Седативный эффект

17:15 Пятница. Монреаль. Канада.

— Ещё хоть раз выкинешь нечто подобное как сегодня, и, клянусь, я придушу тебя собственными руками. И будь уверен, твой дядя не просто меня поймет и простит, но и поможет избавиться от твоего тела. — Да что я такого сделал? — возмущенно восклицает Алекс, смело встречаясь со мной взглядом. Паршивец, конечно же, знает где и когда накосячил, но каяться и просить прощение не в его характере. — Вообще-то, задавать неудобные вопросы наша работа. — Первостепенная задача корреспондента — это освещение спортивного мероприятия. Искусственное создание инфоповодов в твои обязанности не входит. Если ты этого не понимаешь, то спортивная журналистика не для тебя. — Можешь дальше не продолжать, я понял, что облажался по всем статьям еще, когда только увидел, что ты направляешься в нашу сторону, — а вот это уже больше похоже на чистосердечное признание. И будь на моем месте кто нибудь другой, уверена, поникший вид младшего Брауна не оставил бы бедолагу равнодушным. Но так как я знакома с этим мелким манипулятором с его рождения, то точно знаю, когда он просто играет на публику, а когда действительно переживает о содеянном. — Тогда какого хрена ты все ещё здесь? — вопросительно приподнимаю бровь, складывая руки на груди. Жест на первый взгляд кажется оборонительным, но на деле так я выражаю свое явное недовольство. — Ты можешь отстранить меня от стажировки, но не выгнать с гран-при, — вспыхивает мой горе стажер буквально по щелчку пальцев. Вот только «горит» Алекс совсем как его дядя — неярко и на первый взгляд абсолютно безопасно. Нет ни гневных тирад, ни повышенной жестикуляции. Со стороны это равнодушное ничего. Но при этом в обсидиановых омутах беснуется тьма, а она, тьма, в миллион раз опасней любого огня. — Вообще-то, ещё как могу. Если ты вдруг забыл, то я не просто твой наставник — я твой временный опекун. Так что если захочу, ты не то, что на автодром не попадёшь, из номера не выйдешь. Усек? — устало выдыхаю, одаривая своего недостажера строгим взглядом, а вот залипавший все это время в телефоне оператор ржет в голос. — Ненавижу вас обоих, — обреченно заявляет подросток, корча недовольную мордашку. — Кстати, ты разве не в курсе, что в нашей семье нет такого понятия, как временный опекун? — паршивец расплывается в самодовольной ухмылке, в два шага оказывается рядом, закидывает руку мне на плечи, притягивая вплотную и абсолютно серьезно заявляет: — Если ты спасаешь чью-то жизнь, то берешь на себя ответственность за этого человека. — И не мечтай. Твоя жизнь — твоя ответственность. — Говоришь совсем, как Аллен… — подмечает Алекс, задумчиво хмыкая. — Но с юридической стороны вопроса, именно вы, двое, несете за меня ответственность до моего совершеннолетия. А если учесть тот факт, что вы не просто мои опекуны, а крестные родители, то… — Не заговаривай мне зубы, — выдыхаю с улыбкой на губах. Не то чтобы я ни с того ни с сего сменила гнев на милость, просто злиться на этого оболтуса больше пяти минут у меня как-то не выходит. Проблема в том, что гаденыш не просто об этом знает, он еще и активно этим пользуется. — Хорошо, мам, я больше так не буду. — Алекс улыбается по-детски ярко, искренне, и в сиюминутном порыве залепляет мне в щеку звонкий чмок. А у меня от его «мам» бабочки в животе и мурашки по телу. Кто бы мог подумать, что всего три буквы может вызывать столько положительных эмоций. — Ты хоть понял, что тебе сейчас нужно сделать? — усмехаюсь, попутно устраивая творческий беспорядок на голове подростка, который к моему удивлению не особо-то и сопротивляется. — Очевидно, признать свою неправоту и в кратчайшие сроки сдать новую статью тебе на проверку? — это не вопрос, а констатация, так что ответ само собой не требуется. Достаточно одного короткого взгляда, дабы племянник моего непосредственного начальника и мой горячо любимый крестник в одном лице, нехотя, все же поплелся делать работу над ошибками. — Он талантлив, но спеси многовато. — Олсен провожает нашу общую занозу в заднице задумчивым взглядом, секунду раздумывает, а затем как ни в чем небывало выдает: — В этом вы с ним похожи. Разница лишь в том, что у тебя опыта поболее. — Да иди ты, — по-доброму ухмыляюсь, несильно пихая мужчину в плечо. — Но, ты прав. Паршивец и правда, очень талантлив, но знать ему об этом вовсе не обязательно. — Вот только без толкового наставника ему будет ой как тяжело раскрыть свой потенциал, — подмечает оператор, едва заметно кивая проходящей мимо нас девушке. И судя по цветовой гамме форменной рубашки незнакомки, в ближайшие дни стоит уделять общению с пилотами Макларен куда больше времени, чем обычно. — Это ты так ненавязчиво пытаешься узнать, собираюсь ли я продлевать контракт? — скептически ухмыляюсь, наблюдая, как горе любовник провожает взглядом свою зазнобу аж до следующего поворота. — Возможно. — Генри улыбается, проходится пятерней по прилично отросшим светлым прядям и вновь переключает свое внимание на меня. При этом тянется в карман за пачкой сигарет, но в последний момент вспоминает, что на территории автодрома курить нельзя, да и он вроде как бросил эту пагубную привычку. — Единственное о чем я тебя попрошу, давай не будем возвращаться в АПЛ на постоянку, — при этом мой верный камероносец недовольно морщится и прячет руки в карманы легких брюк. — Это еще почему? — ответ, кажется, только что скрылся в боксах Макларена, но я все равно удивлена, даже самую малость растеряна. Лондон для Олсена родной город, там живут его родители и друзья. Возвращение в АПЛ было бы самым логичным поступком для нас обоих, ведь и мои близкие и самые дорогие проживают на туманном Альбионе. — За эти пару лет я как-то успел отвыкнуть от постоянной серости и повышенной влажности, — оператор смотрит на меня весьма красноречивым взглядом, и я не сдерживаю улыбку. — Ну чего улыбаешься? Ты вон и недели в Лондоне не продержалась. — Туше, — и пускай мы оба знаем, что я вернулась в Монако вовсе не из-за дождливой погоды, все же я понимаю нежелание своего друга входить в одну реку дважды. — Ты же в курсе, что не обязан… — Ой, не начинай. Я от своих слов отказываться не собираюсь. Мы — команда. — Никакая мы не команда, — усмехаюсь, качаю головой и, не дожидаясь возражений, безапелляционно заявляю: — Мы — семья. И это чистая, правда. Генри один из тех немногих, кто не просто видел меня и в хорошие и плохие дни, он тот, кто проживал их вместе со мной. Искренне радовался моим успехам, сопереживал неудачам, подставлял плечо в трудные минуты, защищал, оберегал, а главное он единственный из футбольного проф окружения кто не отвернулся от меня, когда в АПЛ мне перекрыли кислород. Генри Олсен мне не друг, не товарищ и даже не коллега… Генри старший брат, которого у меня никогда не было. — Хорошо, раз так, то надеюсь, ты прислушаешься к моим скромным пожеланиям. — Конечно. — Хотя, что-то мне подсказывает, что даже если ты действительно захочешь вернуться в мир большого футбола, у тебя это уже не получится. — Это еще почему? — Напоминаю, ты, и недели не продержалась в Лондоне. — Охренеть, кто бы мог подумать, что это окажется настолько убийственным аргументом. — Сам в шоке. — Олсен довольно скалиться, закидывает правую руку мне на плечи и громким шепотом открывает мне глаза на вполне очевидные вещи: — А если серьезно, то не одна игра регулярного чемпионата любой мировой лиги и рядом не стояла с динамикой и масштабом гран-при Формулы 1. Лига Чемпионов, конечно, не в счет, но работать на этих супер матчах можно и не разрывая контракт со Sky Sports. Та же схема и с Чемпионатами Мира и Европы. К тому же, разве своим уходом ты не подставишь Аллена? — А вот это уже удар ниже пояса, — стряхиваю руку оператора с плеч, но дистанцию не увеличиваю. — С каких это пор Аллен Браун стал для тебя болевой точкой? — Да он всегда ею был, — выдыхаю с легкой улыбкой на губах, но послевкусие у чистосердечного с ярко выраженным оттенком досады от первой неразделенной любви. — На самом деле, Аллен, как и ты, входит в число тех, кого я считаю семьей вне семьи. Знаешь, у меня ведь не так много друзей, как может показаться на первый взгляд. Если не брать в расчет семейства Стоунов и Браунов, то для перечисления избранных хватит пальцев и одной руки. — Тогда, прекрати думать о побеге. С глаз долой — из сердца вон, работает, только при условии, что кроме физического влечения между вами больше ничего нет. При любом другом раскладе вот здесь. — Генри плюет на все правила приличия и буквально тычет указательным пальцем мне в грудь. — Будет болеть так, что хоть волком вой. Видишь ли, расстояния не притупляют и уж точно не убивают чувства, они их просто искажают до неузнаваемости. — Исходя из твоих слов, выходит, что я все еще испытываю некие чувства к человеку, с которым меня разделяют не только километры, но и часовые пояса? — интересуюсь с издевкой, а в груди от чего-то ноет и дышать в момент становится трудно. — А хочешь сказать, что нет? Уверен, сейчас в твоей памяти всплыл образ парня, в которого ты когда-то была по уши влюблена и в груди заныло. И судя по твоей реакции, этот кто-то до сих пор вызывает у тебя целый спектр эмоций. — Я бы поспорила насчет целого спектра, но думаю, отчасти ты прав, — признаваться в этом на удивление легко. То ли Олсен располагает к откровениям, то ли я повзрослела. — Но, разве с первой любовью бывает иначе? — Первая любовь штука, конечно, сложная. Знаешь, есть даже теория, что в жизни мы любим только раз, а после ищем черты той самой первой любви в других людях. — Генри усмехается, но как-то совсем безрадостно и даже болезненно. — В психологии, это называется перенос. — Ну что ты за человек, а? Я ей про светлое и чистое, а она… — мужчина недовольно цокает и качает головой. — Да ну тебя, — отмахиваюсь не от оператора, а от озвученной им теории. Уж слишком она жестока. — Ладно, вернемся к нашим баранам, а точнее к одному конкретному. Я так понимаю, несмотря на сегодняшний косяк запись флешек завтра на Алексе? — Ага, только скажешь ему об этом утром. Посмотрим, как он будет действовать. — Я тебя услышал. Ты в отель с нами? — У меня здесь еще дела, так что не ждите. — Ясно, понятно. Делам привет. — Обязательно. Распрощавшись с Генри на ступеньках пресс-центра, сворачиваю на главную аллею, дабы заглянуть на огонек в один хорошо знакомый мне моторхоум, но оказавшись возле своей цели, отчего-то прохожу мимо. Бросаю мимолетный взгляд на свое отражение в затемненных окнах серебристого центра и обреченно выдыхаю. Все же есть в озвученной Олсеном теории доля правды иначе как объяснить, что мои губы по-прежнему украшает вызывающе красный оттенок помады, хотя мне всегда по душе были исключительно нюдовые тона. Естественно в порыве отрицания хочется стереть с губ любые напоминания о первой любви. Но, во-первых по закону подлости под рукой просто не оказывается ничего, чем можно было бы хотя бы попытаться приглушить яркость водостойкого пигмента, а во-вторых, хотя на самом деле, во-первых в голове волшебным образом возникает это его «тебе очень идут сочные оттенки красного» и стирать уже ничего не хочется… Выдыхаю, отчего-то досадливо улыбаюсь, качаю головой в глупой надежде, что это поможет переключиться на что-то другое и делаю, казалось бы, уверенный шаг вперед. Вот только мое триумфальное шествие в светлое будущее заканчивается, даже толком не начавшись, ибо я умудряюсь напороться на почти двухметровое препятствие из настоящего. Впечатавшись в крепкую мужскую грудь, инстинктивно отшатываюсь назад, за малым вновь чуть не спотыкаясь на ровном месте, но от очередного больничного меня спасает все та же преграда в лице руководителя команды Мерседес. — Извинений не будет, — заявляю безапелляционно, смотрю с вызовом, хотя для начала все же стоило поблагодарить за спасение. — А чего еще можно было ожидать от такой невоспитанной нахалки, как ты? — Тото наигранно удивляется, а я в это время буквально задыхаюсь от возмущения. Это я-то невоспитанная нахалка? Тоже мне, джентльмен нашелся. Руку с моей спины вообще-то можно было бы уже и убрать. В этот самый момент, как будто прочитав мои мысли, Вольфф решает, что я больше не нуждаюсь в его поддержки, так что не только лишает меня тепла своей ладони, но и слегка увеличивает дистанцию между нами. При этом расплывается в едкой ухмылке и с неприкрытой насмешкой в голосе озвучивает лично для меня очевидные вещи: — Каков учитель, таков и ученик. — Я учу руководить тебя командой? Или на досуге даю непрошенные советы из этой области? Нет? Так вот и тебе не стоит переходить границы. — Но твоему стажеру все же лучше принести извинения. — Я же сказала — извинений не будет. Мой стажер не виноват, что твой гонщик не может достойно ответить на безобидный вопрос заданный подростком. — Безобидный? — Тото усмехается, смотрит в силу своего роста на меня в прямом смысле сверху вниз, но угрозы я при этом не чувствую. Странно, на самом деле как бы сильно мы не цапались, рядом с Вольффом мне всегда удивительно комфортно. — Согласна, прозвучал он в не самый подходящий момент, но, по сути, вопрос-то безобидный. Так что, повторюсь, извинений не будет. — Тогда можешь не рассчитывай на комментарии от моих пилотов. — Да, пожалуйста. Велика потеря. Если ты вдруг забыл, Мерседес не единственная команда в пелотоне, а я далеко не единственный корреспондент Sky Sports. Или ты решил объявить бойкот всем СМИ? — интересуюсь с издевкой, нахальную улыбку не прячу, но при этом во всем этом нет и намека на вызов, только любопытство, которое как известно сгубило ни одну кошку и не пойми, откуда взявшийся интерес к персоне босса серебряных стрел. — Ты не исправима, — обреченно выдыхает Тото, проходясь правой рукой по коротким волосам. Затем складывает руки на груди и произносит на удивление серьезно: — Но все же, держись от Роше, как можно дальше. — От кого? — удивляюсь искренне, ибо ни о каких Роше до этого момента не слышала. — Белокурая девица с которой ты вчера сцепилась — Элизабет Роше, так вот с ней лучше не связываться. Девчонка не всегда дружит с головой. — Спасибо за предупреждение, буду иметь в виду. Но с чего вдруг такая щедрость? Неужели сам Тото Вольфф переживает о безопасности моей скромной персоны? — Конечно, я волнуюсь, мне в команду нужны дееспособные сотрудники. — Тогда прекращай понапрасну волноваться, ведь, как я уже тебе ни раз говорила, я не собираюсь становиться частью команды Мерседес, — профессионально улыбаюсь, хлопаю мужчину по плечу и решив, что на этом можно поставить точку в нашей беседе, вновь предпринимаю попытку уверенно шагнуть в светлое будущее. — Никогда не говори никогда, — летит мне в спину и мне стоит огромных трудов пропустить эти слова мимо ушей и продолжить свой путь, в общем-то, в никуда. — Так я и не говорила никогда, — бормочу я и тут же прикусываю язык, ибо отойти на достаточное расстояние от руководителя Мерседеса банально не успеваю. Смех Тото заглушает скрежет моих зубов, его довольная физиономия откровенно бесит, но, если честно в этот раз я даже рада, что так легко повелась на его провокацию…