27 мая 1997
Экзамены приближались, и Гарри начинал беспокоиться за душевное состояние Гермионы. Еë штормило — бросало из крайности в крайность. Она то источала уверенность и убеждала их с Роном, что почти готова, то погружалась в беспросветное, суетливое отчаяние. Вот на протяжении целого часа экзамены казались ей незначительными (ведь как можно переживать за какую-то Трансфигурацию, если в стране творятся такие ужасы, а на заголовки утренних газет страшно взглянуть?), и вдруг за какую-то секунду всë менялось — еë захлёстывал страх перед Зельями и (по неизвестной причине) перед Нумерологией. Гермиона начинала судорожно перечитывать конспекты за пятый и шестой курс, грызть ногти, ёрзать, путаться пальцами в своих кудрях и ругать обычно восхваляемую ей мадам Вектор. По мнению Гермионы, та дала им недостаточно материалов для подготовки и вообще была недостаточно строга и нацелена на экзамены. Если во время обеденного перерыва она была близка к истерике, то с утра ещё ничего не предвещало беды. Она была в таком прекрасном расположении духа, что даже благосклонно позволила им с Роном списать эссе по Чарам. Её даже не нужно было просить. За завтраком она взглянула на них — сонного и помятого Гарри и потерянного Рона — и снисходительно хмыкнула, откидывая верх своей сумки, и вытащила уже перевязанный ленточкой свиток. Она положила его на стол между их тарелками и, ни сказав ни слова, принялась за еду. Гарри бросил на неё полный благодарности взгляд, но она сделала вид, что не заметила этого. Выходные выдались совершенно сумасшедшими, бессонными, волнительными и счастливыми, и Гарри даже не помнил, на какую тему им задали эссе. Он даже не до конца уверен, что это были именно Чары, а не Травология или Трансфигурация. Он писал быстро, посыпая бумагу крошками от тоста, который жевал, и на автомате сокращая длинные Гермионины предложения, совершенно не вдумываясь в содержание. Изредка он заглядывал в пергамент к Рону, чтобы убедиться, что их работы хотя бы немного отличаются. Какие могут быть Чары и какая может быть Травология, если все последние дни он был то взволнован, зол и бесконечно счастлив? Непрошенные слезы и тихий шепот, отдающийся эхом в подземельных коридорах. Комок в горле, злость, отчаяние. Взгляд — глаза в глаза. Холодный лес. Теплая перчатка на его руке, неправильно сидящая, но крепко обнимающая пальцы. Очанки, которые набираются магии перед цветением. Гарри так и не оставил себе ни стебелька. Холодный лесной воздух и поцелуи — неловкие, жгучие и желанные. Гарри ошибся, зачеркнул целую фразу и потерял мысль. Пришлось начинать предложение заново. «Данное заклинание первоначально применялось для рассеивания жидкостей…» Торопливое утро и много злых слов. Душащая обида, гадкая улыбка Филча, лысоватая жёсткая щетка и саднящие колени. Гостиная, тепло камина и обида, душащая и сдавившая горло. Тяжелая, гладкая ткань мантии в его руках. Возня — веселая и злая, пинок в колено. Бокалы на полке и склянки за ними. Холодная вода. Зубы, стучащие друг о друга. Ломота во всём теле — это тепло прогоняет холод. Жесткое плечо под подбородком. Тяжёлые пряди волос, разметавшиеся по подушке. Шëпот в темноте. Заключение получилось совершенно скомканным и не имело ничего общего с предыдущим абзацем. Гарри подул на бумагу и рассеянно придвинул к себе тарелку с остывшей яичницей. Прежде, чем закручивать пергамент, нужно было подождать, пока чернила высохнут. Неловкое возбуждение и головная боль. Запах мыла и зубной пасты. Полы мантии, касающиеся его голой лодыжки. Поцелуй с языком и тоже со вкусом зубной пасты. Чужие эссе, разлетевшиеся по полу — они неловко собирали их, Северус шипел от боли в колене, а Гарри было невыносимо стыдно. Северус зашёл через дверь преподавателей и уселся в своё кресло по левую руку от Слизнорта. Гарри заметил его силуэт боковым зрением и едва сдержался от того, чтобы обернуться в его сторону. Это было опасно, а Гарри намеревался исполнить каждое из своих обещаний.***
— Он смотрел на тебя за завтраком. Сердце Гарри пропустило удар, тяжело забилось о грудную клетку. Бах-бах-бах, и мышцы плеч, шеи, живота нехорошо заныли. Он оторвался от конспекта и поднял глаза на Гермиону. — Что? Кто? — шёпотом спросил он, на самом деле не желая слышать ответ. Они сидели в библиотеке за их любимым узким столом у дальнего окна и структурировали (что означало простое переписывание) конспекты по Зельям. По правде говоря Гарри не видел в этом никакого смысла, но спорить с Гермионой сейчас было не самым мудрым решением. У неё был очередной приступ тревоги, и она уже четвёртый раз перечитывала главу «Яды и противоядия», делая заметки в новой тетради и кусая губы. Рона с ними не было — они с Джинни и Дином помогали Кэти Белл «заново найти общий язык с метлой». — Ну… Он! — иронично-многозначительным тоном протянула Гермиона, но увидев растерянность на лице Гарри, добавила: — Твой поклонник. Гарри покосился по сторонам. Соседние столы были пусты — послеобеденное окно было только у старшекурсников, а потому в библиотеке было немноголюдно. — Джастин? Да, он смотрит… и пытается завести разговор. Нотации читает. — Мне поговорить с ним? — с непривычной твёрдостью предложила Гермиона, на мгновение становясь похожей на Рона. Тот, наверное, предложил бы то же самое, клейся к его девушке кто-то вроде Джастина. Гарри покачал головой и закрыл свою тетрадь по Зельям. Толку от неё было мало — за весь учебный год в ней было исписано от силы с десяток листов — в остальном он предпочитал книгу Принца-полукровки. — Что ты скажешь ему? Что он не в моём вкусе? Но ведь он знает, что… Ну, что он прав. Запретишь ему смотреть на меня? Я что — арабская принцесса из сказок, чтобы он опускал глаза, когда я прохожу мимо? — Причём тут вкус? Вкус не имеет значения. Рон вот совсем не в моём вкусе, но… — Гермиона устало потёрла глаза и под ними появились тёмные следы. Видимо, она забыла, что накрасила ресницы. — Нет, скажу, что ты считаешь его назойливым… Подберу вежливые слова и всё такое. Гарри снова покачал головой. Солнце, высоко висевшее в небе, заглядывало в этот угол библиотеки и грело ему спину. Сначала это показалось приятным, но теперь ему было жарко. — Не стоит. Ни про назойливость, ни вообще говорить с ним. Скоро каникулы, мы не увидимся целых два месяца, а если у него это не пройдёт за это время… У тебя… Размазалось… — Что? Глаза, да? Чёрт! — Гермиона как-то резковато пододвинула к себе сумку и принялась рыться в ней, видимо, в поисках зеркальца или платка. Платок нашёлся, но он особо не помог, под глазами у неë всë равно остались небольшие разводы. Повисло молчание. Гермиона шуршала учебником и вздыхала, поджимая губы, а Гарри тупо смотрел на последнюю страницу своих записей. К концу конспект превратился в пустое перечисление страниц учебника и комментариев к ним. «Стр. 35, работает. Сок добавлять медленно, не весь сразу. Стр 47, попробовать порез. ещё мельче. красный цвет не обяз. можно бордовый — Слизнорт. Стр 50 — сок листянки…» Последним, что Гарри записал туда, было короткое «Очанки — для зрения. Конъюнктивит, воспаление. Найти рецепты, спросить С.». Буква С была обведена несколько раз. Он снова взглянул на Гермиону. Та странно смотрела на него. Точнее — на его конспект. Не просто смотрела, а буравила его взглядом. Глаза, подсвеченные солнцем, странно, нехорошо светились. — Гарри… — произнесла она тоном, который ему доводилось слышать, наверное, пару раз за всë их знакомство. Так Гермиона разговаривала с кем-то взрослым, от кого ей что-то было нужно. Например, с МакГонагалл, когда ей нужно было попросить о допуске в Запретную секцию. — Скажи, ты избавился от учебника… Того учебника… Как мы тебе советовали? — Не совсем… — Гарри отвёл взгляд. — Но я дал себе слово больше в него не заглядывать, как бы ни хотелось. Принц-полукровка… Он помог мне в деле со Слизнортом. И я много чего узнал. Но теперь наши пути должны разойтись. Гермиона вздохнула, но как-то неровно, в этом вздохе угадывалось волнение. — Да, ты молодец, — отозвалась она. — Этот учебник содержит в себе такие знания… Видимо, этот Принц был куда умнее нас. И мудрее. Не думаю, что он использовал их на других людях, по крайней мере то… То опасное. Гарри кивнул, но напряжение, висевшее в воздухе, только усилилось. — Да говори уже! — наконец не выдержал он, прейдя на шёпот. — А куда ты его положил? — тем же самым официально-ласковым тоном, которым начинался этот разговор, спросила Гермиона. — В пустой ящик для фиалов с зельями. Под кроватью. Там у меня много всякого хлама… Даже если кто залезет — вряд ли найдёт. — Набор для Зельеварения с первого курса? Он у тебя ещё сохранился? — Нет, не он. Другой… Другая шкатулка. Неважно, — замялся Гарри, но судя по виду Гермионы, ей и правда не было никакого дела до шкатулок и ящиков. — Так зачем он тебе? Думаешь, Малфою не хватило, и его можно удивить ещё чем-то? — улыбнулся он. — Тише! — прошипела Гермиона. — Я хочу взглянуть на записи этого твоего Принца… Только на те, где он исправлял рецепты. Мне и дела нет до… До остального. — Говорила она спутанно, а лицо её из бледного медленно становилось красным. Гермионе редко становилось стыдно, но каждый раз она не могла этого скрыть. — Экзамены, Гарри… В этом году они ещё сложнее, а Слизнорт… Слизнорт это не Снейп. Ты сам понимаешь! Он не объясняет, только талдычит «читайте главу, читайте рецепт, повторяйте». И я уже с ума схожу с этими противоядиями… Так что… Гарри снова расплылся в улыбке. — Сегодня отдам. Только не показывай Джинни. Гермиона пробормотала что-то похожее на «спасибо». Было видно, что она заметно успокоилась и продолжила переписывать конспект, но теперь делая большие промежутки между строчками и оставляя место для заметок и исправлений. Несколько минут они молчали. — Так что за шкатулка с зельями? — вдруг спросила она. — Ты что-то принимал? Это от тех снов, да? Их дал тебе Дамблдор? Гарри покачал головой. Его вмиг захлестнула тревога, и то тепло, которое он ощущал всё это время, исчезло. Даже солнце будто бы перестало греть его спину. Должен ли он был соврать? Придумать какое-то объяснение, про того же Дамблдора или мадам Помфри, выдавшую ему средство от головной боли и дурных снов? Он посмотрел на Гермиону, добрую, родную Гермиону, освещенную солнцем, и понял — врать ей совершенно не хочется. — Нет, их дал мне не Дамблдор. Там было одно Зелье… Сонное. Точнее какой-то его вариант… Мне дал его Снейп, — проговорил Гарри так тихо, что Гермионе пришлось придвинуться ближе, чтобы его услышать. — Снейп? — непонимающе спросила она. — Во время тех ваших занятий в прошлом году? — Нет, — покачал головой Гарри, — ещё раньше. Это было на первом курсе, после случившегося летом. Квирелл, философский камень… — Я не понимаю… Но тогда у тебя не было видений. И шрам не болел. Он… Он ещё не вернулся тогда. Гарри вздохнул поглубже. Он чувствовал, что идёт по тонкому льду. С одной стороны, он совершенно не собирался рассказывать Гермионе об их отношениях с Северусом. Эта история с Сонным зельем, его лунатизмом, странными маршрутами ночных прогулок, вечно заканчивавшихся у комнат Снейпа — всё это не имело никакого отношения к тому, что случилось между ними совсем недавно. С другой стороны — Гермиона совсем не была дурой. Она была одной из умнейших людей, которых Гарри знал в своей жизни, она была наблюдательной и проницательной, и часто видела то, чего не видели другие. Если кто и мог догадаться о том, что связывает его со Северусом на самом деле, то это была Гермиона. — Ты ведь помнишь, Рон говорил, что я луначу. — Гарри отвёл взгляд, смотреть ей в глаза ему отчего-то было неловко. — Встаю, хожу по комнате… Один раз даже устроил пожар. — Да, потом ещё долго не могли проветрить комнату полностью. — Гермиона закивала. — Рон говорил, что ты поджёг свой полог и ушёл куда-то. Ты всех сильно напугал. — Так вот, я не просто ходил по комнате… Хожу то есть. Я прямо как Луна. Иногда брожу по школе, выгляжу при этом, будто бы совершенно не сплю. Глаза открыты, могу что-то говорить, открывать двери, ориентируюсь в пространстве. Обычно такое случается, если я переволновался накануне. Меня так и Филч ловил, и даже Снейп. Тогда, на первом курсе, я вообще спустился в подземелья, он нашёл меня там замерзшего. Рассердился, конечно, а на следующий день сварил мне вот то зелье, выдал целый набор и сказал, как принимать. Гермиона слушала его внимательно, и на её лице застыло странное выражение. Похожее появлялось у самого Северуса, когда он задумывался над своими пергаментами и забывал напускать на себя суровый вид. — Тебе помогло? — спросила она. — Помогло, но не совсем. Зелье просто делает сон… Глубже что ли? Спокойнее. Будто приклеивает меня к кровати. И от него никогда не бывает кошмаров. — Ты всё ещё думаешь, что профессор Люпин был неправ? — О чём ты? — нахмурился Гарри. — О Снейпе. Вы спорили… — шёпотом пояснила Гермиона. — На Рождество, в Норе. Он говорил, что ты хочешь его ненавидеть. И что мы должны доверять друг другу, иначе Орден перестанет существовать. — Нет, я не думаю. Я… я думаю, что ошибался тогда. Я верю Снейпу. Гарри прикрыл глаза и потёр их руками. Он так и не избавился от ощущения заторможенности и вялости после короткого сна — не помогло ни умывание холодной водой после каждого урока, ни кофейно-мятные конфеты. Когда они с Гермионой уже шли к выходу (следующим после окна у них была Трансфигурация), Гарри шепнул ей на ухо: — Так если не рыжие, длинные и с внутриличностными конфликтами… То какие? — Ты о чëм? — от неожиданности Гермиона даже остановилась. — Про тип… Ну, твой? — Не знаю. — ответила она слишком резко, даже не подумав, но затем смутилась и добавила: — умные, наверно. И чуткие. И не обязательно длинные. Образ Виктора Крама, словно живой, тут же возник у Гарри перед глазами. — Да… — неопределённо протянул он, а про себя подумал, что Виктор и в самом деле ещё тогда казался Гарри вполне симпатичным. Конечно, не таким как Седрик, но было в этом мрачном, немногословным болгарине что-то такое, что заставляло задержать на нём взгляд. Этакая серьёзность и, вместе с тем, непонятная, никак не сочетавшаяся с его грубоватыми чертами, трепетность, с которой он взаимодействовал со всем, что его окружало. Даже обычные тренировки — пробежки и разминки — он превращал в своего рода искусство.***
27 мая 1997
Намеренно или нет, Поттер пользовался их ментальной связью, и если сначала это просто раздражало, то к четвергу вызывало настоящую злость. Северус ощущал его присутствие — мальчишка напоминал о себе, будто нарочно натягивая нить между ними. Временами эта связь становилась совсем незаметна, но затем Поттер снова начинал назойливо маячить у него в голове этакой тёплой, тяжёлой субстанцией. Думал Поттер о всяких неприличных или просто глупых вещах, и неважно, было ли в это время у него занятие, ел ли он, занимался ли какими-то другими делами, Северус чувствовал его навязчивую нежность. Нет, он не читал его мысли, но они словно отпечатывались на подкорке его мозга или просто отдавались гулким эхом. Несколько раз он ставил блок, закрывая своё сознание и несколько часов наслаждаясь тишиной, но затем глупое, нездоровое и совершенно бессмысленное любопытство брало верх над желанием побыть в одиночестве. Северус перестал понимать сам себя. И злился от этого ещё сильнее. Стоит отдать Поттеру должное — тот на самом деле отнёсся к данному им обещанию со всей серьёзностью. Он не бросал на Северуса горячих взглядов во время завтраков, обедов и ужинов, не искал его глазами, ничем не выдавая себя, не приходил к его комнатам перед отбоем. Защита у шестого курса в четверг также прошла спокойно — Поттер не позволял себе ничего лишнего. Правда, задал глупый вопрос про чары задымления, которые они тренировали в тот день и, получив ответ, странно хмыкнул и улыбнулся. На уроке мальчишка вёл себя нагло. Возомнив себя вторым преподавателем Защиты, он пытался наравне со Снейпом раздавать указания, беря шефство над самыми безнадёжными из шестикурсников. — Вы чувствуете себя уверенно в роли инструктора, Поттер? — осадил его Северус, и на несколько секунд задержал дыхание, когда взгляд зелёных глаз обратился к нему. — Нет, сэр, я просто помогаю, — его голос звучал дерзко, но весь излучал ласковую покорность. Поттер явно был рад переброситься парой едких фраз. — Если мистеру Лонгботтому нужна будет помощь, он обратится к своему учителю. Вы назойливы, Поттер… — он сделал особое ударение на слово «назойливы», обещая себе при первой же возможности объяснить мальчишке правила хорошего тона при наличии ментальной связи. — Мне так не показалось… Сэр, — Поттер попытался хамить. Он поджал губы, но глаза его смеялись. «Ну же, позови меня к себе, позови, я скучаю» — вот что он хотел сказать. «Будь по твоему, ненасытный монстр». Северус на мгновение прикрыл глаза, а затем холодно отчеканил: — Отработка. Суббота, сразу после завтрака. Гриффиндорцы мрачно переводили взгляд со Снейпа на Поттера, и каждый из них ждал, что за назначением взыскания последует снятие баллов с их факультета. — Мне обратиться за погашением к мистеру Филчу, сэр? — спросил Поттер, удивительно хорошо изображая раненное самолюбие. — Нет, мистер Филч будет занят в эти выходные. Поэтому я займусь вами сам. А теперь встаньте в пару с мистером Забини, и постарайтесь помочь самому себе. Забини затравлено посмотрел на Снейпа из дальнего угла класса. Ему вовсе не хотелось, чтобы Поттер испытывал на нём оглушающие и задымляющие чары, но перечить декану он не посмел.***
29 мая 1997
— Так значит я назойлив? У Поттера было тёплое, шёлковое дыхание. Оно щекотно проходилось по лбу. Поттер дышал через нос, прижимаясь губами к виску, а подбородком к скуле. Подбородок у него был немного колючий, и это ощущалось правильно, успокаивающе. У мальчиков не бывает щетины, она бывает у молодых мужчин. — Назойлив. Ужасно назойлив. Северус потёр щёку, легонько отпихивая Поттера и пряча лицо в рукаве ночной сорочки. Вот такая у них была отработка. Суббота была тягучей, сонной и равнодушной. Северус собирался встретить Поттера полностью одетым, собирался заварить чай, собирался прочитать ему лекцию на тему контроля сознания и ментальных блоков и всучить ему несколько книг. Но стоило ему, разбуженному стуком в дверь, открыть глаза, все эти планы канули в бездну. Тело отказывалось вставать, его ломало от усталости, а колено ныло сильнее, чем накануне вечером. И если бы он не помнил о череде недосыпов, в которые превратились предыдущие месяцы, можно было подумать, что на него навели порчу. Что-то мерзкое, липучее и безжалостно высасывающее энергию. «К драклам, к чёртовым драклам…» — бормотал он смесь из маггловских и волшебных ругательств, наощупь находя палочку, чтобы впустить Поттера заклинанием. Не оставлять же его топтаться в коридоре в самом же деле. Как выяснилось, если не строить преград, не останавливать Поттера, он всегда стремится оказаться в его, Северуса, постели. Вот не прошло и десяти секунд, а под его весом уже слегка прогнулся матрас. От Поттера пахло дешёвым ментоловым гелем для душа, тостами и кофе. Северус не завтракал. Голода не было, его заменяла усталость, тёплой ватой свернувшаяся в желудке. Там не было места для завтрака, не было места даже для стакана воды. Хотелось спать. — Мне уйти? — в голосе Поттера не было обиды. Там было упрямство. — Нет, у тебя отработка. Ты наказан. Лежи, — ответил Северус, не раскрывая глаз. Сон, не желая отпускать его надолго, накатывал волнами. — Чего ты тогда хочешь? — Я хочу спать, — прошептал он, едва шевеля губами и совсем не шевеля языком. Поттер послушался, позволил ему заснуть. И, кажется, остался караулить его пробуждение.