Секрет Люцифера

      

Andrea Louro & Marcos Vázquez - What If God Was One of Us

10. “Демон ведет медленным, внимательным взором по белоснежным кудрям девушки, застывшей перед окном. Он уверен, что они оба – впервые на Небесах. И, скорее всего, этот бой – последний их визит сюда. Все-таки они родились и всю жизнь провели в преисподней, там их место, и нет никакой необходимости в том, чтобы торчать здесь. Но если замереть на мгновение, стать одним целым с недвижимым ходом времени в этом месте – то можно заметить, как красиво переливаются волосы Эйшет в свете закатного солнца, такого, каким оно бывает только в Раю. – Я знаю, что ты здесь, Князь, – голос демоницы такой же безэмоциональный, как и все ее существо – недвижимое, прямое и непоколебимое, словно струнка. – Завтра может не настать для многих из демонов… Вероятно, я не должен спрашивать об этом у сестры нашего правителя, но почему ты так слепо идешь за ним? Голова Эйшет едва-едва поворачивается в сторону на несколько градусов, словно она пытается прислушаться к тому, что ей говорит Вельзевул. – Вероятно, я не должна тебе отвечать, – намеренно передразнивает демоница его манеру речи, – Но на то есть множество причин. Начиная с того, что я хорошо знаю Люцифера, заканчивая тем, что закон есть закон. Если владыка Ада прикажет мне броситься в пекло, я сделаю это, не задавая лишних вопросов. Демон успевает приблизиться на расстояние, равное нескольким шагам, вперед, проплывая едва слышно это расстояние по воздуху. – Ничего удивительного, – Вельзевул усмехается какой-то мысли в собственной голове, после чего снова любуется строгим профилем девушки. Это даже походит уже на привычный ритуал между ними. Князь бесов часто вот так пристально смотрит на каждую черточку в ее лице, а Эйшет притворяется, что не замечает этого. Хотя, конечно же, прекрасно замечает. И им обоим это известно. – Вряд ли ты хотел спросить меня об этом, – девушка прерывает привычную для них тишину, полную некоего спокойствия и сосредоточенности, раньше обычного. Сказываются чуть более пережатые нервы осознанием предстоящего боя с минуты на минуту, да головная боль, пока что предвещающая о себе легкими отголосками, но грозящая перерасти в серьезную проблему. Мигрень у демонов – это всегда жутчайшая пытка. – Ты знаешь, о чем я всегда хочу спросить, но никак не решаюсь, – от нетерпеливости Эйшет что-то в груди у демона заходится небывалым волнением, словно кто-то стукнул молотком по механизму его внутренних часов, и теперь ход стрелок звучит в унисон со стуком его старого сердца. – Так решись наконец, Князь, – Эйшет резко разворачивается к Вельзевулу, и от того, как нервно она сжимает челюсти, скулы выделяются на ее щеках теперь еще острее. – Ты сам сказал – завтра настанет не для всех. Демон молчит. Впивается взглядом своих подернутых поволокой, серых глаз в хмурые брови самой красивой демонессы из всех, что он видел за тысячелетие своего существования, и молчит. Отчего-то ему кажется, что нерешительность Эйшет говорит сама за себя. – Ладно, я отвечу сама, – девушка скрещивает руки на груди и, пожалуй, сама не верит в то, что за последние минуты говорит больше слов, чем обычно за неделю. – Скорее всего, ты там сдохнешь, Вельзевул. Ангелы порвут тебя на части, потому что ты слаб, немощен и ничтожен. Но если это произойдет – мне будет не все равно. Князь бесов понимает, что это даже больше, чем он ожидал услышать. Легкая улыбка появляется на его губах, и он тратит еще несколько драгоценных мгновений на то, чтобы запечатлеть в памяти очарование черт лица Эйшет, острых, отягощенных грузом переживаний, умело скрываемой яростью и на самую малую долю – чувствами к нему. Ему большего сейчас и не нужно. – Не смею более тебя отвлекать от твоих тяжких дум, Эйшет. – Проваливай, Вельзевул. И постарайся… Постарайся не сдохнуть.” 9. “Дино приходит в себя от нестерпимой боли в правом крыле. На границе сознания успевает промелькнуть мысль, что от него практически ничего не осталось – насколько он помнит. И это, похоже, последнее, что он вообще запомнил… Ангел силится открыть глаза, пошевелиться, подняться – в конце концов, быть может, сражение еще идет, и он должен снова броситься в бой, защитить Вики, не дать злу свершить катастрофы даже ценой своей жизни – но боль и словно бы даже чьи-то руки снова пригвождают его к горизонтальной поверхности. Разлепив веки, Дино видит перед собой кожу. Черную кожу, окровавленную, обтягивающую чье-то тело. И, прежде чем он успевает понять, чье – прямо перед его лицом сверкают дьявольски-зеленые глаза. Черные разводы косметики вокруг кажутся ангелу неестественно-жуткими. В голову закрадывается крамольно-парадоксальное подозрение, что он, должно быть, попал после смерти в ад. Неплохая была бы шутка, жаль только, что рассказать некому. – Я не для того тебя от смерти спасала, вытаскивая из той мясорубки, чтобы ты теперь херил весь мой труд своим гребанным нетерпением!.. Дино моргает еще пару раз, узнает голос – а когда перед глазами перестает все плыть так, словно он выпил смертельную дозу глифта, узнает и ее лицо. Демоница… Ости, кажется. Они ведь даже не знакомы толком… Почему она говорит о том, что тратила свое время на его спасение? – Как… Чем все закончилось? – Дино приходится будто бы даже голос свой искать, саму возможность разговаривать, словно он разучился это делать. – И это вместо “спасибо”, щеночек? – Ости щурит свои усталые глаза, скрещивает руки на груди и всем своим видом старается держаться, как в обычный из дней – гордо и непринужденно, но Дино прекрасно видит, как и она потрепана и сломлена битвой. – Спасибо, – ангел думает, а не пошло бы оно к дьяволу все, раз что-то внутри теплеет от того, как демоница его называет. Как в старые добрые времена – в каждой из их стычек с Люцифером. Когда школа еще стояла, гармония соблюдалась, а отец мог в любой момент устроить ему выволочку. – Мы победили, ангел. И ты жив. Можешь радоваться. – Ости чуть подается вперед, явно намереваясь встать, но Дино сам не замечает, как находит своей ладонью ее руку в стремлении ее задержать. Остро-зеленый взгляд впивается ему в лицо со всем непониманием этого внезапного прикосновения. – А Люцифер… Вики? Что с ними? – чуть прокашлявшись, Дино говорит уже куда увереннее. – Я вот все не пойму, – Ости скидывает руку ангела, но вместе с тем разворачивается к нему всем корпусом и снова наклоняется так, что обтянутая скрипучей кожей полуобнаженная грудь почти касается его тела. – Ты чуть не сдох, а волнуешься за жалкие задницы тех, кто все это устроил?.. – Не говори так, Ости, – Дино и сам не понимает, почему его губы так и норовят растянуться в улыбке. – Они не… – Мы еще не так близко знакомы, чтобы ты меня так называл, – демоница перебивает Дино так же грубо, как и он ее. – Извини. Не знаю твоего полного имени. – Остелла, – ангел замечает, с какой неуловимо-горделивой ноткой в голосе озвучивает свое имя демоница. – Остелла, просто скажи, что с ними. – Они в порядке, – шипит Ости, снова пытаясь встать с постели. – И раз уж ты тоже… Дино снова не дает ей этого сделать, накрывая ее руку своей. Он хочет задать ей еще один вопрос – почему она сидела рядом с ним все это время, ожидая, пока он очнется, зачем вообще спасала его жизнь, прекрасно зная, что ничего в ее жизни не изменится, если он погибнет, да и полно было еще выживших, которые могли оттащить его в госпиталь – но Дино лишь загадочно улыбается, хороня все эти вопросы в себе, прекрасно зная, что женщину с демонической натурой такое только отпугнет, взъерошит против шерсти и заставит огрызаться. Демоны слишком боятся неоправданно-слабых проявлений своих стремлений. Поэтому Дино просто позволит этой демонице забыть о том, что она сделала, не тыча ее носом в непозволительную для обитателя Ада доброту. – Мое полное имя – Фернандино, – пользуясь моментом, пока Ости снова, как ошпаренная, смотрит на его внезапное прикосновение, парень озвучивает то, чего о нем не знал практически никто. – Дурацкое имя, – фыркает девушка. – Я знаю. – Для нас ты по-прежнему жалкий щеночек, Дино. – Пусть так. На ментальном плане едва-едва накаляется прикосновение двух разных потоков энергий – нежно-серебристое свечение, совсем слабое, и яркие вспышки фиолетового огня, что стремится поглотить ангельский свет, но отчего-то раскрывается, подчиняясь неведомому ощущению. Словно бездна пламени впервые видит очаг, в котором сможет гореть. А очаг, каменно-ледяной, пустой уже несколько столетий, впервые готов разгореться от искры чужого огня.” 8. “– Все, чего я хотел – вернуть свои крылья. Немногие из вас хоть малейшее понятие имеют, что это такое… И демоны. Вы не хуже моего знаете, что испокон веков их место в Аду. Если бы я мог, то не являлся бы ни на одну церемонию суда, оставив это на попечение остальных,ведь изменников слишком много, мне и демонов хватает – благо, суд над ними проходит куда быстрее, проще и безболезненнее, без выяснения их намерений, как здесь, на Небесах. Мне плевать, почему каждый отдельно взятый демон перешел на сторону Ребекки и Кроули – я поручил уничтожить их всех, потому что предатели – не те, кто достоин населять мир, что сейчас строится. И в решении, как именно будут убивать главных из этих белокрылых мразей, по вине которых началась война, я обязан участвовать. А то с этой оставшейся горстки ангелов станется – того и гляди, решат попросту умертвить Кроули безболезненно и гуманно. Так что – я здесь только за этим, а не слушать его бредни по поводу того, как все начиналось, и для чего ему нужна была эта измена. Предательство – оно в любой точке мироздания предательство. И этого не изменить. – Та демоница… Она не называла своего имени. Я был против плана Ребекки… Но она сговорилась с очередным демоном – это все Геральд виноват. Я был против, говорю же! Все, что мне было нужно – благо для Небес, права ангелов, лучшая жизнь для всех нас!.. Показания их всех – до скучного одинаковы. Слишком легко обвинить ту, что уже мертва. И даже если изначально в их измене не была замешана Асмодея – какая разница? Она была лишь средством, а не целью. Но соглашаясь использовать определенные средства на пути к цели – нужно быть готовым к последствиям. – Она – просто дьявол!.. Вы не понимаете! Кроули продолжает выкрикивать оправдания против обвинений в свой адрес – некогда рассудительный и довольно долго проживший ангел окончательно теряет лицо и выдержку перед лицом неминуемой гибели. – Я бы возразил, – несколько скучающим тоном протягиваю я, наконец отрываясь от стены в самом дальнем углу, которую подпираю уже с полчаса. Намеренно пользуюсь крыльями – знаю, как это подействует на старика, когда в пару сильных взмахов я оказываюсь прямо возле него, с грохотом опускаясь на пол, так, что даже небесная пыль легонько взвивается в воздух. – Не она… Это я – дьявол. И говоря о том, что ты хотел благо Небесам, ты сам себе подписываешь приговор. До завтрашнего дня не доживет ни один из тех, кто нарушает придуманные им же законы. Ты же об этом всегда твердил, вместе с прочими себе подобными? Гармония, – я растягиваю это слово намеренно саркастично, с удовольствием наблюдая, как меняется лицо осужденного. Все вокруг тоже слушают мою речь, не перебивая – главным образом потому, что я впервые позволяю себе высказаться во время одного из этих заседаний. – Никакого баланса не будет, покуда демоны позволяют себе слишком многое!.. – Кроули все еще пытается обратиться к судьям – архангелам и оставшимся в живых Верховным Серафимам, и меня это невероятно выводит из себя. Если я говорю с тобой, белокрылый ублюдок, то и ты будешь обращаться лишь ко мне. Хватаю его рукой за лицо, чтобы прошипеть прямо в его испуганные глазенки, слышу неодобрительные возгласы и суету за спиной, но мне плевать – все, что мне нужно, это видеть этот глубинный ужас в самом нутре его сознания. – Я лично распоряжусь, чтобы демоны разорвали тебя на части. Поверь, щенок, ты даже не видел до этого дня, насколько много мы можем себе и в самом деле позволить. Меня не осмеливаются остановить, но я сам уже отпускаю Кроули к моменту, как к нам успевает подлететь пара стражей. Мое дело на этом суде сделано. Все же здесь слишком скучно. Вот в Аду меня ждет развлечение куда интереснее.” 7. “– Скажи мне… Ты ее хотя бы трахал? Ну, тогда, много лет назад… Не могу поверить, что она отдалась такому сопливому ублюдку, каким ты тогда был… – Заткни пасть и покончи с этим, Люцифер. Я усмехаюсь, глядя в горящие злобой и вместе с тем подернутые безмерной усталостью глаза Геральда. Он уже был довольно стар до событий минувшей битвы, но после произошедшего – словно бы еще постарел на десяток лет. Дерзкий, бесстрашный, угрюмый осколок льда – но мы с ним примерно одного возраста. Только вот однажды он уже проебался и провел в ссылке на земле несколько десятков лет, поплатившись здоровьем физического тела и положением… Из чего я делаю вывод – ссылки и заточения никого не меняют. Только боль и смерть. Истинное наказание соразмерно поступкам. Только вот тогда, несколько сотен лет назад, даже я не осознавал всей глубины отвратности его действий. Не сумел разглядеть в этом демоне нежных чувств к своей собственной возлюбленной. – Думаешь, для тебя так все просто закончится, Геральд? – я в который раз меняю свое положение на стуле, что стоит напротив закованного в магические кандалы демона, на сей раз – закидывая правую ногу себе на колено и откидываясь на спинку. – Давай, попытайся сделать это снова. Вывести меня из себя. Назови меня щенком или недоноском… Это даже заводит. Геральд молчит. Понимает мой истинный посыл, скрытый за хитросплетением слов – что меня в это мгновение абсолютно ничем не пронять. Мы оба уже не мальчики, которых можно просто так вывести из себя пустыми оскорблениями. Все, что сейчас читается в лице демона, его плотно сжатых губах и раздувающимися едва от ярости ноздрях – то, как сильно он меня ненавидит. Похоже, еще с тех самых пор. Кто бы мог подумать. – Ты так и не ответил мне “да”... Выходит, ты даже ни разу не трахнул ту, что раздвигала ноги перед каждым, кто того хотел? Геральд дергается вперед, но ошейник кроваво-красного огня, что сдерживает его, впивается ему в кожу, не давая сделать ни одного лишнего шага. И, пока его глаза закатываются от нестерпимой боли, я продолжаю: – Даже не представляю, каково это было – смотреть в мое лицо веками, зная, что я тот, кто обрек твою возлюбленную на вечность в небытие. Он с годами стал невероятно сильным демоном. Не только физически, но и духом – ведь я знаю, что мои слова попадают точно в цель, как отравленные ядом стрелы, но Геральд стоически переносит каждую из них. Одна из этих стрел, моих собственных, почти задевает меня самого. Асми была и моей возлюбленной тоже. Разумеется, теперь, спустя годы, десятилетия, мне было плевать – я не испытывал к ней ничего, кроме презрения и ненависти, но тень чужого предательства, того, кому ты доверял сильнее всего на свете – она навсегда отпечатывается в самой твоей сути, и каждый раз, когда мироздание будет тебе напоминать об этом, оно будет вызывать лавину боли и презрения к собственной слабости, тому, насколько ты был слепым и беспомощным. От такого не избавляются – ты просто одномоментно понимаешь, что любое, даже самое сильное чувство может обратиться для тебя в сущий ад. – Она не заслуживала смерти, Люцифер, – тихо говорит мне Геральд. – В том, что она, обезумев, вернулась, в жажде отомстить, повинен ты и только ты. Его ответ тоже становится оружием против меня, клинком, который смог едва-едва царапнуть мою броню, которой я оброс поверх ментальной кожи. – Мироздание работает не так, Геральд, и ты это знаешь, – хоть я и стараюсь говорить спокойно, все же отдаю себе отчет в том, что излишняя ярость могла просочиться в эмоции у меня на лице. – Каждый в ответе только за свои поступки. И Асмодея поплатилась за то, что нарушила закон. Заимела ребенка от белокрылого ублюдка… – Да, и ребенка умертвили, – перебивает меня Геральд. – Но, признай, она сама не заслуживала смерти. В чем ты ее обвинил? В измене против Ада? Слабовольный кретин, не сумевший справиться с тем, что она изменила лично тебе. Я оказываюсь в мгновение ока рядом с демоном, сжимая его шею поверх ошейника, позволяя защитной магии ошпарить мою ладонь, но не замечаю этой жаляще-жгучей боли, зная, что Геральд испытывает то же самое. – Ты так и не понял? Я – и есть Ад. Геральд хрипит, воздух насквозь прожигает вонью наших горящих тел, а я лишь вижу в это мгновение его наливающиеся ужасом и кровью глаза. – Я видел ее насквозь сгнившую сущность еще тогда, Геральд. Знал, на что способна эта тварь, потому и принял решение уничтожить ту, что тогда так страстно желал и любил, – возможно, впервые я произношу это вслух, быстро, почти задыхаясь от гнева, но не останавливаюсь даже тогда, когда мне кажется, что моя ладонь начинает прогорать чуть ли не насквозь, так, что точно останется шрам на всю оставшуюся жизнь. – И во всех ее деяниях виновен лишь ты. Только ты, слабовольный и жалкий ублюдок, и ты поплатишься за отсутствие хребта в твоей горбатой спине. Наконец отпускаю его, довершая свою тираду ревом, что рвется из моей груди из-за уже совершенно нестерпимой боли. Геральд в сознании, я чувствую это; но находится на грани. – Так закончи… Это, – каждое слово дается ему крайне нелегко, – Казни… Я готов. Все еще лелея раненую и прожженную дочерна руку, я захожусь хриплым смехом. – Нет, пес, – проговариваю я сквозь собственный неестественно-яростный оскал, – Ты отправишься в место, которое ненавидишь сильнее всего. Чтобы состариться, как собака, и сдохнуть, как собака. Счастливого пути на Землю, ублюдок. Я все равно не смогу насладиться выражением его лица – слишком то перекошено болью и страданием, да и я сполна уже потерял времени из-за демона, что и секунды моей жизни теперь не будет стоить. Поэтому открываю телепортационный карман и направляюсь обратно из тюрьмы во дворец. И все, о чем я теперь думаю – что Вики точно не одобрит того, что я сделал со своей рукой.“ 6. “Идрис смотрит вдаль на заходящее солнце, зная, что часть его света – теперь те, кого она потеряла, и что однажды она снова их обретет. Еще какое-то время назад она думала, что готова спуститься на землю и скоротать свой век, будучи смертной, закончить свою жизнь достойно; и родиться заново по воле Шепфа, снова обрести любимых и не чувствовать этой боли, что жжет ей сердце. Ангелесса готова поклясться, что не испытывала прежде такого за короткую жизнь, что успела прожить на Небесах. А теперь… В очень короткий срок она лишилась всего. Почему Господь решил, что ее судьба должна быть именно такой? Что она должна понять и какой урок усвоить, раз ее счастье – безграничное, всеобъемлющее, такое светлое и радостное – было таким недолгим? Идрис даже не замечает, будучи погруженной в переживания и размышления, как позади нее на террасу ее невысокой башни опускается крылатое существо. Только лишь когда он заговаривает с ней, мягким и на удивление приятным тоном, она едва вздрагивает и оборачивается – кончики ее крыльев дрожат, потому как женщина скорее готова улететь, чем пытаться как-то иначе защитить себя. – Ты должна была слышать обо мне, Идрис… Твой муж был приближенным Шепфа и наверняка ты так же была осведомлена обо многом, что происходило на Небесах в последнюю сотню лет. – Я знаю, кто ты, – несколько устало отозвалась ангелесса. – Но не понимаю, зачем ты нарушаешь мой покой. – Я слышу твою боль, госпожа О`Нил. Она гложет мое сердце так, словно я и сам стал свидетелем гибели всех дорогих мне людей, – рука мужчины едва-едва касается плеча Идрис, и та позволяет ему это сделать. – И если ты вдруг решишь уйти… Знай – Шепфа поддерживает твое решение. Женщина молчит. Смотрит в бездонно-багровые глаза Исаака и пытается пропустить через себя смысл сказанных им слов. – Значит, это правда? Он говорит с тобой? В ее голосе нет удивления. Все та же бесконечная усталость. – Иногда... – Исаак даже едва-едва улыбается, словно пытается приободрить собеседницу, что парадоксально – ведь он прекрасно знает, что это невозможно. – Ты вольна уйти, Идрис. Если тебе так будет проще. – Я слишком долго живу на Небесах, чтобы знать, что ты не являешься ни к кому просто так. Моя смерть – слишком мелочна для мироздания, чтобы Бог давал мне на нее благословление. Так зачем... – Так и есть. Но я предлагаю тебе хорошо подумать, прежде чем задать мне свой вопрос. Рука Исаака на плече Идрис сжимается чуть сильнее, когда он делает еще шаг вперед по направлению к ней. – Я потеряла их обоих, Исаак… – женщина наконец сдается, едва-едва горбится, словно сдавшись под грузом собственной боли, позволяет себе сказать больше, чем дозволено говорить тем, кого ты совершенно не знаешь, – Сперва – сына, а потом и мужа. И я не понимаю, почему, ради чего они умерли… Не было никакой высшей цели. Их попросту… Их тела осквернили. Воспользовались ими во имя чистого зла. Я даже не уверена – их души, что сейчас с ними? Может, та... – Идрис запинается, переводя дух, и шумно втягивает воздух в легкие, стараясь успокоиться. Исаак все это время внимательно слушает ангелессу, продолжая сжимать ее плечо. – Та… Демоница, которая их убила – может, она их души отправила в небытие? Откуда мне знать, Исаак? Тогда и в моей смерти не будет… Никакого смысла. – Ты права, Идрис. Ты не можешь знать, как и никто другой – но ты можешь верить. Даже после всего, что случилось. И Сэми, и Ариэль – они оба сделали все, что должно было в этой жизни. Подарили столько света, сколько им было уготовано. А ты – уверена, что когда уйдешь, не оставишь свое предназначение невыполненным? Идрис снова поднимает глаза на Исаака. – Тех, ради кого я жила, больше нет. Так в чем же смысл? О каком предназначении ты говоришь? – Есть мальчик. Он совершенно потерян, – Исаак говорит это, и уголки его губ в отражении этих эмоций сами по себе опускаются вниз. – Ему был дорог Сэмюель не меньше, чем тебе, и кроме него у этого мальчика никого не было – даже родителей, пройдет еще несколько лет – и он сломается окончательно. Исаак понимает, что достиг своими словами цели, потому что видит в глазах Идрис тень понимания. – Этот мальчик… С которым они с Сэми любили друг друга – он же демон, – усталость хоть и остается в голосе ангелессы, но теперь ее на порядок меньше. – Времена меняются, – уголки губ Исаака снова поднимаются вверх, – Я думаю, тебе позволят за ним приглядывать. – И в этом… И есть мое предназначение? – Тшш, – Исаак наклоняется к Идрис, легонько приобнимая ее своими кроваво-красными в свете заката крыльями и целует в лоб, прижимая к себе на мгновение. От этих действий мальбонте ангелесса вдруг испытывает небывалое спокойствие и умиротворение. Словно бы часть ее боли вынули из груди и растворили в воздухе. – Просто попытайся. Без мыслей о смысле и Боге… Словно ты – смертная. Попробуй это сделать только ради себя. Идрис думает, что мысль, вложенная в ее сознание посланником Шепфа, пожалуй, одна из самых странных, что она позволяла себе за всю жизнь. Но она уже готова сделать это. Навестить мальчика-демона, чтобы поговорить с ним о той боли, что они испытывают – одну на двоих. В конце концов, все, что она умеет – это быть хорошей матерью. Склеить из осколков двух разных миров что-то цельное. Они смогут, теперь она это точно знает. “