27 мая 1997
Рядом никого не было — его рука легла на прохладную простынь. В груди у него появилось тошнотворное, тянущее чувство обиды. Оно было нелогичным, глупым, но очень жгучим. Было слишком рано. Ещё не было семи, а возможно даже шести, Гарри чувствовал это каждой клеточкой тела. Тело это, толком не отдохнувшее, противилось раннему пробуждению, а голова, успокоившаяся вчера в тепле, болела — теперь не от холода, а от недостатка сна. Гарри заворочался в одеяле, отпихнул его в сторону ногой и перевернулся на спину, разлёгшись посреди кровати и раскинув руки. Прислушался. Нет, он был не один — из гостиной доносились шаги и шорохи. Чувство обиды исчезло, а вместо него внутри у Гарри затрепетало что-то тёплое и щекотное. Было похоже, что Северус решил одеваться в гостиной, за закрытой дверью. Гарри это рассмешило. В его представлении вся эта чинная скромность была совершенно лишней. Спать рядом с ним в одной ночной сорочке (пускай и в темноте), а затем стесняться переодеваться при свете? Гарри почему-то подумал о Гермионе — что она, должно быть, ведёт себя с Роном точно так же. Дверь со скрипом приоткрылась, шаги и шорохи приблизились, и Гарри всё-таки расщурил глаза. В комнате был только один источник света — горела прикроватная лампа, и оттого это утро казалось похожим на вечер. Как будто не было ночи, не было напряжённого молчания, шёпота, прикосновений рук, тёплого дыхания Северусу в шею. Время словно застыло, и вот-вот должно было ожить как по волшебству. — Сколько времени? — спросил Гарри, едва сфокусировав взгляд на фигуре над ним. Очки были где-то недосягаемо далеко, поэтому лица Снейпа он рассмотреть не мог. — Половина седьмого, — неопределённым тоном ответил тот. Гарри внезапно смутился. Северус был полностью одет и серьёзен, замурован в эту свою чёрную рясу, эту свою броню. Он словно находился не в полутёмной спальне, а в классе. Гарри же лежал перед ним — сонный, полуобнажённый и босой, в одних пижамных штанах, без очков и волшебной палочки. А ещё он почувствовал, что возбуждён. — Я сейчас… — он приподнялся на локтях и сел, свесив ноги с кровати. Его голая лодыжка задела край мантии Северуса, ткань была прохладной, но это было приятно. По шее и затылку побежали мурашки. — Послушай меня внимательно. Я ухожу и надеюсь на твое благоразумие, — заговорил Северус, чуть наклонившись к нему. Гарри почувствовал запах мыла и зубной пасты. — У тебя есть полчаса, чтобы одеться и выйти отсюда. И ещё четверть часа, чтобы добраться до своей гостиной, лечь на диван у камина и притвориться, что поздно вернулся, не хотел будить соседей по спальне и провёл ночь внизу. Даже не думай подниматься в спальню до того, как кто-то спустится. Твоё отсутствие точно заметили. Это вызовет лишние вопросы. И никаких домовиков, мы уже об этом говорили. Хотя тон Северуса был холодным и деловым, Гарри буквально чувствовал кожей, как тот был напряжен и смущён. И, наверное, взволнован. Гарри молча кивнул и улыбнулся. Ему отчего-то не хотелось произносить ни слова. Северус выпрямился, сделал шаг в сторону и взял что-то с прикроватной тумбочки. Затем было легкое прикосновение к его скуле и левому уху — туда скользнула холодная дужка, и мир в мгновение стал чётче. Затем и вторая дужка тоже оказалась на месте. Прежде, чем Гарри договорил слово «спасибо», Северус, слегка прихрамывая, уже скрылся в гостиной. Оттуда послышался шелест бумаги — видимо, чьи-нибудь контрольные или эссе по Защите собирались в стопку. — Стой же! Он успел догнать Северуса, когда тот уже шёл к выходу, держа в руках набитую бумагой картонную папку. Гарри вцепился ему в плечи и, кажется, наступил на край мантии. Снейп обернулся, его тонкие брови взметнулись вверх. Видимо, он ждал какой-то несдержанности или глупости, но Гарри взял себя в руки и отступил назад. — Я хочу сказать, пока ты не ушёл… Я много думал о том, что ты сказал мне позавчера. О том, что я оскорбил тебя, подверг опасности… Северус хотел что-то возразить, но Гарри жестом велел ему замолчать, и тут же сам поразился своей дерзости и тому, что его послушались. — Если честно, я и сам не знаю, чем заслужил такое счастье — иметь возможность подвергнуть тебя опасности. Ты ведь… — он нервно и коротко засмеялся, — ты обезопасил себя от всех на этом свете, мне кажется. Так вот… — у Гарри перехватило горло, но он продолжил свою несвязную речь. — Я хотел поблагодарить тебя. И пообещать, что с этих пор я буду осмотрительным, ответственным и осторожным. Рон с Гермионой не узнают, я не пророню ни слова, а, когда ты будешь рядом, я стану вести себя, как прежде. Я буду хранить нашу тайну, как самое дорогое, что у меня есть. И тебе ничего не угрожает. Я ведь… и правда больше не ребёнок. Северус смотрел на него — долго, серьёзно и оценивающе, а затем протянул к нему руку и провёл кончиками пальцев по щеке Гарри. Это было похоже на какую-то проверку, будто бы он вдруг показался Северусу галлюцинацией или призраком. — Я знаю это. Иначе бы я не позволил тебе остаться сегодня, — сдержанно ответил Снейп, но глаза его говорили о другом. Он словно был удивлён этой маленькой речью, удивлён и обрадован. — Но у меня есть условия! — заявил Гарри. — Условия? Мы заключаем какую-то сделку? — Северус нахмурился. Гарри проигнорировал его вопрос. Совершенно обалдев от собственной наглости и чувствуя, как его сердце колотится где-то в горле, заявил: — Ты больше не будешь вести себя, как подонок. Точнее — будешь, но только для вида. Если ты ещё раз отправишь меня к Филчу или к кому-то ещё — я больше не приду к тебе. Если у тебя не будет на меня времени — просто не назначай мне отработок. Я не хочу ползать по холодному мокрому полу на коленях и стирать пальцы, когда на меня смотришь не ты… И ещё ты не будешь снимать баллы с Гриффиндора больше, чем того нужно. Северус молчал, и Гарри продолжил: — И ты не будешь трогать Невилла. Он… Он добр ко мне, даже несмотря на то, что я его избегаю. Гарри ждал чего угодно — гнева, крика, ядовитого «Больше не придете? Неужели вы наконец одумались, мистер Поттер? Скучать я по вам не буду!», молчаливого ухода. Но вместо этого Снейп просто кивнул. — У тебя осталось двадцать минут. Поторапливайся. Прежде, чем они попрощались, Гарри забрался руками под его мантию, обнял его за талию и примирительно поцеловал. Сердце успокоилось, и теперь стучало не в горле, а просто в груди. Чьи-то эссе из папки одно за другим посыпались на пол. Это превращалось в традицию.***
Северус матерился себе под нос, поднимаясь по лестнице. Школа ещё спала, и он мог позволить себе такую вольность, тем более, что боль в травмированном колене становилась всё сильнее. Если сначала оно просто ныло при движении, то теперь его простреливало при каждом шаге. «Чёртов, чёртов Поттер!» — добавлял он про себя. Северус направлялся в кабинет Защиты и пытался не думать о том, сколько лестниц ему придётся пройти, просто чтобы оставить там эссе, которые совсем недавно протирали пол гостиной. Десять минут — до кабинета, десять минут оттуда — до Большого зала, а потом ещё десять — обратно. Дорога занимала слишком много времени, и это заставляло его скучать по неспешному перемещению между личными комнатами, кабинетом и классом Зелий. В нём клокотало раздражение. Сердце билось быстро — от злости, от возбуждения, от страха и (как бы ни хотелось обратного) от нежности. Будь он старше, наверное, такое состояние грозило бы ему сердечным приступом. Хотелось курить, хотя он всегда презирал эту привычку и за всю жизнь выкурил, наверное, от силы с десяток сигарет. Каждый такой раз сопровождался душевными переживаниями разного рода и будто бы предвещал нечто катастрофическое. И чем сильнее хотелось задохнуться от горького дыма и испортить себе обоняние на целый день, тем более катастрофическим обещало быть это «нечто». Поттера было невозможно осмыслить. Он был обнаглевшим. Он упивался собственной наглостью и безнаказанностью. Нет, конечно, не всё было потеряно — Северус явно ощущал, что мальчишка опасается его, но он был слишком глуп, чтобы прислушаться к этому страху. Поттер отметал его всякий раз, совершая безумные, необдуманные поступки и спасаясь только благодаря чуду. Чудом было и то, каким беспомощным чувствовал себя Северус рядом с ним. Ему снова диктовали. Снова его воля была подчинена чужой воле, чужой магии, но теперь это было куда хуже. Теперь Северус не был юнцом, смотрящим в рот тем, кто старше. Люциус был к нему благосклонен, подкармливал его на седьмом курсе, как голодного бродячего щенка, одевал его и ненадолго брал в дом погреться, прежде чем снова выпустить на улицу. И Северус прощал ему это — за снисходительный прищур серых глаз, за покровительственные речи, за рассказы о семье Принцев, за книги, за первые ласки, за пропуск в круг избранных, за знакомство с Тёмным Лордом. Орион дал ему что-то вроде постоянства, но его покровительство ощущалось ещё тяжелее. Северус чувствовал грань дозволенного, и даже не думал просить больше, чем ему дают. Он противился его силе — но только немного, он бунтовал — но только для вида. Орион был властен, но его нежность и щедрость затмевали это. Северус был беспомощен перед ним, но это не вызывало такого ужаса — только почти выносимую фоновую тревогу. Поттер же был катастрофой. Северус не выносил его слёз и ледяных ног, прижимающихся к его икрам в ночи. Он боялся его молодости и его красоты, и впадал в ступор, когда мальчишка начинал требовать, выдвигать условия, наглеть. Северус ненавидел все перемены, случившиеся так постепенно и так внезапно. Поттер не вызывал отвращения, как прежде. Он больше не был похожим на Джеймса — мёртвого жестокого бездельника. Тёплая тоска в этих зелёных глазах была незнакомой — глаза Лили только смеялись, заигрывали или одаривали холодом. Северус робел перед ним — вечно шастающим без рубашки, лохматым, берущим без спроса его зубную щётку и пахнущим его травяным мылом. Требующим, жадным, благодарным, бессовестным. Целующим на прощание, трущимся об него утренним стояком, желающим хорошего дня. И исправлять это уже было поздно… — Шастают здесь всякие в такую рань! — сонно воскликнул женский голос, и Северус дёрнулся от неожиданности. Это был портрет леди Кортезе. Она сонно потирала глаза. — Прошу прощения, mia signora*, — ответил Северус, оглядываясь по сторонам. Он стоял в коридоре, который не узнавал. Леди Кортезе была ему знакома, а вот низкий сводчатый потолок и лестницу вдали он видел впервые. — Вас перевесили? — спросил он у грубой итальянки, но та, успевшая снова уснуть, не ответила.***
Гарри успел задремать, когда первые гриффиндорцы спустились в гостиную. Его разбудили тихие, тонкие голоса и их смех — это были младшекурсницы, шёпотом обсуждавшие его. Он сел на диване и пригладил волосы, а девчонки захихикали ещё сильнее и стали наперебой желать ему доброго утра. «К чёрту!» — подумал Гарри и, решив, что ждать Рона или Симуса здесь было глупо, направился в их спальню. К его удивлению, никто из ребят не спал, и все они столпились у кровати Дина и что-то шумно рассматривали. Невилл же стоял дальше всех и выглядел странно — его лицо и уши были совершенно красными. — О, Гарри! Давай сюда! — Рон первым заметил его появление. Вопреки всем ожиданиям, появлению Гарри никто не удивился. Видимо, рассматривали они что-то куда более интересное. Гарри приблизился и вытянул шею, чтобы заглянуть через плечо Рона. На краю кровати Дина лежал раскрытый журнал, со страниц которого на всех столпившихся вокруг смотрели две голые женщины. На левой была брюнетка, принимающая душ и стоящая вполоборота, а на правой — блондинка с огромной грудью и широкой, хищной улыбкой. — М-м… — неопределённо протянул Гарри, делая шаг назад. — Дину брат прислал из Лондона! И обещал ещё! — тараторил Рон, не отрывая взгляда от журнала. Сам Дин переворачивал страницы, каждый раз — под тройной мальчишеский вздох. — Мы по очереди брать решили… Ты чур в пятницу. В следующий раз не опаздывай! Кстати, а где ты всю ночь… — начал было свой вопрос Рон, но не договорил, увлёкшись новой страницей. Чувствуя искреннюю благодарность к обнажённым красоткам, так увлёкшим ребят, Гарри улизнул в ванную. День начинался хорошо.