Шут, Маг, Цирк и его душа

Необходимый Александру инвентарь везли несколько недель, но теперь он был уверен в успехе настолько, что время ожидания нисколько его не смущало. Сколько бы ни прошло дней, а душа цирка уже ни за что не сорвётся с крючка. Колесников часто прогуливался по парку у циркового здания, просчитывая все возможные варианты развития событий, и всякий раз убеждался — всё сложится именно так, как он хочет. Он созванивался с Романом раз в два-три дня, но это, скорее, была досадная перестраховка. Колядов не намеревался в последний момент отказать Колесникову. Лишь однажды Роман Валентинович предложил Александру встретиться ещё и с Анисимовым. Колесников взвесил все «за» и «против» и согласился. Михаил Андреевич ему не слишком понравился, он был чересчур простоват и довольно романтичен. Впрочем, Александр уже знал — от Анисимова ничего не зависит, потому они поговорили о делах цирка, поулыбались друг другу да на том и разошлись. Роман перезвонил днём позже и сообщил, что Михаил Андреевич не против внесения изменений в сценарий, только хотел бы оставить схожий смысл у приближающегося шоу. Тогда-то Александр и поинтересовался, что же это за смысл. Роман не мог дать никаких подробностей, но вкратце обрисовал сценарий, упомянув, что акцент в шоу сейчас на клоунов. Колесников уловил, что Колядов не слишком рад этому, и тут же предложил заменить все выступления клоунов на собственные фокусы и иллюзии. Роман Валентинович, как Александр и предполагал, был слишком далёк от цирка, и никакие цирковые легенды его совершенно не смущали, потому он согласился очень легко, ни о чём не задумываясь. В тот же вечер Александр вытащил из колоды таро Шута и долго рассматривал карту, как будто пытаясь вспомнить или угадать, какое лицо было у его брата. — На этот раз такие, как ты, не смогут мне помешать, — сказал он, довольно улыбаясь. — Я победил тебя на твоём поле. Карта, конечно же, не отвечала, но Колесников как будто читал ответ по едва заметно меняющимся теням, по скользящим по лощёной поверхности бликам. Оставив карту на столе, он подошёл к зеркалу и взглянул в свои глаза, сейчас почти чёрные. Александр знал своё лицо до мельчайших черт, был убеждён в его безупречности и потому любил рассматривать собственное отражение. Но улыбка, что тронула губы зеркального двойника, показалась ничуть не похожей на привычную усмешку. Колесников озадаченно заметил, как радужки светлеют, точно тёмные тучи в небе разгоняет ветер, и вот уже проскальзывает ярчайшая голубизна. Нахмурившись, Александр даже упёрся ладонью в холодную поверхность зеркала, и хоть отражение послушно повторило жест, лицо его стремительно менялось и всё же — оставалось прежним. Колесников никак не мог уловить, что же происходит и как стоит это расценивать, как вдруг отпрянул от зеркала, выругавшись. Он увидел, как его собственное лицо покрывает цирковой грим, кричаще-красным очерчиваются губы, звезда растекается вокруг одного из глаз, выбеливаются скулы, а от второго глаза пробегает нарисованная золотом слеза. — Ты! — вырвалось у него. — Как ты смеешь! В открытую форточку ворвался ветер, и карта Шута упала на ковёр. Александр смотрел в глаза своему отражению, понимая, что видит не себя, а своего брата-лицедея, и это его лицо сейчас украшает зловещая усмешка. — Я уже победил! — воскликнул он, но даже отвернуться не мог, заворожённый зеркальной поверхностью. — Победил… «Проиграл», — читал он по губам зеркального двойника. — Я собрал их, — мотнул головой Александр. — Собрал их все. Осталась одна. «Проиграл», — пожал плечами шут в зеркале. — Это блеф, — и Колесников отвернулся. — Глупый блеф. Он посмотрел на висящий на стене календарь и, почти успокоившись, добавил: — Завтра уже первое октября. Пора наведаться в цирк. *** Ксения пришла на репетицию к одиннадцати. Сегодня Савельевы хотели провести общую отработку одного из групповых трюков, и с утра готовилось оборудование. Она разминалась совершенно без энтузиазма. Ночью снились неприятные сны, кошмары, оставлявшие какое-то непонятное липкое ощущение, и образы, что были в них, тревожили и пугали даже наяву. Может быть, и стоило с кем-нибудь разделить это, рассказать, чтобы сбросить с себя неприятное бремя, но Ксения по-прежнему избегала личных разговоров. Она ещё сильнее замкнулась, когда узнала, что на самом деле случилось с Анастасией. Конечно же, неприятности не заставили себя ждать. Уже работая вместе с остальными, Ксения всё время не попадала в общий ритм, сбивалась, а один раз даже упала, едва не подвернув ногу. Павел делал ей замечание за замечанием, и чувствовалось, что он чрезвычайно недоволен. И сколько бы Ксения ни пробовала, а приходилось начинать сначала, — Ты сегодня вообще не стараешься, — заметила Марина. — Какая муха тебя укусила, Ксюш? Та молча отвернулась, не желая отвечать. Её всё меньше хотелось находиться именно тут, всё сильнее тянуло убежать домой. — Как деревянная, — добавила вдруг Алиса, обычно не комментировавшая чужие неудачи и успехи. — У тебя болит что? Ксения отрицательно мотнула головой, так и не повернувшись. Против её воли на глазах выступили слёзы, и она пыталась справиться с ними, чтобы не показать своей слабости. Ответ был простым — она слишком устала от неудач и уже ни во что не могла поверить. Да и за эти дни недоверие ко всем тем, кто ничего не рассказал ей о судьбе матери, выросло в пугающего фантома. О чём ещё все молчат, о чём ещё они лгут? — Посиди пока, — тронул её за плечо Павел. — Алиса, попробуй ты на этом месте… Ксения послушно отошла к скамейке, присела в углу. Тут же к ней подошёл отец, сел рядом, глядя куда-то в сторону. Она не хотела говорить с ним, а потому молча смотрела в пол. — Ксюш, — Виктор не собирался молчать. — Я вот сколько смотрю, ты же всё равно не работаешь в полную силу никогда, нет интереса, не выкладываешься… — И что? — ответила она тихо. На душе было муторно и тоскливо. — Без души нельзя в цирке, — Виктор положил свою ладонь поверх её, но Ксения дёрнулась, высвобождая пальцы. — А может, у меня и нет души, — сказала она, резко поднимаясь. — Пойду. Скажи Павлу, у меня нога разболелась. И она вышла из репетиционного зала, но тут же прижалась к закрывшимся дверям спиной и заплакала. Беззвучные рыдания заполняли её тело, вырываясь только тоненькими, едва слышными всхлипами. *** Когда же Ксения переоделась и спустилась на первый этаж, она увидела, как в холл одну за другой вносят коробки разных размеров. Удивлённо поглядывая на это, она покрутилась у зеркала. Странное чувство кольнуло в сердце, точно она знала, что всё это значит, но почему-то внезапно забыла. Тревожное ощущение не отпускало, и Ксения не удержалась, побежала наверх, но на лестнице столкнулась с Дмитрием. — Дима, — сказала она. — Что там за рабочие внизу? Разве сегодня должны были какой-то реквизит привозить? — Нет, — удивился тот. — Схожу к директору, может, он в курсе. — Хорошо, — кивнула Ксения. Но тревожное чувство не отпустило, и она осталась на лестнице — понаблюдать, что же будет дальше. Дима вернулся вместе с директором. Иван Фёдорович поймал одного из рабочих за рукав и начал расспрашивать его о происходящем. Но мужик как будто бы и не знал ничего, он только и повторял, что бумаги у его начальника. — Сказано было — привезти в цирк, я и привёз, — говорил он почти смущённо. — Мне почём знать, что тут такое да зачем оно вам. Иван Фёдорович вздохнул: — Мы ничего не заказывали, можете обратно везти, откуда взяли. — Не положено, — отмахнулся работник. — Сказано — везти, я и привёз. — Ничего не добьёшься, — поморщился Дмитрий. И тут в холл вошёл Роман Валентинович. Оглядев заставленное коробками пространство, он окликнул рабочего и отдал ему конверт, только после этого Колядов повернулся к директору цирка. — А, Иван Фёдорович, — кивнул он как-то особенно добродушно, чего обычно за ним не водилось. — Мы тут задумали небольшую рокировку. Думаю, вам понравится. — Здравствуйте, Роман Валентинович, — перед спонсором директор всё-таки немного робел. — Что за рокировку? — В представлении вместо клоунов будет наш фокусник. — Постойте, почему это? — Иван Фёдорович опешил. — Это не по сценарию. Из-за коробок вдруг выглянул Александр Колесников. Ксения, наблюдавшая издали, дёрнулась, как будто прозрела. Это был тот самый незнакомец, которого она когда-то замечала у цирка, тот самый человек, что заглядывал на репетицию. Но самое страшное было в другом. Это лицо! Ксения никак не могла припомнить, где ещё она видела этого человека, и от того ей было как-то особенно страшно. Александр между тем аккуратно придержал Ивана Фёдоровича за локоть. — Положитесь на меня, — говорил он вкрадчиво и мягко. Мы решили изменить программу, так сказать, повернуться лицом к зрителям. Ксении было плохо слышно этот разговор, но она чувствовала — ни к чему хорошему он не приведёт. По лицу директора она поняла, что он тоже недоволен, но вся ситуация дарила какой-то странный привкус. Не понимая почему, но Ксения ощутила необыкновенную уверенность: Иван Фёдорович согласится на это внезапное предложение. И хуже этого ничего не могло быть. А потом Ксению словно что-то кольнуло, прямо в сердце. Она едва не вскрикнула и ухватилась за перила лестницы, чтобы не упасть. Поняла ли она, что это был взгляд? Ксения, как заколдованная, начала спускаться и вышла в холл. Александр, неотрывно глядящий на неё, чуть прищурился. — Я знаю, у вас талантливые артисты слишком долго дожидаются сольных номеров, — сказал он, и Ксения не могла поручиться — продолжает ли он неоконченный разговор, или же эта фраза звучит странно для всех. — Мы никого стараемся не обделить, — несмело возразил Иван Фёдорович. — Ну как же, пойдёмте, я расскажу, что я увидел у вас на репетиции, — в глазах Александра будто вспыхнул какой-то яркий блик. Ксения поспешно отвернулась, но директор сказал: — Хорошо, пойдём, поговорим, возможно, что-то решим и насчёт вашего номера. — Вот и прекрасно! Роман Валентинович молча двинулся следом. Мужчины прошли мимо Ксении, Александр — пугающе близко, едва ли не коснувшись. Она подавила желание тут же сбежать, но не сумела не отшатнуться. И в тот миг, когда она отклонилась назад, её глаза встретились со странным взглядом Александра. Ксения почувствовала, что теряет волю, ноги точно налились горячей водой, при этом лишившись костей. Она едва не осела прямо на пол, но чудом удержалась. Немногим позже она поняла — что бы там ни сказал этот человек, а она покорится его воле. Мысли никак не приходили в норму, Ксения оперлась о ближайшую коробку, переводя дух. Ей было страшно, так страшно и так одиноко, как никогда прежде. *** Дмитрий никак не мог понять, что происходит. Иван Фёдорович не сумел разрешить ситуацию, напротив, спокойно ушёл с Колесниковым, и ни к чему хорошему это привести не могло. Морозов понял, что рабочие уже получили команду относить коробки с чужим реквизитом чуть ли не на арену, и тут же занялся своими непосредственными обязанностями — отправился контролировать, что и куда расставят. Он не заметил побледневшую Ксению, а когда вернулся в холл, той уже не было. Понаблюдав за работой грузчиков и удостоверившись, что ребята не прихватили ничего из циркового реквизита, когда уходили, Морозов отправился в буфет, намереваясь рассказать обо всех странностях Екатерине Марковне. Однако его опередил Аркадий. — Чёрт знает что, — услышал Дмитрий его голос, едва вошёл. — Придержи язык, — одёрнула Аркадия Марковна. — Извините, — но на этом тот, конечно, не успокоился. — Пересматривать утверждённый сценарий, в октябре?! Вот такого я точно никогда не слышал. И ведь просто выставили меня, как будто это не мне потом решать… — Ну, будет, — однако в голосе Екатерины звучало вовсе не смирение. — Пока что рано предполагать, что именно случилось. — Ничего хорошего, — Дима наконец-то подошёл ближе. — Не нравится мне всё это. — А кому же нравится, — Марковна только головой качнула. — Но раз уж тут Колесников, хорошего не жди. — Откуда вы его знаете? — Аркадий всмотрелся в Марковну с неподдельным интересом. — Расскажу как-нибудь, — отвернулась она. — Не сегодня уж. Дмитрий нахмурился, но промолчал. Его одолевало волнение, но при Аркадии, какими бы приятелями они ни стали, он не рисковал высказываться. Всё-таки то, что касалось только цирковых, не следовало выкладывать людям пришлым, а Аркадий своим пока полностью не стал. Однако остаться наедине с Марковной Дмитрию не дали — заглянул Кирилл Пашков, и пришлось идти заниматься делами. Скоро позвали и Аркадия — к директору. Екатерина Марковна осталась одна и тут же ушла в подсобку, словно там было что-то, что могло придать ей сил. Неприятные предчувствия доводили Марковну до головной боли, и теперь она сначала заглянула в свою сумку, надеясь найти там обезболивающее, а потом беспомощно оглядела шкафы и тумбы. — Где-то же была упаковка… — прошептала она себе под нос, но тут же отмахнулась. — Дура, дура. Не поможет тут никакая таблетка. Было уже так, всё было. Пускай Екатерина и не знала точно, что именно произошло между Анастасией и заезжим фокусником, но прекрасно понимала — Настя отвела тогда от цирка большую беду. И это осознание не поколебалось ни из-за слухов, ни с течением времени. Теперь же никакой Насти не было, а другой такой чистой души Марковна, пожалуй, и вовсе не знала. Чудилось, что никто не сможет защитить цирк от нависшей угрозы. Даже понять эту самую угрозу было непросто. Что-то будто бы и царапалось, шептало в глубинах памяти, но никак, нисколько не хотело открыться. Долго ещё Екатерина просидела на стуле перед портретами прежних артистов, а затем почувствовала — боль из висков ушла, даже дышать будто стало легче. — Неужто он ушёл! — пронзила её догадка. — Из-за него всё, точно из-за него. Пускай она этого не видела, но Колесников действительно прямо в эту минуту покинул здание цирка. Впрочем, если бы Марковна могла заглянуть ему в лицо, ей бы снова стало хуже, слишком уж торжествующей была улыбка Александра. *** Ксения не помнила, как переоделась и собрала вещи, как выбежала из цирка и почему оказалась в собственной комнате. Она сидела на постели, завернувшись в плед, и не скоро поняла, сколько времени провела именно так. Стемнело. В комнате расползся сумрак, а за окном виднелись освещённые изнутри окна стоявшей напротив девятиэтажки. Ксения смотрела туда, словно могла прочесть ответ. Из оцепенения её вырвал звякнувший, открываясь, замок. Видимо, пришёл отец. — Ксюша? — прозвучал его настороженный голос. — Ты дома? — Да, — откликнулась она, немного подумав. Мысли спутались, она даже не могла понять, ссорилась с отцом сегодня или нет. — Ты так внезапно ушла, случилось что? — Нет, — сделав над собой усилие, она встала и отбросила плед. Комната показалась ей необжитой, неуютной, точно даже покинутой. Нестерпимо захотелось сбежать отсюда, бежать так долго, так далеко, только бы все волнения остались позади. — Давай-ка я ужином займусь… Судя по звукам, отец прошёл в ванную. Зашумела вода. Ксения мотнула головой, почти приходя в себя, и выскочила на кухню. За домашней суетой ей хотелось наконец-то обрести хоть каплю внутреннего покоя. Казалось, с ней что-то произошло, что-то странное или даже страшное, но память была пуста. Разве она вообще была сегодня в цирке?.. Готовили они вместе. Взгляды Виктора Ксения будто и не замечала, на вопросы ответить не могла, только пожимала плечами. И конечно, как это часто случалось, Виктор не мог настаивать. В отличие от дочери, он помнил стычку в зале и до сих пор винил себя, что невольно подтолкнул её к таким неприятным размышлениям. «Может, у меня и нет души», — для Виктора это звучало страшно. Однако как подступиться к словно растерянной, но очень замкнувшейся в себе дочке, он не знал. Так и просидели весь вечер на кухне, почти не перемолвившись ни единым словом. А когда Ксения ушла, Виктор распахнул окно, точно приглашал осень посидеть с ним, и вытащил полупустую пачку сигарет. Октябрь дышал влажностью и свежестью, хоть пока не упало ни капли дождя. Муторный день выдался, странный. Виктор слышал, что в цирке появился какой-то чужак-фокусник, но не видел его, даже фамилию-имя прослушал. Надо было бы зайти вечерком к Марковне — она-то точно могла бы сказать, что происходит, такая уж она была, но Виктор отчего-то не решился, словно подстерегало его в коридорах страшное что-то. Охотилось точно за ним. Непонятная эта мысль, дикое чувство, не давала покоя, и Виктор даже поторопился быстрее уйти из цирковых стен, оправдавшись только желанием узнать, что там с дочерью. Сейчас он и об этом уже пожалел. Так уж получилось, что под конец дня он и со Степаном не смог перемолвиться. Холодный воздух немного привёл в чувство, и даже сигарета будто бы стала не нужна. Виктор вздохнул. Когда-то он уже ощущал и такое смятение, и такое же непонимание, но отчего-то никак не мог вспомнить, с чем это было связано. Гадать же он не любил, да и не умел. *** Труппа разошлась чуть ли не раньше обычного. Дмитрий остался в стенах цирка почти в одиночестве, но в этот раз оно тяготило. Тени казались зловещими, приглушённый свет — печальным. Морозов решил задержаться, хотя будто бы всё гнало его домой. Проходя по пустым коридорам, вслушиваясь в эхо шагов, он словно пытался уловить что-то ещё, какой-то звук, шорох. Точно он сумел бы по этому звуку понять, что такое чужое и инородное закралось в привычный ему мир. И не только понять, но затем и прогнать, уничтожить. Но, конечно, ничего такого не обнаружил. Всюду лишь тишина и неуютность, да такая, словно вот-вот заползёт за шиворот. Впору было поверить в тёмную магию. И вспомнив про это, Дмитрий поспешил на манеж. Туда вынесли несколько ящиков, которые привёз Колесников. Придирчиво осмотрев их, Морозов не нашёл ничего интересного, однако тревога внутри только возросла. Задерживаться было уже нельзя, и Дмитрий всё-таки вышел в холл, а там ненадолго замер у зеркала. Не то чтобы ему так хотелось посмотреть на своё уставшее осунувшееся лицо, скорее, он просто не смог пройти мимо. И стоило чуть отвернуться, как Морозов краем глаза заметил знакомую уже фигурку, сияющую акробатку. Она сидела в углу, обняв колени, пряча лицо. Дмитрий знал — она плачет. Однако повернувшись к тому углу, он ничего не увидел, снова взглянув на зеркала тоже. Исчезла. Морозов вышел из цирка в самом сумрачном и тоскливом расположении духа. Чёртов фокусник! Это из-за него что-то случилось, разладилось, пришло в негодность. Дмитрий раньше бы ни за что не стал бы обвинять другого человека в подобном, но теперь его взгляды изменились. Слишком уж ясно было, кто именно принёс угрозу. Нет, не спонсоры, от которых только лишь суета и маета, но вполне преодолимые. Нет, цирку угрожало что-то намного страшнее, и, похоже, Морозов догадался, кто за этим стоит. Вот только что же делать? Подсказки ждать было не от кого. *** Александр полулежал на кровати. Он отдал много сил на то, чтобы сегодня всё завертелось так, как нужно. Серьёзно потратился, почти до головной боли, но тем приятнее было видеть, как быстро сдаётся под его напором директор, как обещает поправить сценарий. Роман, конечно, здорово помог, всё говорил о каких-то цифрах, сводках, сметах, но Александр знал, что это не сработало бы, не шепчи он про себя нужные фразы. Ух, как пришлось вложиться! Если бы только Иван Фёдорович пробыл под крыльями этой души цирка немногим дольше, успеха предприятию было бы не видать. Колесников почти лениво прикрыл глаза. Вспомнилось — но уже не как кошмар, а как фарс — зеркало, из которого смотрело его искажённое гримом лицо. Как бы ни старалась душа цирка запугать его, а Александр был уверен, что это её и только её проделки, но всё прошло по плану. И теперь-то Колесников мог расслабиться. Он сам не заметил, как соскользнул в сон. *** …Александр стоял на коленях на слишком жёлтых и ярких опилках. В нос ударил их древесный смолистый запах и… аромат крови. Ладони! Ладони были в крови, и он рассматривал свои пальцы так, точно они были чужие, но ничего не чувствовал больше. В груди растекалась пустота, не было ни единой мысли, ни одного чувства. Когда он чуть перевёл взгляд, то увидел тело. Кто-то в шутовском наряде лежал ничком, на спине по одежде расползлось маслянисто-кровяное пятно. Отдельно опрокинулся шутовской колпак с бубенчиками. Золотистый колокольчик тоже испачкался в бордово-алом, и отчего-то в этом была неправильность, инородность, что-то совсем уж из ряда вон. И вместе с тем Александр никогда прежде не испытывал такого удовольствия от взгляда на подобный незначительный предмет. Мгновением позже Александр понял, что у тела лежит и нож, ритуальный нож, без всякого сомнения. Более древний, с чёрным лезвием, он казался старшим братом того клинка, который Александру помнился своим… Однако больше в памяти ничего не рождалось. Смутные ощущения узнавания ни к чему не вели, а стоило сосредоточиться — и вовсе исчезали. — Договор… — пророкотало вдруг пространство. Этот голос и звук были Александру знакомы. — Прими меня, и да исполнится договор. На губах почудился вкус крови, а затем погас свет, и только до боли врезавшиеся в колени опилки словно подсказывали — ничто не кончилось. Александр почти потерялся в темноте, но всё ещё не мог ни испугаться, ни задуматься. Тут чернота стала водой, влагой, забирающейся в рот и уши, отдающей на вкус сталью и солью. Он забарахтался, стараясь вырваться на поверхность, если та вообще была, но тёмная кровь заполнила собой весь мир. Он вдохнул её. И в то же мгновение внутри него расцвела жажда силы, мир озарился золотым, алым и оранжевым. Александр стоял на холме, а внизу горел цирковой шатёр и метались в тщетных попытках спасти его люди. В душе Колесникова вместе с этим цветком пламени развернулось ликование, тёмное, как кровь. — Я убил тебя, брат, — сказал он или даже не произнёс вслух, а только осознал. — И договор будет исполнен. Тогда даже твой дух оставит меня в покое. *** Пробуждение было внезапным. Александр сел на постели и потёр лицо ладонями, почти сразу же образы сна оставили его, утекли, оставив от себя лишь привкус крови, который отчего-то никуда не уходил, и потому Колесников прошёл на кухню, чтобы выпить воды. Он лишь на миг заглянул в ванную, скользнув растерянным взглядом по зеркалу, но и мимолётного хватило, чтобы заметить: отражение вело себя странно. Впрочем, для себя Александр уже растолковал сновидение, он увидел там предзнаменование торжества, так что никакие тени, никакие зеркала ничуть его не волновали.