30 июня 1996
Июнь ещё не закончился, а в воздухе уже ощущался отчётливый запах осени. Осень отдавала сыростью, пожухлыми листьями, одиночеством, тишиной и страхом. Осень отдавала войной. Мантия-невидимка давно сползла с головы и плеч Гарри, но он не обращал на это никакого внимания — зимний свитер не давал ему окончательно замёрзнуть, а большего и не было нужно. Ветер перебирал его волосы, Гарри зябко ёжился от холода, дышал на заледеневшие пальцы, пытаясь согреть их, но не уходил. Он слишком долго бродил по замку, ища подходящее местечко, чтобы погрузиться в свои мысли, и теперь не хотел сдвигаться с места. Здесь было всё необходимое: тишина, полутьма, прохлада, ночное летнее небо и немного дискомфорта, который он заслужил. Это хорошие, достойные люди думают в тепле и уюте спален и гостиных, ему же самое место в смежном с двориком (а потому продуваемом) коридоре на каменном подоконнике. В руке Гарри держал маленькое прямоугольное зеркальце, мутное и с длинными царапинами в углу. То самое, которое давным-давно (так, по крайней мере, казалось), отдал ему Сириус, так толком и не объяснив, как им пользоваться. Тусклый лунный свет в зеркальной поверхности то вспыхивал, то снова гас. Это ветер гнал облака на запад. Гарри больше не делал попыток связаться с крёстным, больше не шептал его имя, поднеся эту странную вещицу к губам. Это казалось ему глупым, жалким и даже кощунственным. Не ему, чьи идиотские поступки повлекли за собой смерть крёстного, звать его с того света. Если, конечно, Сириус всё же попал на тот свет, а не застрял где-то между тем и этим мирами. А об этом Гарри старался не думать — сил плакать уже не было. Здесь, в открытом коридоре у внутреннего двора, в уголке, в арке одного из проёмов было спокойно и свежо. Тихие всплески воды в фонтане разносились по всему периметру и гулко отдавались в сводах коридоров. В эту ночь Гарри впервые расслышал их. Он никогда прежде не приходил сюда по ночам, предпочитая бродить по другим частям замка, менее продуваемым и более освещённым. Днём здесь было так многолюдно и шумно, что плеск воды расслышать было невозможно. Тихой же ночью это журчание, гулко отдававшееся по всему периметру двора, завораживало. Сидел Гарри так, что за спиной у него располагался класс Трансфигурации. Если бы он захотел вернуться в Гриффиндорскую башню кратчайшим путём, ему пришлось бы пройти по коридору с Горгульей — мимо входа в Директорскую башню, дойти до учительской, свернуть направо и идти по коридору, смежному с внутренним двориком, приспособленным под игру в Плюй-камни. Находиться здесь после отбоя было рискованно — была большая вероятность наткнуться на миссис Норрис или, чего хуже, — самого Филча, особенно любившего между первым и вторым часом ночи подышать свежим воздухом, прогуливаясь от одного школьного дворика до другого. Однако, даже если бы в тот момент перед Гарри появилась целая толпа Филчей и целое стадо старых облезлых кошек в придачу, он бы вряд ли обратил на это внимание. Гарри думал о завтрашнем дне, точнее, старался думать о нём, не позволяя своим мыслям соскальзывать в события недавнего прошлого. В который раз он представлял себе возвращение в Англию. Последний в этом учебном году завтрак в Большом зале. Путь на каретах до Хогсмидской станции. Восемь часов в поезде, напряжённое молчание или короткие вспышки разговоров ни о чём, бесконечные шотландские пейзажи за окном, трясущаяся по вагонам тележка со сладостями. Охваченный жаждой мести за своего отца Драко Малфой, который обязательно учинит какую-то гадость. Гарри понимал его и был готов к нападению в любой момент. Затем — самое тяжёлое. Прощание с Роном и Гермионой. Встреча с дядей Верноном, возвращение в Литтл Уингинг на его машине — сначала сопровождаемое его злобным брюзжанием, а затем — только тишиной или попсовыми песенками с радио… Гарри передёрнуло. Он снова бросил быстрый взгляд на зеркальце, нахмурился и спрятал руки под край мантии, чтобы больше не смотреть на чередующиеся вспышки лунного света и наступающую следом темень. От этого мерцания на душе становилось неспокойно, тяжело. Он не мог убежать от душащей, колющей боли где-то внутри. Она снова и снова запускала свои острые когти ему в грудь и живот, царапала внутренности, драла лёгкие в клочья, не давала дышать. Не думать о Сириусе не получалось. Сколько бы Гарри ни возвращал себя к завтрашнему дню, сколько бы ни запрещал себе вспоминать о том, какими представлял себе грядущие каникулы, легче не становилось. Гарри хотел думать о будущих трудностях, о том, что ждёт его впереди, хотел ожесточиться, собраться с силами, взять волю в кулак, вытравить из себя никчёмные сантименты. А перед глазами уже плыли образы из его детских, наивных грёз, которые никогда уже не станут реальностью. Сколько же всего он успел нагрезить за эти полгода! Кингс-Кросс — многолюдный, пёстрый, шумящий, грохочущий колёсами вагонов и чемоданов. Сотни и сотни родителей, бабушек и дедушек, младших сестёр и братьев, друзей и знакомых. Каждого встречает кто-то дорогой, кто-то любимый, кто-то… свой. И Гарри впервые не хочется плакать в день возвращения в Англию, он впервые ждёт того момента, когда можно будет выйти на платформу, стащить за собой тяжёлый чемодан и напрячь зрение в поисках характерных пятен — нескольких рыжих и одного большого, чёрного. Чёрное пятно обнаруживается первым, оно несётся навстречу к Гарри, приобретает очертания огромного, лохматого пса. Бродяга радостно бьёт себя хвостом по ногам, ловко лавирует между людьми, мчится вперёд, приоткрыв пасть в белоснежной улыбке. Он вскакивает на задние лапы, передние — уже у Гарри на плечах. Радостно лает ему в лицо, лижет в щёки. Он ведь пёс, ему положено радоваться именно так. Из-за густой чёрной шерсти Бродяги Гарри не сразу замечает мистера и миссис Уизли… Гриммо 12 — мрачное, но не лишённое своего очарования местечко. Они с Сириусом всегда находят, чем заняться между завтраками, обедами, ужинами и собраниями Ордена. Вот они — в гостиной. Сидят у камина вдвоём… Нет, всё же втроём. Чуть поодаль от них, в кресле расположился профессор Люпин. Теперь он одет чуть лучше, чем обычно. У него на плечах не поношенный и залатанный на локтях пиджак маггловского кроя, а один из старых сюртуков Сириуса, от которого всё ещё веет роскошью. На коленях у Люпина раскрытая книга, но он только делает вид, что читает, а на самом деле посматривает на них с Сириусом, обсуждающих что-то важное и невероятно занимательное. И во взгляде его столько тепла и… любви (да, теперь Гарри видит это точно), что сердце замирает от этого нежного прищура глаз. Где-то внутри себя Гарри помнит, что грядёт нечто страшное. Он чувствует, что в воздухе уже пахнет войной. Но в этот момент он чувствует и любовь, он греется в ней, прячется в неё от отчаяния, боли и страха. Благодаря ей он знает, что они… все они справятся с теми трудностями, которые встретят их в будущем. — Гарри, — зовёт Сириус, и Гарри впервые разбирает хоть какое-то слово из того, что крёстный говорит ему. — Поттер! Голос Сириуса становится ниже и глуше, он совершенно не подходит к его тонким, мягким чертам лица и ласковым серым глазам, и это пугает. Гарри оборачивается, смотрит назад, надеясь увидеть позади себя Люпина, но кресло уже пустует. Книга, которую тот читал, закрыта и лежит на подлокотнике. Заметив, что в комнате стало темнее и тише, Гарри поворачивается обратно. Это камин больше не горит. — Сириус, что происходит? Сириус! — шепчет Гарри, но из его рта вырывается только сдавленный хрип. Следом за огнём начинают гаснуть свечи, исчезают очертания мебели, тяжёлых портьер, громадины рояля, темнеют стены, а в рамах портретов больше не видно лиц — вместо них там поселяется чернота. Гарри смотрит на Сириуса, тянет к нему руки, хватается за рукав его сюртука. Лицо крёстного уже тронула мертвенная бледность, губы синеют, и весь он становится болезненно-прозрачным, призрачным, стеклянным. Гостиная медленно погружается во тьму, утягивая за собой и Сириуса…***
Смотреть на детей тех, кого знаешь долгие годы, всегда довольно интересно. Все черты лица, выражения и взгляды, позы, которые ребёнок неосознанно принимает, его жесты, походка и сама его конституция — всё это заведомо знакомо. Взглянешь на этого юного человечка — симбиоз двух других, и накатывает отвратное, тошнотворное ощущение дежа вю. Множество раз он видел эту межбровную морщинку у Люциуса. Она появлялась только в моменты, когда тот задумывался и забывал держать лицо в обществе своего друга. Про себя Северус называл эту морщинку «трещинка в маске аристократа». И сейчас его сын хмурился точно так же. Драко сидел в кресле напротив, сгорбившись, подавшись вперёд и безотрывно смотря в огонь. Северусу не нужно было заглядывать в его сознание, чтобы понять, о чём мальчик думает в эту минуту. На его малокровном, искажённом лице читались безысходность и злость. Снейп смотрел на испуганного юношу, а на его месте видел его родителей — таких же испуганных и отчаявшихся. Драко поморщился, и его лоб (фамильный блэковский, с выразительными надбровными дугами) пересекли ещё несколько морщин. В светло-серых, почти прозрачных малфоевских глазах плясали отсветы пламени. От этого взгляд Драко стал каким-то одержимым и пугающим, в нём Северус явно угадывал жажду мести. А ещё — блеск того самого сумасшествия, который он множество раз видел в глазах Беллатрисы Лестрейндж. Не прошло и минуты, и вот мысли Драко уже сменили свой ход. Морщинки на лбу разгладились, а его полные, изящно очерченные губы — точь-в-точь как у Нарциссы — некрасиво изогнулись. Этот полуоскал отталкивал и придавал ему ещё больше надменности. Должно быть, теперь мальчишка представлял миг своего триумфа, в подробностях воображая, что его отец уже свободен и отмщён. А свершилась эта месть благодаря самому Драко, наследнику рода, сильному волшебнику, истинному Малфою. Эта история была стара как мир… И вот между его бровей снова пролегла та самая морщинка. Его руки — точь-в-точь как у Люциуса. И тоже едва заметно подрагивают в моменты тревоги. Пальцы — тонкие с хрупкими розовыми ногтями, сжимают чашку так сильно, что та вот-вот треснет. Видимо, какая-то мысль вернула Драко ощущение реальности. Северусу совершенно не нравилась та смена настроений, которая отражалась на его лице. Интуиция подсказывала — надолго оставлять Драко без присмотра было опасно. — Твой отец вернётся домой не позднее весны, — наконец нарушил тишину Снейп. — Азкабан больше не неприступен. — Тёмный Лорд сказал вам это? — ненадолго в глазах Драко загорелась надежда, но затем он снова нахмурился. Должно быть, он представил, какой ценой дадутся его отцу эти восемь месяцев в заключении. — Тёмному Лорду необязательно озвучивать все свои планы. Грядёт война, и вряд ли наше ожидание затянется на долгие годы. Как и я, твой отец — один из ближайших доверенных лиц нашего господина. Тёмный Лорд не оставит его в Азкабане надолго… Как и прочих, — после продолжительной паузы добавил Снейп. — В скором времени ему понадобятся все его слуги. Все до единого. В действительности же дела обстояли иначе. После сражения в Отделе Тайн Малфой окончательно потерял доверие своего господина, уже не раз подорванное за прошедшие годы. По этой причине освобождение Люциуса могло произойти только в случае массового побега, который не входил в ближайшие планы Тёмного Лорда. Было ли дело в том, что за последний год Северус тренировался во лжи почти ежедневно, или в том, что Драко искренне хотел верить в сказанное, но врать ему было легко. — Мать говорит, что нам может повезти. Всё зависит от того, кто будет судить их… Кто будет судить его. Она заплатит любую сумму… — начал было Драко, но замолк под тяжёлым профессорским взглядом. — Его будут судить по всей строгости закона. Главный свидетель — действующий министр, и он уже сделал заявление для прессы и дал показания аврорам. Ему осталось только подтвердить их в суде. Поверь, Драко, вы не найдёте такой взятки, которая бы удовлетворила Министерство, — Снейп устало покачал головой. — Приговор будет пожизненным. Всё, что твоя мать сможет сделать за это время — облегчить его судьбу в заключении. Мы обсудим с ней возможные варианты. Услышав такой вердикт, Драко совсем поник. Он наконец поставил несчастную чашку на столик, сцепил пальцы в замок и замер в неестественной, напряжённой позе. — Он не выживет там… — в голосе мальчика явно звучали подступавшие слёзы. Было слышно, что до истерики уже было недолго. — Есть вероятность, что он выживет. Мы с твоей матерью позаботимся об этом. Если судья и будет неподкупен, то о начальнике тюрьмы такого я сказать не могу, — хмыкнул Снейп. — Мне остаётся только ждать? — Драко криво усмехнулся. Губы его дрожали. — И думать о своём будущем, — ответил профессор. Ему в голову вдруг пришла горькая мысль, что мальчик на самом деле привязан к своему отцу. Наверное, привязан слишком сильно, что в конце концов не принесёт ему ничего хорошего. Любовь к таким людям, как Люциус Малфой, ни для кого не заканчивалась ничем кроме неприятностей и разочарований. Особенно — для его семьи. Чего только стоили страдания бедной Нарциссы, жизнь которой делилась на короткие периоды между обнаружением всё новых и новых тайн её мужа и раз за разом отравлялась столкновением с его нежеланием слушать кого бы то ни было кроме своей гордыни. Сначала — серьёзное увлечение темнейшей магией, зародившееся ещё в школе, только укоренившееся в первый год их помолвки. Затем — неприятнейшие известия о том, чью именно любовь предпочитает Люциус любви своей супруги. Северус даже подозревал, что Малфой сам поставил Нарциссу перед этим фактом и даже в самом начале их совместной жизни не пытался блюсти супружескую верность. Следующей новостью для несчастной леди Малфой стало принятие им метки Пожирателя смерти. Теперь же, после стольких лет затишья, Нарцисса словно вновь оказалась меж двух огней. И Северус понимал, по какой причине теперь она не могла оформить столь желанный развод, забрать сына из школы, за небольшой «благотворительный» взнос получить международный портключ в обход бюрократии и отправиться на континент к своей двоюродной тётке в Италию. Приговор Люциуса был известен ещё до его вынесения: пожизненное в одиночной камере и арест всех британских счетов и такое же пожизненное лишение права собственности. На бумаге после оглашения приговора наследником титула становился Драко, а всего имущества — супруга опального лорда. Однако на самом деле Нарциссе не было никакого дела до официально оцененного состояния Малфоев, поскольку на счетах в Гринготтсе хранилось не более десятой части их семейного капитала. Остальное (если доверять пьяным россказням самого Люциуса) уже не одну сотню лет лежало в подземельях Малфой-мэнора. Сам Люциус видел только два хранилища, остальные же были защищены столькими заклинаниями, что для их снятия потребовался бы не один день, а долгие недели. Нарцисса не могла позволить себе потерять такое состояние, отказавшись от роли хозяйки поместья и оставив свой дом в руках столь многочисленных и нежеланных гостей. — Скажи мне, Драко, — после продолжительного молчания Снейп вынырнул из мыслей. — Кто за тебя просватан? Не удивляйся, — усмехнулся он, увидев недоверие на лице Драко, — твой отец сам упоминал об этом. От этих слов мальчик заметно успокоился. Обыкновенно о таинствах помолвок, как и прочих магических клятв и соглашений, предпочитали распространяться только в узком кругу семьи. — Гринграсс, — ёмко ответил Драко. Было ясно, что он всё ещё не уверен, стоит ли откровенничать на эту тему с профессором. — Дафна? Старшая дочь Гринграссов, однокурсница Драко, была из тех учениц, о каких от других учителей не услышишь ничего кроме «вполне», «достойно» и «прилежно». — Я точно не знаю. Дафна или их средняя… Может быть, младшая. Они решат это позже… — замялся юный Малфой. На его бледных щеках заиграл блёклый румянец. Видимо, его самого смущала эта неизвестность. Обыкновенно подобные соглашения заключались не между будущими женихом и невестой, а между семьями, и напоминали долгосрочный договор купли-продажи. — Я дам тебе совет, Драко. Реши это сам, причём постарайся сделать это в ближайшее время, — Снейп посмотрел прямо в глаза мальчику. От него не укрылось то, как тот вздрогнул. — Вы предполагаете, что… — Маловероятно. Но ты должен быть к этому готов. Снейп бросил взгляд на часы. Стрелки показывали начало второго ночи. Если он не сможет выпроводить Драко из своих личных комнат сейчас, то мальчишку придётся успокаивать и отпаивать чаем по второму кругу. — Тебе пора отправляться к себе. У меня ещё остались дела, которые хотелось бы закончить до завтрака. Надеюсь, ты уже собрал вещи. По расчётам Снейпа, зелье, которое он добавил в чай (то самое, что он уже пятый год варил для Поттера), должно было подействовать в течение часа.***
— Кто здесь? Люмос! На конце волшебной палочки вспыхнул холодный, яркий огонёк, очертив светом готические порталы коридорных проёмов. Северус, предполагавший, что встретит кого-то из перебравших на прошедшем факультетском празднестве студентов или прогуливающегося преподавателя, не был готов к тому, что он увидел. По коридору плыли голова и плечи Поттера. Если хорошенько приглядеться, то можно было заметить мелькание его ботинок. Шаги — лёгкие, осторожные, почти бесшумные даже во сне. В очередной раз этот негодник выбрался из постели, чтобы подышать свежим воздухом! Только Мерлин знает, откуда у мальчишки была такая тяга к ночным прогулкам! Снейп уже собирался придать себе строгий, воинственный вид, дабы встретить этого любителя ночных прогулок достойным образом. Однако стоило Поттеру «подплыть» к Снейпу поближе, пустое выражение полуприкрытых глаз сразу выдало в нём сомнамбулу в активной фазе. Видимо, мальчишка заснул в гостиной своего факультета, зачем-то накинув на себя свою проклятую мантию-невидимку. Капюшон мантии благополучно сполз, и Поттер отправился бродить по школе в таком полувидимом состоянии. А ведь не сползи с его головы капюшон, вряд ли бы кто-то заметил его, невидимого и неуловимого, вплоть до самого утра. Пока профессор прикидывал, каким образом ему стоит разбудить Поттера — простым окриком или пробуждающими чарами, мальчишка уже поравнялся с ним. Словно наткнувшись на невидимую преграду, он остановился, медленно поднял голову и мутно, немигающе заглянул профессору в глаза. Снейпу тут же захотелось окликнуть его, он уже был готов потрясти его за плечо, похлопать по щекам, только бы вывести Поттера из этого состояния, а тот вдруг заговорил. Да ещё и произнёс нечто совершенно ужасное: — Сириус, что происходит? По спине Северуса побежал холодок. Не к добру было представать в роли покойника, пускай это являлось лишь бредом Поттера, этого чёртового лунатика. Снейп физически почувствовал дуновение чего-то потустороннего, подобравшегося к нему близко. Слишком близко. — Сириус! — хриплым полушёпотом позвал Поттер, смотря в лицо Снейпа. Глаза под полуопущенными веками — зелёные, мутноватые огоньки. Свет Люмоса мерцал в них жуткими холодными отсветами. В этом синеватом свете глаза Поттера казались какими-то пустыми. Неживыми. — Поттер! — позвал его Снейп. Мальчишка не отозвался. Зато сделал шаг в его направлении. Один, второй, третий. Протянул руку и (будь проклята эта хватка ловца!) вцепился в рукав сюртука, пальцами обхватил запястье, да сжал так, что точно останутся синяки. — Поттер! — повторил профессор, но этот оклик не возымел никакого успеха. Тем временем Поттер уже начал говорить вполне оформленными фразами. Видимо, он понимал, что перед ним находится кто-то, готовый внимать всему, что он скажет. — Я не хочу уезжать отсюда. Здесь мой настоящий дом. Здесь, а не у них. Так было и так будет, и они ничего не смогут с этим сделать. Поттер, едва доходящий Снейпу до плеча, пошатывающийся на нетвёрдых ногах и пышущий теплом, стоял так близко, что уже не мог смотреть тому в лицо, а говорил всё это сюртучным пуговичкам на его груди. — Где же ваш дом на самом деле? — мягким, вкрадчивым полушёпотом спросил Снейп. Ему казалось, что слова, произнесенные именно таким тоном, дойдут до сознания Поттера лучше. Попутно он пытался освободить свою руку от цепких пальцев. Северусу одновременно хотелось разбудить мальчишку, тем самым остановив всё это безумие, и подробнее расспросить его. Всё-таки в подобном состоянии Поттер не проявлял обыкновенных упёртости и агрессии, а потому был куда более приятным собеседником, чем обычно. — Там, где те, кого я люблю. И там, где ты… — на прежде бесстрастном, бледном лице проступило выражение печали. То, о чём сейчас говорил мальчишка, становилось настоящей проблемой. Поттер на словах, пускай и в бессознательном состоянии, отказывался называть дом своих опекунов — своим домом, а следовательно — отказывался от кровной защиты своей тётки. Искренне сожалея о том, что при всём желании, наверное, не сможет вызвать у Поттера всё, что вызвать было необходимо, Снейп свободной от палочки рукой дотронулся до его лба. Жара не было, и ладонь лишь прикоснулась к сухой, тёплой коже. — Давайте-ка сюда вашу мантию, Поттер… Отняв руку ото лба мальчишки, Снейп осторожно подцепил застёжку на мантии-невидимке, и та легчайшим звёздным потоком соскользнула ему в руку. Под ней у Поттера обнаружился вполне тёплый свитер с нелепой буквой «Г» на груди. Почерк Молли Уизли угадывался безошибочно. Наверное, именно благодаря тому, что сегодня на Поттере был её рукодельный подарок, в дом своей тётки он отправится в добром здравии, хоть и, судя по состоянию, в котором мальчик находился после гибели крёстного, не вполне в здравом рассудке. Как бы ни был Поттер-сомнамбула приятен в светской беседе, его определённо давно было пора будить. Снейп поднёс зажжённый кончик палочки ближе к его лицу, поочерёдно посветив Люмосом с правой и с левой стороны, убедился, что зрачки реагируют на свет, как у всякого здорового спящего человека, и наконец прошептал короткое «Сурджит!», заклинание, пробуждающее от всякого сна, не вызванного чарами или проклятьем. Несколько долгих секунд Поттер просто моргал и щурился от света, направленного ему в лицо. Затем, видимо, поняв, где он находится, мальчишка стал совсем серьёзен. Не решаясь начать разговор первым, он только молча сверлил профессора тяжёлым взглядом. Да и что Поттер, в конце концов, мог бы ему сказать? Снейп, за последнюю неделю удостоившийся трёх чаепитий в директорском кабинете, знал, кого именно юный Поттер считает виновным в гибели своего крёстного. Поттер молчал так, как молчат присяжные в суде. Смотрел будто бы свысока, словно в нём не было жалких пяти с половиной футов роста, словно был он на голову-другую выше, словно имел полное право на вердикт «виновен» по отношению к своему учителю. По мальчишке было видно, что тот не спал уже несколько дней. Тёмные круги под глазами были вовсе не результатом причудливой игры теней. Поттеру определённо было бы полезно получить несколько флаконов сонного зелья на лето. Или, может, лучше было бы прислать ему немного Снов без Сновидений? Однако, снова взглянув в эти зелёные, шальные глаза напротив, Северус понял, что Поттер не примет от него никаких зелий. Вместе с усталостью и болью там плескалась чистая, концентрированная, как самый лучший из ядов, — ненависть. Упрямее такой ненависти могло быть только убивающее заклинание. — Поттер… Идите спать, — наконец произнёс Снейп. Это короткое «идите спать» прозвучало совсем нестрого и устало. Тону определённо не доставало прежнего упрямства. — Спокойной ночи, сэр, — резко отозвался Поттер. Он обогнул профессора и зашагал дальше по коридору, словно и не получал приказа отправляться спать. Мальчишка даже не попытался забрать у профессора мантию-невидимку. Наверное, посчитал это совсем гиблым (а может, и недостойным) делом. Было в этом что-то протестное и при этом уязвимое, хрупкое. Смотреть на удаляющуюся мальчишескую фигуру было тяжело. Внезапно Северусу захотелось его окликнуть, и этот неуместный порыв всколыхнул в нём самом растерянность и злость. — Вы забыли дорогу в вашу башню? — наконец не выдержал Снейп. — Поттер, сейчас же остановитесь! Поттер обернулся. На его лице застыло выражение раздражения, злости и неимоверной усталости. И взгляд — тусклый, пустой, равнодушный и при этом осуждающий. Совсем как у Лили в его снах. Следующие слова сорвались с губ Снейпа сами собой. Жестокие, язвительные, они преследовали определённую цель. Мальчишке был просто необходим, если не пинок, то хотя бы язвительный укол. — Я выражаю свои соболезнования по поводу вашей потери, мистер Поттер. Однако вам не стоит причинять другим ещё больше неприятностей. Вы уже причинили их… достаточно. Идите спать, не шастайте по школе. И вот в прежде равнодушных, почти мёртвых глазах появился проблеск удивления. Затем — настоящей ярости. И, наконец, — жизни. Не дожидаясь того, что мальчишка обрушит на него гневную тираду, Северус развернулся на каблуках, швырнул мантию-невидимку на ближайший арочный подоконник и стремительно зашагал прочь.***
Возвращаясь в гриффиндорскую башню кратчайшим путём, Гарри прижимал к груди кое-как сложенную мантию-невидимку, шипел проклятия сквозь стиснутые зубы. А в голове у него раз за разом возникала бредовая мысль о том, что тёмные, почти монашеские одежды Снейпа были сейчас как никогда кстати. Этот траурный чёрный цвет напоминал Гарри о Сириусе, и это придавало ему ненависти, ярости и сил.