Шут, Маг, Цирк и его душа

О появлении в цирке Колесникова Дмитрий узнал от Екатерины Марковны. Та говорила об этом скупо, нехотя, и Морозов понял только, что в цирк внезапно пришёл тот самый человек, который был косвенно причастен к исчезновению Анастасии Резниченко. Что произошло десять лет назад, Дмитрий помнил плохо — в пятнадцать он очень упорно тренировался под чутким руководством Павла, и у него ни на что не оставалось времени, а расспрашивать буфетчицу Морозов постеснялся. Анастасия Резниченко в те годы внушала Дмитрию почти суеверный трепет, она всегда выполняла трюки с такой лёгкостью, с такой удивительной красотой, будто в её крови была изрядная примесь, доставшаяся от каких-то магических существ, например, от сильфов — духов воздуха. Когда Анастасия внезапно исчезла, Дмитрий побоялся расспрашивать расстроенную Ксению, а на слухи у него не было времени. Так что Морозов до сих пор не знал почти ничего о том, как и при каких обстоятельствах Анастасия Резниченко покинула родной цирк. Возможно, поэтому он не совсем понимал, отчего Екатерина Марковна недовольна и не желает разговаривать, куда подевалось её обычное радушие. Впрочем, Дмитрий уяснил главное — фокусник не может дать цирку ничего хорошего. Он даже обрадовался тому, что Аркадий категорически отказался вписывать в новогоднюю программу его номер: Медведев сообщил об этом, когда заходил на тренировку акробатов, и новость быстро разнеслась по цирку. Во всём остальном день прошёл как обычно — труппа усиленно тренировалась, не особенно озаботившись внезапно возникшим конкурентом. Разговоры о Колесникове стихли, едва начавшись. Многие в труппе вспомнили его с трудом, а кое-кто, как Дмитрий и Ксения, не вспомнил вообще. К вечеру Морозов даже успокоился, почти забыв, как тревожно смотрела Екатерина Марковна, рассказывая ему о странном визите. По своему обыкновению, Морозов остался в цирке допоздна. Он проводил всю труппу и прошёлся по опустевшему зданию, оттягивая тот момент, ради которого на самом деле и задержался. И когда за окнами уже разлились сумерки, Дмитрий прошёл на манеж. Работы там были почти закончены, и Морозов хотел посмотреть на новые снаряды, уже занявшие свои места под куполом. Дмитрий не включал софитов, только несколько светильников горели над новенькими трибунами, а вот арену кутал полумрак. Запрокинув голову вверх, Морозов рассматривал новые трапеции, чуть искрящиеся в отблесках приглушённого света. Дмитрий и сам не был уверен, зачем пришёл сюда и что ожидает увидеть, он не мог сказать, надеялся ли на очередную встречу с душой цирка, или же его просто одолело любопытство. Но стоило только посмотреть на акробатические снаряды, и он замечтался, задумался, не в силах оторвать взгляд. Хоть прошло почти четыре года, а Дмитрий будто только вчера сам касался пальцами трапеции, он почти ощущал, каково это. И так хотелось поглаживать новые снаряды не только взглядом… И вдруг сияние стало ярче, блик разросся, растёкся по гладкому металлу, а через секунду на трапеции уже сидела хрупкая девушка-акробатка, и её волосы мягко колыхались вокруг лица, как будто на самом деле она находилась в воде. Улыбнувшись душе цирка, Дмитрий протянул к ней руку, точно хотел поздороваться или прикоснуться. Но акробатка, хоть и смотрела вниз, словно не замечала невольного свидетеля её появления. Казалось, она была чем-то глубоко опечалена. Когда девушка на трапеции шевельнулась, поднимаясь и начиная раскачивать снаряд, Морозов удивился тому, насколько каждое движение кажется медленным. Даже волосы и полупрозрачная ткань платья, в которое сегодня была одета душа цирка, колыхались слишком плавно. Это даже нельзя было сравнить с водой, скорее, само время потекло в несколько раз медленнее. Дмитрий видел, как девушка прикрыла глаза, то ли наслаждаясь движением, то ли скрывая от наблюдателя звёздную жуть, живущую в её зрачках. Тени от трепещущих прядей волос двигались по мягко сияющему лицу души цирка, и казалось, будто под почти прозрачной кожей струится и бежит вода. Вторая трапеция, ещё недвижимая, тоже засияла, и Дмитрий скорее предугадал, чем осознал: душа цирка готовится перепрыгнуть с одной на другую. Это мгновение тоже растянулось во времени. Морозов смог в подробностях разглядеть, как тонкие пальцы отпускают светящийся металл, как хрупкая акробатка переворачивается в воздухе, выполняя идеальное, прекраснейшее сальто, и вот её ладони почти касаются второй трапеции… Морозов ждал, что сейчас душа цирка ухватится за снаряд, но вместо этого увидел, как её руки беспомощно соскальзывают, как она силится ухватиться за пустоту и падает. Она летела вниз мучительно медленно, время никак не хотело набрать обычный ход, и потому Дмитрию было страшно, безумно страшно, до тошноты и дрожи. Это было совсем не похоже на её первое падение, когда душа цирка казалась семечком диковинного цветка, опускавшимся плавно и легко. На этот раз она падала вниз спиной, размахивая хрупкими руками, будто пыталась зацепиться за воздух. Её рот раскрылся в беззвучном крике, а голова запрокинулась. Морозов, парализованный ужасом, не мог ни сдвинуться с места, ни оторвать взгляд. В падении души цирка он видел и отражение своего собственного падения, снова переживал ужасный страх, буквально сковавший его в то самое мгновение, когда он осознал, что сорвался. И вот девушка упала на арену. Не было ни звука удара, ни крика. Душа цирка исчезла, едва коснувшись манежа, как будто её и вовсе не было. Морозов качнул головой, пытаясь понять, не привиделось ли ему всё это. Лишь чуть позже он снова взглянул на едва качающиеся снаряды под куполом. Долго ещё Дмитрий стоял на пустой арене. Он говорил вслух и молил про себя, желая снова увидеть душу цирка, чтобы хотя бы убедиться — с ней всё в порядке, но никто ему не ответил, никто не появился. И страшное подозрение сковало сердце Морозова. Он понял, что надвигается что-то опасное, страшное, болезненное. И душа цирка знает, что именно, и даже она — такая светлая и сильная — боится этого. Дмитрий был готов пообещать мистической акробатке всё что угодно, он хотел защитить её, но в тот момент, когда в полумраке едва мерцали ещё качающиеся пустые акробатические снаряды, он на мгновение всё-таки допустил мысль, что не сумеет помочь. И никто не сумеет. Это было малодушие, и тут же поднял голову стыд, но всё же Дмитрий никак не мог отбросить это ощущение. Что, если он действительно ничего не сумеет сделать, чтобы спасти душу цирка?.. *** Александр Колесников добрался до съёмной квартиры и сперва некоторое время сидел в кресле у окна, пытаясь собраться с мыслями. Яростное сопротивление души цирка он не предусмотрел. В конечном итоге, почти все они сдавались быстро. Но на этот раз всё было иначе, да ещё эти странные обрывки то ли воспоминаний, то ли странных фантазий… Он чувствовал себя так, будто не в силах увидеть всю картину целиком, и это ощущение изрядно его раздражало. Не упускает ли он какой-то детали? Что именно он никак не может вспомнить, чего не получается коснуться? Колесников даже потянулся к колоде Таро, но в последний момент остановился, сознавая, что пока он настолько опустошён, трогать карты не стоит. Снова и снова он прокручивал в голове свою встречу с душой цирка и всякий раз понимал, что был излишне самоуверен и не подготовился к агрессивному отпору. Теперь было поздно сокрушаться об этом, но Александр всё-таки был собой недоволен. Собравшись с мыслями, Колесников некоторое время листал старую записную книжку в кожаном переплёте. На последних страницах он нашёл нужный номер: у Александра был и ноутбук, и мобильный телефон, но доверял он больше записям от руки. Цифры запомнились быстро, и Колесников вытащил мобильник. От этого звонка зависело многое, Александр не волновался только потому, что предусмотрел ещё несколько путей для реализации своего плана. И вот он уже напряжённо ожидал, пока возьмут трубку. — Да? — голос Александру был незнаком, а может, так только показалось, но Колесников точно знал, как зовут нужного ему человека. — Роман Валентинович? — Да, это я, — голос мужчины был очень холодным, очень спокойным. — С вами говорит Александр Колесников, — представился фокусник, прикрывая глаза. — Вы должны меня помнить. — Я помню, — казалось, в голосе ровным счётом ничего не изменилось, но Александр почувствовал, что Колядов заинтересовался. — Слышал, что вы занялись делами цирка, — Колесников сделал паузу, но Роман Валентинович молчал. — Вы знаете, чем я занимаюсь. Так что я подумал, отчего нам не посотрудничать? — Сценарий цирковой программы уже утверждён, — теперь в голосе Колядова звучали задумчивые нотки. — Однако там есть номера, которые, как мне кажется, коммерчески менее привлекательны. — Я, в свою очередь, могу поручиться, что мои номера весьма привлекательны для публики, — Колесников чуть улыбнулся, не открывая глаз. — Понимаю, — теперь Роман Валентинович будто бы в чём-то сомневался. — Но мне придётся поговорить с партнёром по бизнесу. — Конечно, — Александр говорил так добродушно, как только мог. — Но вы можете готовить свой реквизит, — вдруг заключил Колядов. — Прекрасно. — Перезвоню вам позднее, — Роман Валентинович повесил трубку. Александр оставил телефон на столе и ушёл в ванную, где умылся. Разговор выпил последние силы, ведь пришлось очаровывать Колядова магией. Подняв мокрое лицо к зеркалу, Колесников мрачно усмехнулся. Теперь-то душа цирка окажется в его руках. *** Александр знал Романа Валентиновича давно. Он всегда рассматривал этого молодого человека как удачную инвестицию, но раньше ни разу не пользовался «процентами по счёту». Было время, когда Роман — никому не нужный мальчишка — едва мог свести концы с концами, и Колесников, разложив на него Таро, выяснил, что Колядов будет играть важную роль в его судьбе. Такие вещи Александр никогда не игнорировал. Подобрав семнадцатилетнего паренька, уже тогда отличавшегося мрачным взглядом и холодным разумом, Колесников отправил его учиться в один из лучших московских экономических вузов, ничего не потребовав взамен. Роман ничего не забыл. Его нисколько не удивляло, что благодетель оказался фокусником, не поражала неизменяющаяся с течением времени внешность Александра, он вообще был лишён какой-то особой душевной тонкости, но вот обязательства свои помнил хорошо. Колесников никогда не называл то, что делал для Романа или других людей, похожих на него, добром. Нет, Александр рассматривал это как вложение в банк судеб, и с Колядовым оказалось, что счёт набрал весомые проценты. *** Вернувшись в комнату, Колесников подошёл к стоящему в углу чемодану и открыл его. Вытащив завёрнутый в ткань хрустальный шар, он опустил его на подставку, стоящую на подоконнике, и только после этого снял покрывало. Внутри шара мягко мерцало, переливалось странное пламя. Души, заключённые в него, метались, предчувствуя что-то. Александр задумчиво смотрел на их мельтешение и улыбался. — Скоро вас станет больше, — шепнул он тихо, но те, что сияли в шаре, услышали и испуганно побледнели, отчего шар стал почти прозрачным. — Скоро… — повторил Колесников и снова набросил ткань на шар. Уверенность вернулась к нему. Теперь он знал, что непременно добьётся успеха, и душа цирка не сумеет так просто скрыться от него. Пусть она тоже готова к стычке, ей не избежать ритуала. *** Ксения почти не замечала, как изменилась, и уж тем более не могла бы назвать причину, которая теперь заставляла прятать все эмоции. Эта перемена зародилась в душе ещё в конце июля и, возможно, была спровоцирована тем, что она пыталась контролировать себя во имя каких-то целей. Но в августе все цели потеряли смысл — Ксения узнала, что сольного номера у неё не будет, и мир как будто поблек. Не осталось сил добиваться чего-либо, ругаться или спорить. Можно было бы сказать, что Ксения впала в депрессию, однако в настолько угнетённом состоянии она пробыла только несколько дней, а затем её душу точно накрыло хрустальным куполом, и больше никаких эмоций не изливалось вовне. Ксения и радовалась, и печалилась, но ей не было нужды думать о какой-то цели, и не было желания показывать кому-то свои переживания. Она словно наблюдала за собственной жизнью со стороны, как будто это была не слишком удачная пьеса в театре, очень затянутая и однообразная. И сказать бы, что такое состояние — не самое лучшее, что может пожелать человек, однако… Ксения вдруг заметила, что стала меньше расстраивать отца, а в труппе с ней стали разговаривать охотнее, она больше слышала приятных слов в свой адрес, а трюки получались лучше. Как будто раньше избыток эмоций постоянно всё портил, а теперь надёжно спрятанные чувства перестали мешать. Дни тянулись чередой, и Ксения с удивлением поняла, что больше и не желает ничего никому доказать. Ей даже стало нравиться работать вот так — тихо и спокойно, в шаге от скуки. Может быть, ей просто и нужен был подобный покой? Пришла осень, и Ксения уже почти привыкла к своим ощущениям, она почти не заглядывала вглубь себя, чтобы случайно не заметить там чего-то неудобного, чего-то слишком бурного. Зачем? Ведь мир вокруг наконец-то обрёл хоть какое-то постоянство. Но… В тот вечер Ксения вымоталась чуть больше обычного и, скорее, не потому, что работала больше или слишком выкладываясь, виновато в этой усталости было внешнее напряжение. Все в труппе переговаривались о чём-то, резко смолкая в её присутствии, чаще обычного выходили в буфет, да и в целом были какие-то встревоженные. А ещё на тренировку заглядывал чужой человек. Ксения видела его только мельком, но его взгляд забыть так и не сумела. Слишком цепкий, слишком оценивающий, будто видящий насквозь. Как назло, у отца был выходной, потому Ксении просто некого было расспросить, что случилось и кто же был тот человек. Возвращаясь вечером домой, Ксения намеренно выбрала пешую прогулку. Ей казалось, что так она успокоится и снова сбросит эмоции под ставший привычным купол. Но чем дальше она уходила от цирка, тем тревожнее ей становилось. Она вспомнила мать. Не то время, когда ещё совсем малышкой шла с ней этими же улицами, а то, какой была Анастасия, когда Ксении было одиннадцать-двенадцать лет. Ей вдруг показалось, что она должна помнить что-то ещё. Не только материнскую улыбку, тёплые руки, добрые глаза, не только развлечения по выходным или тренировки в цирке. Что-то ещё, только вот что? Какая-то тайна стояла между ней и матерью, тайна, не позволяющая Анастасии связаться с дочерью, узнать, как её дела. Ксения никогда не позволяла себе думать о матери плохо. Всю вину за разлуку с ней она взвалила на плечи отца и, до недавнего времени, совершенно не хотела предполагать, что Анастасия может быть в чём-то не права. И вот, в этот осенний вечер, когда в домах зажигались огни, а под ногами шуршала листва, Ксению точно пронзило пониманием: а вдруг Анастасия на самом деле оставила её, вдруг она отказалась от дочери, а вся любовь была только ложью? Что, если это так? И только отец любил её по-настоящему? Ксения даже остановилась, потому что у неё буквально перехватило дыхание от такой ужасной мысли. Но прогнать её оказалось не так уж просто. Ксения никогда не задумывалась, где может быть её мать, она никогда не пыталась найти информацию о ней, точно на самом деле боялась открыть что-то, чего не сумеет опровергнуть так же легко, как все цирковые слухи. Но в тот миг она настолько захотела узнать правду, что огляделась вокруг, будто по чудесному стечению обстоятельств рядом должен был появиться волшебный справочник, где можно прочесть всё, что интересует. Конечно, вокруг были только осенние сумерки. Ксения вздохнула и пошла вперёд чуть быстрее, всё ещё обдумывая, всё ещё ужасаясь самой себе. А потом её осенило — ведь есть интернет! Теперь она может отыскать мать, ведь та — известная воздушная гимнастка, в своё время её имя гремело на всю страну! *** Домой Ксения почти вбежала и, отмахнувшись от отца, проскользнула в свою комнату, не раздеваясь, села за стол и раскрыла ноутбук. Пока загружалась система, она рассеянно расстегнула несколько верхних пуговиц рубашки, но тут же забыла о них. Набирать в поисковике родное имя было немного страшно и как-то неловко. Будто бы Ксения собиралась подсмотреть за личной жизнью собственной матери, за тем, что, возможно, не стоит видеть. Она ожидала отыскать контакты в социальных сетях, личные странички, быть может, даже фан-клуб, но… Нашлось лишь несколько страниц. Ксения открыла одну из них, чувствуя себя очень странно: сердце стучало, как сумасшедшее, а пальцы похолодели, горло же перехватило. Ксения увидела фотографию и удостоверилась — это действительно её мать — Анастасия Резниченко. Под фотографией была дата рождения и… дата смерти. Ксения всматривалась в цифры и чувствовала, что у неё начинает кружиться голова. Теперь ей уже не хотелось ничего читать, и она поняла, почему ничего не слышала о матери. Она облизала вмиг пересохшие губы и прикрыла глаза, чтобы хоть немного прийти в себя. Выходит, мать погибла почти сразу, как уехала! Она никогда не заводила другой семьи, не жила ни с каким другим мужчиной! А чуть позже Ксения осознала и ещё кое-что: её отец прекрасно знал об этом. Он знал, всегда знал! Вот почему он всегда так менялся в августе, вот почему так переживал. И не сразу, но всё-таки пришло понимание, почему Виктор ничего не рассказал ей. Ведь все эти годы Ксения была уверена, что мать жива, вот-вот позвонит, вернётся, оставит дочери весточку… Узнает об успехах на манеже, быть может… Слёз не было, Ксения не могла расплакаться. Только боль пронзила сердце, и дышать стало трудно. Она не могла бы сейчас пойти к отцу и спросить его, почему он поступил именно так. Зачем спрашивать о том, что понимаешь? Не могла она и простить себе невнимательности, бесчувствия по отношению к Виктору. За столько лет он так и не решился завести отношения с кем-то ещё, настолько любил свою жену. Ксения встала из-за стола и на дрожащих ногах подошла к шкафу, где стояла за стеклом фотография матери. Вытащив наклеенную на плотный картон карточку, она долго всматривалась в улыбающееся лицо. Анастасии Резниченко нет в этом мире, прошло десять лет с того дня, как она погибла. И Ксения вдруг рванула плотный картон. Он подался не сразу, но, кусочек за кусочком, она разодрала его в мелкие клочки, брезгливо бросая их прямо на светлый ковёр. Этот бездушный портрет выслушал столько жалоб! Сколько раз Ксения рассказывала ему об отце, обвиняя того во всех грехах? Нет, теперь она не могла больше терпеть такого изображения в своей комнате. Ведь фотография на сайте была точно такой же, и теперь она всегда будет ассоциироваться с этим вечером, когда упала завеса тайны. Ксения села на кровать, схватила подушку и крепко сжала её. Теперь она чувствовала себя почти обнажённой, ничем не защищённой перед всем миром. Это было, конечно, странно, но она ничего не могла поделать со своими чувствами. Теперь она так ясно понимала мотивы собственных поступков. В глубине души ей хотелось, чтобы мать, услышав о карьере дочери, наконец-то дала о себе знать. Она мечтала, что Анастасия хотя бы позвонит, едва увидит где-нибудь информацию о том, что Ксения Резниченко добилась успеха, стала прекрасной акробаткой, которую готов принять под своё крыло даже цирк уровня Дю Солей. Ещё она загадывала, что сбежит от отца и встретится с матерью, выступающей в другом цирке, каком-нибудь европейском или даже американском. Как ни горько было сознавать это, но за всеми амбициями скрывалась только тоска по матери, только желание докричаться до неё, заведомо обречённое на провал. Ксения не заметила, когда всё-таки заплакала. Слёзы потекли сами собой, и она даже не смахивала их с лица. Вместе со слезами уходила какая-то застарелая, неприятная боль, и Ксения была им рада, возможно, впервые в жизни. Выключив свет, она свернулась клубком поверх пледа, укрывающего постель, и продолжала тихонько плакать. Теперь все прежние стремления казались ей мелочной глупостью, требованиями обиженного ребёнка. Анастасия никогда бы не одобрила таких целей, никогда не признала бы такого поведения, а значит, все эти годы Ксения только уходила всё дальше от матери. Это мучило, но боль уходила, капля за каплей, потому что теперь Ксении хотелось поступать по-другому, не искать сольной карьеры в стремлении доказать всем, что она лучшая, а научиться вкладывать душу в то, что она делает. С такими мыслями Ксения и задремала. *** Сон, что ей приснился, был полон таинственного света. Ксения не сразу поняла, что находится в цирке — арена тут была просто огромной и вся усыпана светлым песком. Она оглядывалась и вдруг заметила опущенную к песку трапецию. Она подошла к снаряду и коснулась его пальцами, а затем и села, как дети садятся на качели. Трапеция тут же взмыла вверх, под высокий, как будто хрустальный купол. И там-то Ксения увидела мать. Она сидела на другой трапеции, закрыв глаза. Одетая в белые одежды, с распущенными волосами, Анастасия напоминала печального ангела. Ксения окликнула мать, но поняла, что её голоса не слышно. Она протянула к матери руки, и только тогда Анастасия пошевелилась. Лицо её было усталым и печальным. — Он пришёл, — сказала она тихо. — Теперь ему нужна ты. Ксения не поняла, о чём говорит мать, но сердце сжалось от тревоги. — Будь осторожна, я больше не могу оберегать тебя, — добавила Анастасия и вдруг кинулась с трапеции. Ксения едва сдержала крик и глянула вниз, но там клубился плотный белый туман, и арены было не видно. Она зажмурилась и… проснулась. *** Был тот сумрачный предрассветный час, когда небо только-только начинает светлеть. Ксения села на кровати, всё ещё не полностью вернувшись из сна. Слишком ясно виделось ей лицо матери, слишком чётко слышались её слова: «Он пришёл. Теперь ему нужна ты. Будь осторожна, я больше не могу оберегать тебя». Она снова заплакала. Хотя бы в одном она была права все эти десять лет — Анастасия действительно думала о ней, хранила её, даже не присутствуя в этом мире. Душа её всегда была рядом с дочерью. — Прости, мама, прости, — шептала Ксения. — Я буду осторожна, я исправлюсь. Осенний рассвет мягко расцвечивал небо золотом, первые солнечные лучи робкими бликами скользнули по верхней половинке окна, пробираясь в комнату, где Ксения всё никак не могла успокоиться...