от этой тяжести, забирает у него чашу и перехватывает его запястье.
Слова, которые срываются с его губ между стонами, а иногда и вместе с ними, словно звучат у Северуса в самых ушах. Грудное рычание, тяжесть сбившегося дыхания и непрерывная ритуальная вязь слов — всё это отдаётся в теле Северуса ещё более сильной дрожью.
Он больше не в силах сдерживаться. Откидывает голову назад, жмурится до звёздочек перед глазами и отпускает себя. Стонет, ощущая, как Люциус нарочно сжимает его в себе, наращивает темп и каждый раз насаживается до упора. Малфой уже чуть ли не поскуливает — так ему хорошо, на мгновение он забывает нужные слова и, задыхаясь, замедляется. Северус ощущает, как подрагивают бёдра Люциуса, как на его живот, грудь и даже лицо попадает горячее семя… А затем с ужасом видит, как тяжёлая чаша выскальзывает из ослабевших пальцев Малфоя.
Он ловит её, не пролив ни капли. А затем, убедившись, что с чашей всё в порядке, поднимает глаза на Люциуса, румяного, пышущего жаром, шепчущего последние из строчек заклинания, ласкающего себя быстрыми, рваными движениями, только бы насладиться отголосками уходящего оргазма… И кончает сам, так и не убрав руки от чаши и не нарушив ритуала.
К тому моменту, когда Северуса смаривает тёплая, истомная нега, Люциус уже валится рядом на постель, дотягивается до своей волшебной палочки и залечивает его рану. Глаза закрываются сами собой, его начинает клонить в сон, но Малфой не позволяет провалиться в блаженную темноту. Слишком уж Северус бледен.
Люциус прижимает фиал с Кроветворным к его губам, поит насильно, настойчиво, хоть и осторожно — как маленького ребёнка, не желающего пить горькое лекарство. Влив в Северуса эту гадость, он притягивает его к себе, головой укладывает к себе на плечо и делает то, воспоминания о чём ещё долгие годы будут заставлять сердце того сладко сжиматься от нежности — целует в лоб и ласково проводит по его волосам.
— Зачем ему нужно было… это? — через несколько долгих секунд молчания Северус наконец открывает глаза и, уютно устроившись в объятиях Малфоя, бросает взгляд на чашу, которую тот отставил на круглый прикроватный столик, наложив на неё стазис, чтобы кровь не начала сворачиваться.
— Не знаю. Но скорее всего это для чего-то вроде Вита Саклем** — магии смены жизненных циклов. Он много рассказывал об этих вещах, — хвастается Люциус своим обыкновенным надменным тоном.
Сейчас, без своих строгих, чёрных одеяний он снова напоминает себя прежнего — старшекурсника, с которым Северус познакомился почти семь лет назад. Тонкокостный, с тонкими чертами и по-детски нежной, белоснежней кожей, он не выглядит на свои двадцать четыре.
— То есть, для подобного сгодится кровь… Например, умирающего? — от усталости Северуса не осталось и следа. Он жадно всматривается в лицо Люциуса, а тот ни секунды не сомневается, что, если мальчишка не получит ответов от него, он не побоится надоедать вопросами самому Тёмному Лорду.
— Именно так. Или, например, младенца, пока тот не вышел из утробы матери, — поучительным, ленивым тоном отвечает Малфой, еле шевеля губами, — в процессе и сразу после рождения. А теперь давай спать… Завтра тебе предстоит узнать многое.
Сначала Северусу кажется, что он не уснёт, всю ночь промучившись от волнительного ожидания завтрашнего дня. Но рядом с Люциусом, в этой огромной постели, в огромной неуютной комнате, в огромном древнем мэноре ему спокойно, и вскоре его смаривает безмятежный, глубокий сон.
***
Поцелуи были тягучими, неспешными, и Гарри успевал надышаться перед тем, как его рот снова накроют горячие, жёсткие губы. Ставшее привычным за эти недели возбуждение, сейчас было особенно болезненным. Он подавался вперёд бёдрами, пытаясь обнять ногами того, кто безжалостно мучил его ожиданием и леностью, обнимал за шею, запускал пальцы в мягкие волосы, сжимал их в кулак. А ещё — тёрся пахом о его живот, толчок за толчком приближая себя к разрядке. И вот наконец…
— Вам пора, Поттер. Ваш эльф принёс вашу одежду, и вы ещё успеете подняться в вашу башню и притвориться, словно вы не покидали спальни, чтобы совершить ночную прогулку по школе… — голос Снейпа доносился откуда-то издали.
Гарри приподнял голову. Дверь в гостиную была приоткрыта. Видимо, профессор уже собирался уходить.
— Не смейте трогать мои вещи. Эльф проследит, чтобы вы вели себя прилично, выпили зелья и добрались без новой порции приключений, — это заменило привычные для других людей «Выздоравливайте» и «Хорошего вам дня».
Услышав тихий хлопок двери, Гарри снова улёгся на подушку и закрыл глаза. Сердце колотилось, словно безумное. Кровь стучала в ушах, а ещё было жарко, поэтому Гарри откинул одеяло в сторону и дёрнулся, заметив влажное пятно на своих пижамных штанах.
Застонав от досады, Гарри накинул одеяло обратно. Он повернулся набок, уже намереваясь вставать, но слабость, до сих пор ощущавшаяся во всём теле, заставила его замереть так, уткнувшись носом в мягкую подушку. Наволочка пахла… Гарри никогда не доводилось подходить к профессору Снейпу так близко, чтобы можно было почувствовать, чем же таким тот пахнет — зельями и всякой подобной гадостью? Или кровью своих врагов и невинных жертв, которых, как полагал Гарри, благодаря слухам, ходившим по школе не один год, у Снейпа было немало.
И всё же ошибиться было сложно — подушка пахла именно им. Едва уловимый запах мужчины — терпкая горечь, а ещё порошок, тот, которым пользовались для стирки эльфы, и что-то, напоминавшее холодный цветочный аромат.
В то утро Гарри так и не удалось понять, чем же таким пахло постельное бельё Снейпа, так как из блаженного, сонного оцепенения его вырвал тихий хлопок.
— Доброе утро, Гарри Поттер! Сэр! Добби рад, что Гарри Поттеру лучше! — залепетал эльф в длинноватом, множество раз залатанном свитере, единственный свободный домовик в Хогвартсе.
